Глава V

Глава V

От станицы Крымской к Новороссийску идут два шоссе: одно — основное, Краснодарское, и второе — проложенное через Неберджаевскую и хутор Липов. Между этими шоссе, на железной дороге, стоят две крупные станции — Нижне- и Верхне-Баканские.

При подходе немцев казаки этих станиц образовали сводный партизанский отряд. Во главе его встал председатель станичного Совета Нижне-Баканской — Николай Васильевич. Ему было лет за пятьдесят. В свое время он участвовал в первой империалистической войне. Настоящий степной богатырь, он говорил низким басом и с первого взгляда казался суровым и жестким. Но те, кому приходилось работать с ним, знали: Николай Васильевич трогательно любит молодежь.

Представителем баканских партизан у нас, в миннодиверсионном «вузе» на Планческой, был Валя. Ученик десятого класса, бойкий, живой паренек, он в станице считался отъявленным озорником. Станичные ребята души в нем не чаяли. Валя был их признанным вожаком, и ни одна шалость, ни одно озорство в станице не проходили без его участия.

Вот его-то и послал к нам Николай Васильевич. Он угадал в этом смелом, широкоплечем, голубоглазом юноше недюжинный организаторский талант и надеялся, что всю свою волю, всю страсть, всю редкую способность сплачивать вокруг себя людей и руководить ими этот «озорник» отдаст минному делу. И Николай Васильевич не ошибся.

Окончив наш «вуз» с дипломом первой степени, Валя, вернувшись в отряд, тут же организовал миннодиверсионную группу. В нее входили не только его сверстники, такие же, как он, школьники-казачата. Вале удалось завербовать и самого почтенного по годам партизана-баканца — седобородого деда Филиппа.

Деду Филиппу давно перевалило за семьдесят. Старый казак дрался с японцами в Маньчжурии и с немцами в первую мировую войну. Как память о прежних боях, он хранил дома, за божницей, Георгиевский крест и носил в своей ноге осколок немецкого снаряда. От этого дед слегка прихрамывал. Но он был еще очень крепок и силен. Из-под густых, нависших бровей смотрели зоркие, живые глаза. Говорил старик не спеша и терпеть не мог, когда его перебивали. Был он всегда прям и резок в суждениях и за эту прямоту и правдивость, за большой жизненный опыт пользовался особым уважением в станице. И вот этот дед, седой как лунь, резкий, независимый, пожалуй, даже чуть вздорный, стал учеником десятиклассника Вали. Надо отдать старику должное — лучшим его учеником.

Баканские минеры провели немало удачных операций. Я помню: еще в те времена, когда мы были в предгорьях, на горе Стрепет, ко мне не раз приходили Ветлугин и Кириченко и, рассказав о диверсиях баканцев, говорили с гордостью за своего ученика:

— Хорошо работает Валентин: без шаблона, с выдумкой. А главное — третье поколение минеров выращивает. Молодец!

Свою самую крупную комбинированную операцию, которой заслуженно гордятся сейчас баканцы, они провели в то горячее время, когда немцы уже были выбиты из Крымской и вели жестокие бои на подступах к «Голубой линии».

Однажды Николай Васильевич, командир отряда, созвал своих бойцов в пещере на совет.

Все были в сборе. Не хватало только Мишки — шустрого четырнадцатилетнего паренька, страстного птицелова, облазившего все гнезда в станице. Не было и партизана Шпака — бригадира колхоза, пятидесятилетнего казака, прославленного охотника, старого солдата первой мировой войны. Их обоих Николай Васильевич послал в разведку: Мишку — в станицу, а Шпака — на шоссе, туда, где над дорогой нависли скалы.

Первым явился Мишка. Он подходил к пещере по всем правилам, установленным в отряде.

Вначале на вершине небольшой горушки неожиданно громко зачирикала пичужка. Часовой, лежавший в кустах у еле заметной тропы, насторожился. Но чириканье птицы казалось таким естественным, что он усомнился: сигнал ли это?

Птица чирикнула еще раз — настойчиво и требовательно, будто ждала ответа. Часовой ответил. У него получилось хуже. И тотчас же, будто насмехаясь над ним, пичужка на горе залилась насмешливой трелью.

Кусты на склоне холма чуть качнулись, и на тропинку вышел Мишка. За ним, еле поспевая, семенил его младший братишка Вовка, маленький крепыш.

Поравнявшись с часовым, Мишка презрительно смерил его с головы до ног и процедил сквозь зубы:

— Плохо кричишь, товарищ! Слушай, — и над кустами пронеслась мелодичная птичья трель.

— Понял? — строго спросил Мишка и зашагал дальше, даже не удостоив взглядом опешившего часового.

Ребятишки спустились в глубокий овраг, заросший кустарником, и, отыскав за голой скалой, в орешнике, узкое отверстие, вошли в подземный штаб баканских партизан.

Пещера была невысокая, но вместительная: на полу лежали и сидели человек пятьдесят. В центре, разговаривая с дедом Филиппом, стоял Николай Васильевич.

Мишка смутился: он не ожидал встретить здесь весь отряд. К тому же задания, порученного ему, он не выполнил.

— А-а-а, птицелов! — сказал, заметив его, Николай Васильевич. — Братишку привел? Дело хорошее. Ну, показывай, что добыл.

— Ничего не добыл, — густо покраснев, ответил Мишка.

— Как ничего? — холодно и строго спросил Николай Васильевич. — За птицами, что ли, опять лазил?

— Не лазил, — еле слышно ответил Мишка. — Честное слово, не лазил!

Потом скороговоркой, путаясь, начал объяснять:

— Фашистских начальников в станицу понаехало — просто туча. На легковых машинах. И все — в Дом Советов. Охрану такую поставили, что мы с Вовкой и так и эдак — куда там. Не то что войти — подойти нельзя. Я ходил, ходил вокруг, а потом на крышу залез, к трубе подобрался, думал, через нее в дом попаду и выкраду те карты и бумажки, что вы говорили. А фашисты печь затопили: дым пошел… Я и не полез.

— А почему же не полез? — пряча улыбку, спросил Николай Васильевич.

— Да ведь спекусь в печке, а толку никакого…

— Как никакого? — уже открыто улыбаясь, сказал Николай Васильевич. — Тебя бы печеного немцы съели.

Партизаны расхохотались. Мишка понял: гроза миновала. Весело улыбнувшись, он снова заговорил:

— Когда я у трубы сидел… надумал я… Если…

— Погоди, хлопец, — сурово прервал его дед Филипп. — Как же быть, Николай Васильевич? Неужто этих начальников не потревожим?

— Так ведь говорит же Мишка, что к дому не подберешься, а из трубы дым идет! — улыбаясь, ответил Николай Васильевич.

— Вот я и хочу о трубе речь вести, — не замечая улыбки, продолжал дед Филипп. — Мне мой отец рассказывал. Это было давно, когда нас с тобой, Николай Васильевич, еще и на свете не было. Русские с горцами воевали. Заняли аул богатый. Как полагается, начальство приехало, начало пировать! А горцы на крышу влезли, к трубе подобрались…

— Так ведь и я о том же говорю! — взволнованно крикнул Мишка. — К трубе подберемся и оттуда, сверху, гранатой — р-р-раз!..

— Молчи, хлопец! Мал еще старших перебивать! — рассердился дед Филипп. Потом продолжал: — Горцы на крышу влезли, к трубе подобрались, а в доме печь топилась. Они в трубу, прямо в огонь и спустили мешок с порохом. Натурально — взрыв. Начальство на куски порвало… И горцев тоже… А гранат тогда и в помине не было, — сердито бросил он в сторону Мишки.

— К чему ты речь ведешь, дед? — тихо спросил Николай Васильевич.

— Неужто не понимаешь? Валентин мину приготовит и через трубу немцев взорвет.

— Так ведь горцев… тоже на куски, — сказал Николай Васильевич.

— Ты как на этот счет полагаешь, Валентин? — спросил дед Филипп, пропустив мимо ушей замечание Николая Васильевича.

Валя молчал.

— Боишься? — смотря в упор на него, спросил дед.

— Нет, другого боюсь: на крышу не залезем — увидят.

— Ну, это раз плюнуть! — крикнул Мишка. — Я такой лаз на крышу знаю — через конюшню, через сарай, — ни один фашист нас не увидит. У нас там с Вовкой и доска припрятана. Лезем, Валя!

— Если выведешь на крышу — лезем. А мину приготовить… раз плюнуть, — передразнивая Мишку, весело улыбнулся Валя.

Дед Филипп, прихрамывая, подошел к нему, положил руку на плечо:

— Не сердись на меня, Валентин. Это я так, сгоряча. Знаю тебя… Не такой, чтобы струсить… И ты не сердись, хлопчик, — повернулся он к Мишке. — Только больно горяч да быстр… на словах… Ты на деле себя покажи… Ну, так как же, Николай Васильевич, благословляешь?

— Подумать надо, дед… Постой, никак Шпак пришел? А ну-ка, товарищ Шпак, докладывай.

Шпак только что вошел в пещеру. Его стеганка была вся в грязи, глаза смотрели невесело.

— Плохие дела, Николай Васильевич… Сегодня под утро по лесному участку шоссе началось большое движение от Тоннельной. Надо полагать, немцы задумали переброску свежих резервов под Неберджаевскую. Сначала шли машины с пехотой, но ребята с первого поста передали, что там, под кручами, идут орудия и машины с ящиками. Правда, их было пока немного. Но ведь это только начало.

— Пока еще ничего особенно плохого не вижу, товарищ Шпак, — заметил Николай Васильевич.

— А ты дальше слушай, товарищ командир. Я с ребятами полез на кручи. Оказывается, на вершинах скал немцы построили дзот. Такие же дзоты стоят и внизу, под горой. И так хитро построили, мерзавцы, что каждый камешек здесь простреливается — не подберешься. А ведь это единственное место на шоссе, где мы можем немцам помешать. Вот и получается: повезут немцы снаряды в Неберджаевскую, а мы будем сидеть в сторонке да поглядывать.

— Что же ты предлагаешь, товарищ Шпак?

— Прямо не знаю, что и сказать, товарищ командир. Один выход: ребята в лоб нападают на верхние дзоты, а минеры рвут скалу, чтобы обрушить ее на шоссе. Только нельзя, вероятно, этого сделать: ни взрывчатки, ни времени не хватит. Надо бы нашего минера спросить. Ты как полагаешь, Валя? Можно?

Валя молчал, задумавшись.

— Тебя спрашивают, Валентин, — обратился к минеру Николай Васильевич. — Товарищ Шпак дело говорит. За тобой последнее слово.

— Рассчитать надо, Николай Васильевич. Ведь это не пустяк — скалы обрушить. Но полагаю, если послать умелых людей и взять весь наш запас взрывчатки, можно…

— Вот и хорошо! — глаза у Шпака радостно заблестели. — Вот и рви скалу, Валентин. А я наверх полезу, к дзотам.

— Раз наш «профессор» говорит «можно», значит, надо рвать, — начал было Николай Васильевич.

— Нет, ты погоди, командир! — перебил его дед Филипп. — Ты сперва меня послушай. Вот ты хочешь Валентина на скалы послать — хорошо. А кто на крышу штаба полезет? Выбирать надо из нас двоих. Не хвастая, скажу: у нас в отряде два главных минера — я да Валентин. Скалы я знаю как свои пять пальцев. Если ты дашь мне наших молодых минеров, а Валя скажет, сколько взрывчатки закладывать, я эти скалы прямо на шоссе и уложу.

— Так-то оно так, да ведь тут быстрота нужна, дед. Суди сам: когда зажжешь шнуры — бежать надо. Да какое бежать! — лететь по воздуху надо, чтобы скалы тебя не задавили. А как тебе бежать! Нога-то у тебя с изъяном. Значит…

— Ты меня, Николай Васильевич, смертью не пугай, — перебил его дед. — Я с нею не раз с глазу на глаз встречался. Да и в отряд я пришел не на печи лежать. А потом, — и дед Филипп сурово поглядел на Николая Васильевича, — ты хотя и командир, а я тебе прямо скажу: говоришь не по-командирски. Неужто из-за того, что старого деда могут придавить скалы, можно немцам позволить гулять по шоссе туда и обратно? Да и придавит ли? Это еще на воде вилами писано. Не по-государственному ты рассуждаешь…

— Командир должен беречь людей, — негромко проговорил Николай Васильевич. Потом, подумав, добавил: — Будь по-твоему, дед… Вот что, товарищи, утром мне донесли, что сегодня в ночь в Неберджаевской по приказу командования будет проведена последняя, завершающая, операция перед наступлением Советской Армии. Нам велено ударить одновременно, чтобы вышибить немцев и из нашей станицы. Поэтому приказываю: Валентину взорвать штаб в станице. Товарищу Шпаку с его группой завязать бой с верхними немецкими дзотами, да так, чтобы немцы обо всем на свете забыли, а особенно о шоссе… Ну, а деду Филиппу с молодыми минерами — взорвать скалы и свалить их на дорогу. Я же с остальными приду в станицу, попробую взорвать немецкие склады. Выступать через час Шпаку; деду Филиппу и Вале — остаться: мне надо с ними поговорить. Все, товарищи.

Партизаны начали по одному выходить из пещеры. Мишка с Вовкой замешкались: они вертелись около Валентина, о чем-то шушукались. Николай Васильевич заметил их.

— Вы что же, орлы, топчетесь здесь? — ласково улыбаясь, спросил он. — Ну, ни пуха вам, ни пера! — и Николай Васильевич протянул руку Вовке.

Вовка растерялся. Еще бы! Впервые при всем отряде сам командир пожал ему руку…

* * *

Первой отправилась на операцию группа партизан под командой Шпака. Ей предстоял далекий и тяжелый путь: по заросшим горным тропам подобраться к дзотам на вершинах скал, где засели фашистские головорезы из горноегерских частей.

Идти было трудно: партизаны карабкались на кручи, спускались по отвесным скалам, шли над обрывами.

Стемнело. Двигаться стало еще труднее — тем более что за любым нагромождением камней могли оказаться немецкие часовые.

Впереди смутно чернели купы деревьев, а чуть правее виднелся громадный камень, поросший мхом.

Не зрением, не слухом, а каким-то особым охотничьим чутьем Шпак почуял за камнем врага. Он подал сигнал остановки. Цепочка партизан замерла на месте. От нее отделились две тени — Шпак и его друг охотник — и растворились в темноте. Вокруг было тихо. Остальные отползли на несколько шагов назад и, прильнув к земле, лежали, стараясь не дышать.

Прошло минут пять. Неожиданно впереди, за камнем послышался сдавленный вздох и что-то тяжелое упало на землю. Потом послышался еле слышный треск цикады.

Партизаны поднялись и так же осторожно и бесшумно двинулись дальше. Проходя мимо камня, они увидели: уткнувшись лицом в землю и раскинув руки, лежали два немецких егеря…

Впереди, на фоне звездного неба, смутно вырисовывалась основная правая группа вражеских дзотов. Левее и чуть ниже стояла вторая группа; она находилась как раз над тем местом, куда должен был прорваться дед Филипп со своими минерами.

Шпак решил оставить небольшую часть своих партизан у правых дзотов. Когда начнется бой, они должны принять на себя удар и отвлечь внимание немцев от деда Филиппа. Сам же он со своими охотниками предполагал скрытно подползти к левой группе укреплений и первым же ударом разгромить их.

Снова ползет вперед Шпак с товарищами. С ним — только старые опытные охотники: не раз подбирались они к чуткому лесному зверю и били его из своих дедовских ружей, заряжающихся с дула. Кажется, их нельзя увидеть и невозможно услышать: их тела сливаются с камнями, под ногами не шевельнется ни один камешек, не хрустнет ни одна ветка. И все же, очевидно, тем же охотничьим чутьем немецкие горные егеря обнаруживают партизан. Левая группа дзотов открывает огонь: бьют тяжелые пулеметы, бьют автоматы, трассирующие пули оставляют в темноте огненные следы.

Шпак быстро принимает решение: четырех партизан он оставляет у дзотов — они должны отвлечь внимание врага, а сам с товарищами скрытно ползет над кручей в обход.

На этот раз Шпаку удается обмануть немцев. Он подползает к самым амбразурам. Один за другим гремят глухие разрывы гранат, и левые дзоты затихают.

Теперь все в порядке. Пусть неистовствует правая группа дзотов: ее внимание приковано к охотникам Шпака, оставленным за камнями. Главное достигнуто: путь для деда Филиппа открыт. Скорее вниз, к своим!..

Шпак с товарищами быстро спускается с обрыва. И вдруг впереди неожиданно вырастает густая немецкая цепь: очевидно, какая-то недавно подошедшая фашистская часть бросилась на выручку.

Прорваться сквозь цепь немыслимо: силы слишком неравны. Остается единственный путь — обратно наверх, мимо разгромленных дзотов.

Партизаны карабкаются на кручу. Но тут неожиданно оживают замолкнувшие дзоты. Они открывают беглый огонь. Трассирующие пули опоясывают маленькую горсточку партизан. В ночном небе рвется ракета и ярким светом заливает каждую выемку, каждый камень.

У партизан не осталось гранат — одни автоматы. Немецкая цепь подходит все ближе. Огонь из дзотов усиливается с каждой минутой. Вот падает с простреленным сердцем старый охотник — товарищ Шпака. За ним второй, третий…

Партизаны — в огненном мешке, и выхода из него нет…

В те короткие минуты, когда на время замолкли левые дзоты, группа деда Филиппа, сняв два усиленных поста часовых, успела проскочить к подножью скал, нависших над шоссе.

Минеры быстро пробили десятка полтора шурфов, заложили заряды, соединили их детонирующим шнуром.

Дед Филипп приказал всем уходить. Ребята медлили. Дед рассердился, затопал ногами. Ребята знали: деда не переупрямишь. Быстро перебегая от камня к камню, они бросились к далеким кустам.

Дед подождал с минуту. Удостоверившись, что все ушли, он начал высекать кремнем огонь. Посыпались искры. Одна из них попала на пороховую мякоть, и огонь быстро побежал к фугасам.

Но, очевидно, фашисты на шоссе увидели деда Филиппа. Раздались крики. Потом выстрелили по тому месту, где вспыхнул огонек на детонирующем шнуре. Охрана нижних дзотов бросилась вверх. И в темном небе снова разорвалась и повисла ракета… В ее ослепительном свете отчетливо был виден дед Филипп. Он понял: с его больной ногой ему не уйти. Он стоял на обрыве кручи и спокойно смотрел вниз, на шоссе, где, сбившись в кучу, скопились батареи немецких шестиствольных минометов, грузовики со снарядами, полевые орудия.

Немцы открыли огонь по деду. И — удивительное дело — хотя дед представлял легкую цель, но первые пули пролетели мимо.

Дед по-прежнему неподвижно стоял над кручей — суровый, спокойный. Потом покачнулся, упал. Он катился по откосу, и с ним вместе катились камни. И вдруг, будто разгневанная смертью деда, земля содрогнулась от глухого взрыва. Огромные скалы отделились от горы, качнулись и рухнули вниз.

Все стихло… Всего лишь несколько мгновений длилась тишина. Потом вспыхнула беспорядочная стрельба и в небе повисло несколько осветительных ракет.

Стало светло, как днем. Молодые минеры обернулись и не узнали знакомого места.

Скал не было. Не было и дзотов наверху. Не было той маленькой площадки, на которой насмерть дрались охотники Шпака. И не было шоссе с шестиствольными минометами, орудиями, машинами: шоссе было завалено обломками камней и землей.

Минеры обнажили головы.

— Глубока могила деда Филиппа, — тихо прошептал один из них.

С минуту помолчали, стоя неподвижно. Потом, еле заметной тропой, быстро пошли в глубину леса. А сзади, со стороны шоссе, неслись крики немцев и беспорядочная стрельба.

* * *

Валя со своими ребятишками без всяких приключений добрался до построек, окружавших Дом Советов. Заглянув во двор через щель в заборе, они увидели: в тусклом свете затемненных фонарей там стояли группы эсэсовцев. Очевидно, что-то очень важное происходило в этом доме, раз немцы так охраняли его. Но это не смутило Мишку.

— Пошли, Валя, — нетерпеливо зашептал он. — Я первый, ты за мной, Вовка внизу подождет… Только никуда в сторону не сворачивай: куда я ступлю, туда и ты ногу ставь. Я на крыше каждую дранку знаю…

Ребята влезли на крышу сарая. Откуда-то Мишка достал доску, бесшумно перебросил ее на крышу соседней конюшни и в мгновение ока оказался уже там.

Валентину переправа далась с трудом: доска, узкая и тонкая, прогибалась под тяжестью его тела. На какое-то мгновение он задержался и взглянул вниз. Он отчетливо видел немцев. Они стояли группами и тихо переговаривались. Видно, действительно высокое начальство приехало в станицу, если даже эти головорезы присмирели…

Наконец перебрались на крышу конюшни, вплотную примыкавшей к Дому Советов. Предстояло самое трудное: по водосточной трубе залезть на железную крышу дома. Труба была ветхая, ржавая, она качалась из стороны в сторону, но ребята благополучно влезли по ней на крышу. Никто их не видел: очевидно, фонари, затемненные сверху и стоявшие значительно ниже крыши, сгущали мрак наверху.

Мишка тронул Валентина за рукав и показал на свои ноги. Валя понял: Мишка просит его ступать как можно тише. Когда они крались по крыше, Валентин заметил: Мишка ставит ногу только на швы железных листов, то есть туда, где листы не прогибались. Подобрались к трубе. На этот раз печь не топилась. Валентин заглянул в трубу — из нее несло теплым дымком.

Ребята сняли с себя пакеты с толом. Валя связал их в один сверток, заделал в него бикфордов шнур и жестом приказал Мишке убираться.

Тот мгновенно скрылся в темноте. Валя внимательно слушал. На крыше было тихо. Только один раз раздался скрип, будто ветер шевельнул оторвавшийся лист железа. Потом снова стало тихо. Снизу, со двора, доносился приглушенный шум голосов.

Вдруг на крыше сарая замяукала кошка…

Валя, низко перегнувшись через край трубы, чиркнул зажигалкой, огонек быстро побежал по короткому шнуру.

Столкнув мину в трубу, Валентин услышал глухой удар. Стремглав, уже не пытаясь скрываться и гулко стуча сапогами по железу, Валя побежал по крыше. Еле касаясь руками водосточной трубы, спрыгнул на конюшню, нашел доску и пополз, но, не добравшись и до середины, сорвался и грохнулся вниз. К нему бросились немцы. До ребят донесся глухой шум борьбы. И тотчас же над двором, шипя, взвилась и погасла осветительная ракета.

Немцы не сразу заметили Мишку. Фашисты метались по двору, беспорядочно стреляли по крышам. Мишка лежал плашмя на крыше сарая. Неужели Валя что-то перепутал и мина сдала?

Неожиданно внизу раздался крик:

— Они здесь! На крыше!

Миша понял: сейчас конец. Первая же автоматная очередь — и смерть…

Но Миша не услышал выстрелов: грохнул оглушительный взрыв. В небо взметнулся огненный столб. Что-то тяжелое рухнуло на крышу и проломило ее.

Мишка кубарем скатился с крыши и бросился в сад, где его ждал Вовка.

Немцы заметили их: над головами прожужжали пули. Пятеро фашистов ринулись в погоню. И эта погоня спасла ребятишек: боясь задеть своих, немцы на дворе прекратили стрельбу.

Первым мчался Мишка. Он вел Вовку к знакомой дыре в заборе: оттуда было уже рукой подать до амбаров, где решено было встретиться с Николаем Васильевичем.

Мишка юркнул в дыру. Но Вовка застрял: он зацепился штаниной за гвоздь. Немцы были рядом. Мишка метнулся к Вовке, схватил его за руки, с силой рванул на себя и вытащил из дыры. И вдруг неожиданно там, где стояли амбары, раздался взрыв. Он разметал немецкие склады и на мгновение озарил станицу ярким, ослепительным светом. Немцы растерялись и прекратили погоню, а ребята что есть силы уже неслись в темный переулок… На одном из перекрестков из-за плетня выросла высокая фигура. Широко раскинув руки, Николай Васильевич поймал и горячо обнял ребят.

— Молодцы, минеры! Молодцы! Чисто сработали. Сюда, орлы, сюда! — он отвел ребят в полуразвалившийся сарай. Здесь уже разместилась вся группа партизан, только что взорвавшая амбары.

— Вовка, что с тобой? — Николай Васильевич испуганно наклонился над малышом, заметив, что одна Вовкина штанина разорвана, а на голой ноге запеклась кровь. — Ты ранен?

— Нет, ничего, дядя. Ничего… Это так, — сконфуженно лепетал мальчик.

— Ребята, а где же Валя? — взволнованно спросил Николай Васильевич.

— Он сорвался с доски. Его убили, — еле слышно ответил Миша…

* * *

Взрывы штаба и амбаров, где был размещен склад, всполошили всю станицу. Среди немцев началась паника.

Новый взрыв прогремел где-то в недрах земли — так глухо разнеслись его раскаты, повторяемые эхом в горах. Это дед Филипп, умирая, рушил скалы…

Немцы были в полной растерянности. Они решили, вероятно, что враги всюду: и там, на шоссе, где громадные скалы с грохотом сползают вниз, погребая под собой батареи, грузовики, солдат; и здесь, у штаба, где какие-то тени неслышно скользят по крышам — и вот огненным столбом взлетает в небо дом; и у амбаров, где хранились боеприпасы, амуниция, оружие, гремят взрывы…

Кто-то крикнул: «Партизаны!» Это страшное слово подхватили другие. И по улицам понеслось: «Партизаны… Партизаны…»

Отдельные группы немцев бросились вон из станицы в окопы за околицей: там, в степи, под защитой шестиствольных минометов не так страшно встретить врага, как здесь, в станице, среди заколоченных хат и темных, молчаливых станичных садов.

Немцы бежали в окопы. И вдруг — у полуразрушенного сарая их в упор встретили взрывы гранат и автоматные очереди. Они шарахнулись в сторону, но с крыши хаты в них полетели бруски тола с короткими горящими шнурами. Это Мишка со своим братишкой использовал последние запасы взрывчатки.

Но Миша погорячился. Стоя во весь рост на краю крыши, он был виден при взрыве метательных снарядов. И один из немцев из окна противоположного дома автоматной очередью скосил храброго мальчика.

На востоке полнеба вспыхнуло дрожащим отсветом артиллерийских залпов: Советская Армия шла на штурм Нижне-Баканской…

* * *

В сумерки того дня, когда одна за другой уходили на операции группы баканских партизан, Николай Васильевич подозвал к себе своего начальника штаба.

— Вот что, дорогой. Мне кажется, если у Валентина удастся его операция на крыше и он отправит на тот свет штабное начальство, немцы непременно пошлют в Нижне-Баканскую новых штабников. С нашей стороны было бы непозволительным упущением не встретить их. Организацию этой встречи я и хочу поручить тебе… Я знаю: у тебя не осталось ни одного человека. Но мне известно, что верхнебаканцы сейчас «охотятся» в окрестностях Неберджаевской. Отыщи их и действуй вместе с ними. По-моему, удобным местом для встречи был бы тот участок шоссе у самой Липовки, где с двух сторон спускаются кручи гор. Там и лес как будто погуще. Ну, да на месте вам виднее будет. Желаю удачи.

Начальник штаба отыскал верхнебаканцев у их временной стоянки под нависшей скалой, напоминавшей индюшечью голову. Скала в округе и была известна под названием «Индюк». Среди баканцев оказалась и группа молодежи, вооруженной чем попало. Вначале начальник штаба решил было отправить их домой, но потом передумал: бойцов было мало, операция предстояла серьезная, и ребята могли помочь как наблюдатели. И он оставил их, строго-настрого запретив ввязываться в драку и приказав ограничиться только наблюдением, чтобы во время боя не прозевать подхода подкреплений к немцам. После короткого совещания решили выбрать для засады именно то место, о котором говорил Николай Васильевич. Здесь шоссе перерезало гору и ее крутые обрывы спускались к дороге. На обрывах рос густой лес и кустарник. Это место партизаны давно уже не навещали. Немцы считали его спокойным, но все же, наученные горьким опытом, соорудили над кручей, на верху обрыва, дзоты, установили между ними частые караулы и проверяли их патрулями.

Было уже далеко за полночь. Моросил мелкий дождик. Немецкий патруль только что проверил караулы на вершине обрыва и скрылся в темноте.

Прошло немного времени, и вдруг немецкие постовые увидели: патруль возвращается. Немцы насторожились: очевидно, случилось что-то важное, из ряда вон выходящее, если патруль нарушил установленный порядок. Следовало бы его окликнуть, спросить пароль, но это никому из немцев, очевидно, не пришло в голову: к посту подходил патруль, одетый в знакомые немецкие дождевики.

Патруль поравнялся с караулом.

— Что случилось? — спросил один из солдат.

Ему не ответили. Люди в немецких дождевиках молча набросились на караульных. Они работали только ножами — и все кончилось быстро и тихо.

Раздался крик горной совы — и из кустов вышла группа партизан.

— Быстро переодевайтесь, — тихо приказал «начальник патруля». — А немцев — в кусты…

Теперь все партизаны начальника штаба были одеты в немецкие шинели и дождевики. Они отправились к следующим немецким караулам. И, удивительное дело, с каждым немецким караулом повторялось одно и то же.

К исходу ночи все посты и караулы занимали партизаны. Оставались дзоты. Но их решено было не трогать: втихую с ними не разделаешься, а шум поднимать было нельзя.

Взрывы в Нижне-Баканской взбудоражили немцев в дзотах. Выскочив наружу, они с ужасом смотрели на огненные столбы, взмывавшие к черному небу, и слушали далекую трескотню выстрелов. Но вокруг на прежних местах стояли посты и караулы в дождевиках, никакого приказа не последовало, и немцы залезли в свои норы, не подозревая, что их «охраняют» партизаны.

В это время, спустившись по круче, в густой зелени кустов замаскировался другой отряд партизан.

Начинало светать. Скоро должна быть смена караулов. Если до этого на шоссе не появятся ожидаемые машины, придется уходить ни с чем.

Партизаны ждали. Минут через двадцать послышался шум моторов. За поворотом показалась небольшая колонна автомашин. Партизаны не тронулись с места: это была мелочь, не стоящая внимания.

Поднялось солнце. По шоссе началось обычное движение. До смены караулов оставались считанные минуты. Положение становилось критическим. Начальник штаба уже собрался было подать сигнал отхода, как вдали снова послышался шум моторов.

Теперь, наконец, шли те машины, которых ждали. Впереди — броневик. За ним — тяжелая грузовая машина, битком набитая автоматчиками. Чуть отстав на подъеме, за ними двигался длинный, как вагон, многоместный автобус, окрашенный белой краской. На солнце ярко блестели его никелевые части. За его широкими зеркальными окнами были видны офицерские фуражки. Колонну замыкал второй грузовик с автоматчиками. Под обрывом раздался крик горной совы, и почти одновременно прогремел взрыв тяжелых гранат, брошенных под передок машины. Автобус вздрогнул, свернул в сторону и упал в кювет. Еще взрыв гранат — и последний грузовик с автоматчиками взлетел на воздух.

Партизаны допустили ошибку: промахнувшись по броневику и оставив в покое головную машину с немецкими автоматчиками, они бросились к автобусу добивать немецких офицеров — и попали под перекрестный огонь. Бил вдоль шоссе остановившийся броневик, били спрыгнувшие с машин автоматчики, били пулеметы из дзотов с вершины обрыва. Правда, немцы в панике добивали своих же офицеров из автобуса, но от этого партизанам было не легче.

И тогда случилось нечто неожиданное. Немецкие часовые, одетые в дождевики, бросились к амбразурам дзотов, забросали их гранатами и заставили замолчать, а с противоположной стороны шоссе отряд молодежи, спасая своих старших товарищей и нарушив строгий приказ начальника штаба, открыл нестройный огонь из пистолетов, охотничьих ружей и карабинов. Фашисты решили, что на помощь партизанам у шоссе подоспела выручка, и перенесли огонь на вершину обрыва, откуда стрелял отряд молодежи.

Воспользовавшись замешательством у немцев, уцелевшие партизаны, громившие автобус, с огромным трудом взобрались на кручу к замолчавшим дзотам.

Снова над шоссе пронесся тоскливый крик горной совы. Услышав его, ребята прекратили огонь и, укрываясь за деревьями и камнями, быстро побежали к условленному месту встречи…

Часа через полтора у подножья горы Индюк собрались, наконец, все участники операции. Их осталось немного. Из партизан вернулось меньше половины. Не досчитались и нескольких ребят.

* * *

Через четыре дня в помещении клуба открылось торжественное заседание станичного Совета Нижне-Баканской. Председательствовал Николай Васильевич. В президиуме было много партизан и среди них — справа от председателя — маленький Вовка.

Николай Васильевич взял слово. Он говорил о тех, кто погиб смертью героев: о седобородом кубанском казаке деде Филиппе, о храбром солдате товарище Шпаке с его охотниками, о начальнике штаба отряда, о Валентине, об отважном маленьком Мише и о ребятишках Верхне-Баканской, убитых в схватках на шоссе.

В зале было тихо. Тихо плакала, сидя в президиуме, внучка деда Филиппа, всхлипывала пожилая казачка, вдова Шпака, и старики глухо кашляли, стараясь перебороть слезы…

— Мне было тяжело вспоминать о погибших, — сказал мне Николай Васильевич, когда мы встретились с ним в Краснодаре. — Многие из них были моими старыми друзьями, с другими я сроднился в отряде. Но тут неожиданно мне пришла в голову мысль: «Подожди — представь себе на минуту: ты заранее знаешь обо всем — и о гибели Шпака с охотниками, и о том, что скалы обрушатся на деда Филиппа, и о смерти Валентина, и о геройской гибели Миши… Скажи, зная все это, ты бы отменил операцию?..» И я ответил себе: «Нет, я бы ничего не изменил. Даже если бы знал, что и меня самого ждет смерть. Потому что победа даром не дается. Ее завоевывают кровью. И не напрасно пролили кровь мои друзья…»