Глава пятая ХАРИЗМАТИЧЕСКИЙ ОТЕЦ
Глава пятая
ХАРИЗМАТИЧЕСКИЙ ОТЕЦ
29 октября 1933 года с необычайным размахом отмечалась десятая годовщина республики. Толпы людей, желающих присутствовать на торжественной церемонии, заполнили улицы Анкары. В церемонии приняли участие сотни делегатов, пять тысяч бойскаутов, восемьдесят самолетов, а на трибунах — Молотов и Литвинов во главе советской делегации, Рём[66] со своими штурмовиками и ветеранами. Праздник был грандиозным. Элита развлекалась на организованных для них балах, а толпы прибывших в столицу крестьян знакомились с новой Анкарой, символом республики. Особое восхищение вызывал современный квартал, Новый город, с его широкими прямыми улицами, тщательно посаженными деревьями и новыми зданиями оригинального архитектурного решения; всё это напоминало, по словам американского посла Шерилла, Вашингтон. С другой стороны, многие считали, что холодная архитектура Нового города была результатом влияния немецких архитекторов. Действительно, большинство архитекторов, привлеченных к обустройству Анкары, были немцами или австрийцами. Но для обычных смертных, помнящих о болотах, невыносимой засухе, керосиновых лампах и тесноте первых лет, всё происшедшее с городом казалось чудом. Теперь Анкара была связана автоматической телефонной линией с большинством крупных европейских городов, в ней было три кинотеатра и четыре дворца, горячая вода и даже симфонический оркестр из шестидесяти музыкантов, выступающий каждую пятницу по вечерам.
Конная статуя гази на гранитном пьедестале, недалеко от руин храма Святого Августина, наблюдала за Анкарой. Возвышаясь над статуями солдата и крестьянки, согнувшейся под тяжестью артиллерийского снаряда, Кемаль, казалось, парил между небом и землей, повернувшись к западу. Какой турок тогда не согласился бы с послом Франции, находившимся под впечатлением «силы, мистики и почти суеверной веры в великого человека, пробудившего турецкий народ»?
Стол Кемаля
«Не утратил ли гази чувства меры?» — спрашивали себя некоторые, имея в виду влияние «чрезмерных восхвалений» и его образ жизни. Если не считать коммунистов, многие из которых, впрочем, были амнистированы по случаю десятилетия республики, и некоторых религиозных деятелей, периодически выражающих свое неприятие светских реформ, то наиболее значительным оппозиционером можно было назвать Кязыма Карабекира. В мае 1933 года в ответ на кампанию в прессе, обвиняющую его в подготовке сепаратистского движения в Восточной Анатолии в 1920 году, бывший командир 15-го армейского корпуса выступил с резкой критикой Кемаля. Он напомнил, что в 1919 году гази находился «на берегу Босфора, обсуждая с политиками возможность получения им министерского портфеля», тогда как он, Карабекир, был на полях сражений со своими войсками. Карабекир несколько бестактно стал упрекать Кемаля в том, что тот предпочел завоевание личной власти защите национальной независимости.
Власть Кемаля, обладающего абсолютным и неоспоримым авторитетом, была велика. Любой министр, за исключением, может быть, Тевфика Рюштю, Шюкрю Кайя и Джеляля, мог быть заменен в любую минуту, и только два человека имели определенный вес: Исмет и очень влиятельный маршал Февзи Чакмак, возглавляющий Генеральный штаб с 1922 года.
Дебаты в Национальном собрании не представляли никакого интереса, и Кемаль появлялся там только в день открытия сессии. Он продолжал поездки по стране, но время грандиозных встреч с народом, похоже, прошло.
Казалось, жизнь гази сосредоточилась вокруг его знаменитого стола. С молодости он очень ценил беседы с друзьями за бутылкой ракы и национальными закусками (дыней и брынзой. — Прим. ред.). По анатолийской традиции во время этих дискуссий забывали о времени, высказывались свободно и откровенно. Начинаясь в 8–9 часов в бильярдном зале, эти встречи редко заканчивались раньше часа ночи. Это объясняет, почему Кемаль часто начинал свой день около или даже после полудня. И всё это время друзья говорили.
Кемаль всегда любил задавать вопросы, создавая доверительные отношения с собеседником. Стол Кемаля был привилегированным местом для обсуждения любых вопросов и особенно касающихся истории и лингвистики. Лингвисты и историки, более или менее известные, были частыми гостями гази.
Стол гази был не только литературным и политическим салоном. За столом свободно обменивались идеями, и подобные встречи давали гази возможность подвергать приглашенных настоящему экзамену, во время которого он выполнял роль школьного учителя. Никто не мог избежать его расспросов. Жена одного из его близких друзей, имеющая университетское образование, вызвала гнев гази, когда побоялась говорить на публике и начала плакать: «У вас университетское образование, вы будете критиковать!» Однажды, выслушав Афет, зачитавшую на французском языке проект своей диссертации, он попросил другую молодую женщину, жену одного из близких друзей, перевести на турецкий этот сложный текст, хотя та слушала, не делая никаких заметок!
«Какой французский революционер сказал: „Человек рожден свободным, живет свободным и останется свободным“?» — спросил Кемаль у девушки, получившей диплом по правовому законодательству и попросившей отца в качестве подарка устроить ей приглашение в Чанкая. Другую девушку он спросил о том, кто был первым коммунистом. Когда та ответила: «Христос», Кемаль сказал: «Нет, Платон» и объяснил ей свой выбор. Пятьдесят лет спустя эти женщины всё еще были очарованы гази. Вспоминая о том, что он непрерывно курил и, не докурив одну сигарету, бросал ее, чтобы тут же закурить другую, они восклицали: «Мне хотелось взять эти сигареты!»
Отец
Молодые женщины были не единственными, кто был очарован гази. Эрве Альфан, который провел в Турции двенадцать месяцев и часто встречался с Кемалем на официальных встречах или в узком кругу, считает его одним из «выдающихся людей» и ставит его в один ряд с Рузвельтом и Черчиллем. И хотя во время пребывания гази в Измире в январе 1932 года французский дипломат нашел его «постаревшим, поседевшим и огрузневшим», каждое появление президентской яхты на Босфоре вызывало всеобщее волнение. Когда в сентябре 1936 года король Эдуард VIII прибудет в Стамбул, все единодушно заключат, что конкурс элегантности и представительности между британским королем и турецким президентом явно выиграл гази.
В конфиденциальном письме, адресованном в сентябре 1934 года генералам Гамелену и Вейгану, военный атташе Франции в Турции полковник Курзон тем не менее намекал, что «гази… переходит границы». Если верить французскому дипломату, то у подчиненных Кемаля все большее раздражение вызывали «ежедневные оргии», которым он предавался в кругу собутыльников, а иногда и «нескольких женщин, будь то жены товарищей, или женщины из публичных домов, либо и те и другие одновременно». И Курзон описывает пребывание гази в Стамбуле и его ночные вылазки в «Парк Отель», фешенебельное заведение на берегу Босфора: «Возвращаясь пешком с вечеринки около трех часов утра, я увидел у „Парк Отеля“ множество машин и полицейских. Мне захотелось рассмотреть, что там происходит <…>. Мустафа Кемаль расположился в кресле, а рядом сидела венгерская дама, живущая в отеле, чей муж был в отъезде. Он что-то быстро говорил ей, обняв за талию, а другой рукой поглаживая ее белокурые волосы <…>. Периодически он увлекал женщину на тур вальса. С суровым видом и недобрым взглядом, без улыбки он совершал три или четыре круга, вцепившись в напарницу, нетвердо держась на ногах, а затем снова усаживался в кресло и пил… Во время первого визита Мустафы Кемаля в „Парк Отель“ он бросает дерзкий вызов обществу. Рядом с террасой „Парк Отеля“ находилась древняя мечеть, над которой возвышался величественный минарет. До сих пор, когда муэдзин провозглашал свою молитву, музыка умолкала из уважения к нему, а следовательно, останавливались и танцы. Но когда гази, сидя со своим привычным ракы за столиком, услышал „Аллах акбар“ муэдзина, он просто сказал: „Это неуместно. Уберите минарет“. И минарет был снесен той же ночью». Курзон, описав боль, потрясение и оскорбление «старых турок», заключает: «Гази 53 года, это возраст, когда здоровье часто резко ухудшается у тех, кто хочет слишком многого от жизни».
Рассказ Курзона за исключением ряда деталей не вызвал бы особого удивления у соотечественников гази в Стамбуле. Турки, большие любители ракы, вовсе не были шокированы возлияниями Кемаля, даже напротив, они восхищались простыми человеческими слабостями президента, его простотой, его готовностью развлечься и увлечь других заняться тем же. И всё же Кемаль, насколько это было возможно, старался вести себя скромно. Однажды в 1934 году он с друзьями проводил вечер в «русско-турецком» баре Стамбула. Одному молодому человеку удалось проникнуть в зал, и усевшись напротив президента, он быстро набросал карандашом его портрет. Кемаль попросил показать портрет и тут же заявил:
«— Так не пойдет!
— Почему?
— Вы изобразили меня со стаканом в руке. Уберите его.
— Хорошо, но тогда вы подпишитесь под портретом».
Кемаль заколебался, но через несколько мгновений, бросив друзьям: «Вы — свидетели», — он подписал: «Гази М. Кемаль».
В начале июля 1934 года Национальное собрание принимает закон о введении в Турции фамилий. Это было очень важное и необходимое решение. В Османской империи основная масса населения имела только имена, что создавало в стране большую путаницу и не могло соответствовать требованиям нового государства.
Закон был введен в действие с начала 1935 года. Каждый старался найти себе турецкую фамилию; иностранные окончания были запрещены. Исмет стал Инёню в память о двух сражениях, выигранных им во время войны за независимость. Нури взял фамилию Конкер — это название местности, где он сражался бок о бок с гази во время битвы за Дарданеллы. Министр иностранных дел стал Арас — это название реки, где он вел переговоры; Халиде Эдип взяла фамилию Адывар («Та, у которой есть имя»), а Афет станет Инан («закон» и «вера»), другая приемная дочь Кемаля Сабиха, ставшая пилотом, Гекчен («Приходящая с неба»). Естественно, что всеобщее внимание привлекла будущая фамилия гази. Саффет Арыкан, бывший генеральный секретарь Народной республиканской партии, предложил фамилию Тюрката — «ата» означало одновременно «отец» и «предок». Все одобрили выбор «ата» и его соединение с определением «тюрк», но большинство считало, что хотя «Тюрката» грамматически и более точно, но менее гармонично, чем Ататюрк. 24 ноября 1934 года Национальное собрание единогласно предложило гази стать «Ататюрком». Гази — истинный турок, в полном смысле этого слова, и он обладает всеми качествами отца, одновременно доброго и строгого.
Фалих Рыфкы посвятил этому событию статью, в которой не поскупился на высокопарные слова: «Будущее турецкой истории неразрывно связано с его именем… Можно ли было найти более точное имя, чем Ататюрк: Ататюрк — это неисчерпаемый источник, это — бьющая ключом вода и летнее солнце, что оживляет всё вокруг. Да будет благословен он этим именем!»
Французский военный атташе Курзон, конечно, более сдержан в своей оценке. Он считает, что введение фамилий вскоре после языковой реформы и запрета восточной музыки — это несколько слишком. Впрочем, гази недавно объяснял, что «необходимо собрать все прекрасные выражения, отражающие мысли и чувства народа, и использовать их, создавая современную музыку». И Курзон добавляет: «Принятие имени „отца нации“, возможно, еще не вершина для гази. История таких великих завоевателей, как Цезарь и Александр, с которыми характер Кемаля имеет ряд общих черт, свидетельствует о том, что этих великих гениев посещали мечты, еще более амбициозные».