Последний привет

Последний привет

Алек решил остаться в Киеве. Мы с мужем уехали в Одессу и поселились в большом доме наших друзей. Одесса была оккупирована австрийскими войсками, но их присутствие меньше бросалось в глаза, чем присутствие немцев в Киеве. Австрийский генерал и русский военный губернатор мирно делили власть в городе. До прихода австрийских войск Одессу тоже накрыла волна большевистских зверств, но теперь здесь установился относительный порядок; и если бы не высокие фуражки австрийских офицеров на улицах, можно было бы думать, что никакой революции не было.

Ехать дальше мы пока не могли. Почти вся Румыния находилась в руках немцев; и самое главное — у нас почти не осталось денег. Нужно было подождать. Но постоянная тревога за отца вынудила меня написать королям Испании и Швеции и королеве Румынии, которая в то время находилась в Яссах вместе со своим двором.

В Одессе мы немного отошли от наших тревог, отдохнули, поправили здоровье. Хозяева приняли нас очень радушно; они делили с нами все, что имели, и изо всех сил старались облегчить наше существование. В городе у нас было много знакомых, и их число постоянно росло — в Одессу съезжались многие наши друзья. Мы часто встречались, и жизнь была бы приятной во всех отношениях, если бы не страх за отца и его семью.

Тем временем успех решительно склонялся в сторону союзников. Теперь можно было надеяться, что эта ужасная война, наконец, кончится. Ходили упорные слухи о растущем недовольстве в Германии и Австрии и о внутренних политических сложностях.

Я понимала, что мир в Одессе — лишь видимость; он мог быть только временным и до тех пор, пока город занимают войска противника. Но даже оккупация не могла уберечь город от событий, которые наводили ужас на все население.

Стояла страшная жара. Каждое утро мы опускали занавеси и закрывали ставни. Мы вставали очень рано; все дела старались сделать до полудня, а после обеда отдыхали.

Однажды около четырех часов дня меня разбудили звуки взрывов. Сначала они раздавались с большими интервалами, но потом началась настоящая канонада, и воздух наполнился непрерывным грохотом.

Мы все выбежали в сад. В северной части города в небо поднимались клубы черного дыма. Кто то выяснил по телефону, что горят склады с боеприпасами.

Мы видели эти склады; они растянулись на несколько километров. К вечеру грохот усилился. С крыши дома мы наблюдали грандиозное зрелище, гигантский фейерверк. Огромное яркое пламя выделялось на фоне черного дыма, тысячи ракет взмывали вверх, вычерчивая на небе бесчисленные огненные фигуры.

Так продолжалось всю ночь. Из за грохота мы не могли спать. Утром в воздухе пахло горелым деревом и порохом, черная пелена дыма заслонила солнце.

Во дворе дома кружился пепел, с неба падали обломки боеприпасов. А потом начали взрываться крупные снаряды. Город охватила паника. Оконные стекла дрожали, некоторые лопались. Военный губернатор города позвонил мне и сообщил, что им не удалось сдержать распространение огня. Во все стороны бежали люди — кто то с подушками, кто то с одеждой, кто то с ненужным барахлом. Время от времени к нам в сад забегали перепуганные знакомые и передавали слухи о новых разрушениях. Земля дрожала под ногами; стоял такой грохот, что мы почти не слышали друг друга.

Чтобы успокоить себя и других, я вынесла на террасу плетеное кресло, взяла книгу и сделала вид, что читаю. Военный губернатор звонил каждые полчаса. Он сказал, что главная опасность теперь исходит от запасов мелинита, которые находятся глубоко под землей и которые в любую минуту могут взорваться от сотрясения.

Я спросила, не лучше ли нам отправиться в порт и, взяв лодку, выйти в открытое море. Если мелинит взорвется, отвечал он, произойдет что то вроде землетрясения, и от города, вероятно, ничего не останется, а в море поднимется волна, которая все сметет на своем пути.

Другие пути отступления из города были отрезаны. Нам пришлось остаться. По–видимому, мелинит отсырел, потому что он не взорвался, и к вечеру огонь погас. В общей сложности пожар длился почти тридцать шесть часов.

2

В конце октября все заговорили о революции в Германии и Австрии. Еще две могущественные монархии оказались на грани распада. Мое отношение к этим разговорам было двойственным, равно как и чувства к бывшему врагу, который на время избавил часть России от большевиков. Изменение общественного строя в Центральной Европе, вне всякого сомнения, означало близкий конец войны, но в то же время уменьшало шансы на восстановление монархии в России. (Тогда я еще не могла представить свою страну без монархического правления.)

Как только слухи о революции подтвердились, австрийские войска ушли из Одессы. Им потребовалось на это всего несколько дней. Говорили, что в город войдут войска Антанты, но ничего подобного не произошло, и наша жизнь вновь оказалась в опасности. Как и следовало ожидать, в городе активизировались преступные элементы; грабежи приобрели характер эпидемии, а в провинции вооруженные банды угрожали восстановить большевистское правление. Более того, город охватила эпидемия «испанки», и люди умирали как мухи. Наш дом эта участь тоже не миновала. Мы с мужем одними из первых подхватили болезнь.

Однажды, в самом начале ноября, когда мы еще не вставали с постели, ко мне приехал незнакомый русский офицер из Бессарабии, которая в то время уже отошла Румынии. Этого офицера прислал командир разведывательного управления Антанты, канадский полковник по имени Бойл, который тогда находился то ли в Яссах, то ли в Кишиневе. Этот полковник Бойл был легендарной личностью, его имя было известно на всех берегах Черного моря. В то время он пользовался большим влиянием в Румынии, благодаря чему спас многих русских. От окружавших его русских офицеров он узнал о том, что я нахожусь в Одессе, и, понимая, как это опасно для нас, прислал своего помощника с сообщением, что он готов помочь.

Я поблагодарила его и ответила, что смогу уехать примерно через неделю. Желание канадского полковника спасти нас не внушало мне особого доверия, но, как оказалось, я глубоко заблуждалась. К моему великому изумлению, в назначенное время офицер приехал снова. Он привез мне письмо от королевы, моей кузины, с приглашением приехать в Румынию и сообщил, что все готово для нашего отъезда. С ним приехал румынский офицер, которому также поручили сопровождать нас.

Сначала мы должны были отправиться в Кишинев, где нас ожидали дальнейшие инструкции. Мы собрались довольно быстро. Накануне нашего отъезда на дом обрушилась новая волна «испанки»: заболел наш хозяин, а у меня вновь начался жар.

Но поездку нельзя было откладывать. Большевизм со всеми вытекающими фатальными — для нас — последствиями вот–вот восстановит свою власть в городе. Несколько небольших отрядов офицеров, добровольцев Белой армии, которая образовалась на берегах Дона, уже направились в Одессу для защиты жителей и поддержания порядка; другой небольшой отряд послали на север защищать крупную узловую станцию — Раздельную, — к которой направлялись банды украинского авантюриста и разбойника Петлюры.

Нам выделили специальный вагон. Нас сопровождали два офицера и пожилая горничная, которую я наняла за несколько дней до отъезда.

Первые сто километров все шло хорошо. Но на подъезде к Раздельной мы неожиданно очутились на войне.

Петлюра оказался гораздо сильнее, чем ожидалось. Его банды разгромили маленький отряд офицеров и вынудили их отступить к Раздельной. Петлюра удерживал свои позиции и продолжал наступать.

Образ действий этого авантюриста и его помощников ничем не отличался от образа действий большевиков. Они жгли и крушили все на своем пути, мучили и убивали.

Наш поезд долго стоял на станции. Потом нам сообщили, что дальше мы ехать не можем: в паровозе кончилась вода, а водопровод на станции вышел из строя. Наш вагон остановился прямо напротив платформы, где собрались офицеры–добровольцы. Я увидела мужчин с самыми разными лицами, одетых в форму разных родов войск. Белая армия состояла из разнородных людей. Их объединяла лишь идея активной борьбы против большевиков. По их виду я не могла понять, в какую сторону склоняются их симпатии, и совсем не была уверена, как они отнесутся ко мне, когда узнают, кто я такая и куда еду.

Наш русский офицер отправился на поиски командира отряда и привел его к нам в вагон. Учтивый молодой полковник развеял мои сомнения. Он сказал, что с радостью отцепит паровоз от своего военного поезда и отдаст нам. Я не могла на это согласиться, ибо я не хотела лишать их единственного средства передвижения. Но полковник заверил меня, что вода скоро будет, и тогда они воспользуются нашим паровозом. Мы не должны откладывать свой отъезд, добавил он, это слишком опасно.

Пока наш вагон прицепляли к новому паровозу, полковник вышел на платформу; вернувшись, он заявил, что не позволит нам ехать без охраны.

Я запротестовала. Во–первых, его люди не внушали мне доверия; во–вторых, я не хотела отрывать их отдел. Но полковник стоял на своем. В конце концов он заявил, что он здесь командует и берет всю ответственность на себя.

Несколько офицеров с пулеметами забрались на паровоз, двоих поставили охранять двери в вагон. Когда все было готово, полковник пришел спросить, можно ли трогаться.

Я поблагодарила его и пожелала удачи. Он поцеловал мне руку и спрыгнул с подножки. Поезд тронулся.

Я стояла у окна. Вдруг по толпе добровольцев словно пробежал ток. Все как один повернулись к вагону, выстроились в шеренгу и отдали честь.

На секунду я приросла к месту, потом, забыв обо всем, без пальто и шляпы, бросилась на заднюю площадку старомодного вагона. Меня душили эмоции, из глаз градом катились слезы, я кричала им слова приветствия и добрые пожелания. Они собрались в конце платформы и сняли фуражки, глядя вслед уезжавшему поезду. Я стояла на площадке, пока могла различать их лица. Потом фигуры слились в одно сплошное серое пятно.

В тот же вечер мы приехали в Бендеры, где начиналась Бессарабия. Было совершенно темно. Вагон освещали несколько свечей, вставленных в пустые бутылки. Было холодно. В течение дня мне стало хуже, жар усилился. Меня сотрясала дрожь, щеки горели.

Перед прибытием в Бендеры я пригласила наших добровольных охранников, чтобы поблагодарить их и попрощаться с ними, попрощаться с Россией в их лице. В вагон вошли шестеро мужчин, заполнив все пространство своей тяжелой зимней одеждой, меховыми шапками. Они принесли с собой запах осенних русских полей, дыма от костра, кожаных сапог, пороха, солдатских шинелей. В полумраке купе, освещенного одной свечой, я могла различить только их контуры.

От волнения я не могла говорить. Эти незнакомцы, эти люди, которых я никогда раньше не видела, были мне сейчас ближе родных; они стали частью моего существа, они олицетворяли все, что я покидала.

Мне хотелось навеки запечатлеть их лица в своей памяти. Я взяла свечу со стола и по очереди поднесла к каждому лицу. Крошечное желтое пламя на секунду выхватило из темноты головы с короткими волосами и обветренные лица с густыми усами.

Я хотела сказать им что нибудь значительное, чтобы они тоже навсегда запомнили меня, но не смогла вымолвить ни слова; только слезы, горькие, безутешные слезы, катились по моим щекам.

Так я попрощалась с Россией.