Глава третья МЕЖДУ ДЕМОКРАТИЕЙ И ДИКТАТУРОЙ

Глава третья

МЕЖДУ ДЕМОКРАТИЕЙ И ДИКТАТУРОЙ

«Правильно ли мы поступили, создав либеральную партию? — спрашивал Кемаль своих спутников, следуя в поезде из Анкары в Кайзери. — И правы ли мы были, распустив партию?» Шесть его соратников единодушно ответили «да», хотя каждый из них имел свои соображения по поводу происходящего и того, что следует предпринять. Шюкрю Кайя, министр внутренних дел, не мог забыть годы, проведенные в Париже в обществе Жореса, и был сторонником «умеренного этатизма» (умеренного участия государства в управлении хозяйством).

— Что означает «умеренный этатизм»? — спросил у него Ахмет Хамди, новичок в окружении гази. Он с нетерпением ждал ответа, что не удивляет, если учесть его активное участие в экономике страны: Ахмет Хамди был директором Компании железных дорог Анатолии, Компании судоходства Турции, австрийско-турецкой палаты торговли, директором монопольной компании порта Стамбула. Еще в 1925 году он объявил о «своего рода государственном капитализме».

— Это прямой перевод с французского, — ответил Шюкрю Кайя. — Этатизм развивается в Европе как социализм и либерализм, но эта система не может сравниться ни с какой другой. В Европе, особенно в Германии, есть государственный социализм, где, как и у нас, государство контролирует экономический сектор. Нам хотелось бы иметь подобную систему.

— Но это социализм! — воскликнул Хамди, который еще недавно приветствовал вмешательство государства в экономику при условии, что «государство… не выходит за пределы экономических и торговых законов, а, напротив, управляет государственными предприятиями в соответствии с экономическими требованиями».

— Нет, — возразил министр внутренних дел, — мы не хотим этого. Мы хотим создать иной государственный социализм. Впрочем, во многих аспектах мы расходимся с социализмом…

Хамди остается скептически настроенным. Позволит ли этот «умеренный этатизм» устранить недостатки, которые вызывают столько критики: тяготы налогов, поведение госслужащих, проблемы сельского хозяйства, влияние аферистов в партийных рядах? Гази знал об этих проблемах и считал их достаточно серьезными. Поэтому он предпринял эту поездку, начатую на следующий день после роспуска либеральной партии, но задуманную гораздо раньше. Кемаль хотел выслушать людей и понять; за исключением поездок в Стамбул он не ездил по стране с 1925 года. Связи Кемаля с народом ослабли; он должен снова завоевать доверие народа.

«Шесть стрел»

Первую остановку Кемаль делает в Кайсери, где посещает государственные учреждения и выступает перед лицеистами, поднимая вопросы истории и языковой реформы. Неизвестно, узнал ли он о бедах, которые принесла коровья чума, и о том, что исчезло более половины кустарных мастерских по производству ковров, существовавших перед войной. Во всяком случае, эти вопросы не обсуждались затем в поезде, отправившемся далее в Сивас. Снова вспоминали программу либеральной партии, ее отличие от программы Народной партии и самый принципиальный вопрос дискуссии — знает ли народ программу Народной партии. Кемаль, основатель Народной партии, хотел, чтобы она отличалась от традиционных политических партий. Народная партия должна быть выразителем идей новой Турции, своего рода философией, образом мышления, а не совокупностью принципов и проектов. Провозглашая превращение страны в светское государство, популизм и национализм партии и представляя мини-программу на конгрессе 1927 года, Кемаль осознавал ограничения подобного отказа от доктрины. Мировой экономический кризис и успех либеральной партии заставляли его тщательно анализировать программу дальнейших действий.

«Я хочу вместе с вами найти принципы, которые могли бы стать фундаментом программы». «Во-первых, республиканский образ мыслей (республиканизм)», затем национализм. Третий принцип — это знаменитый «этатизм», проповедуемый Шюкрю Кайя и Исметом. Хотя это слово нечасто было на устах Кемаля, он тоже был активным сторонником этого принципа. Лучшим доказательством тому является книга о турецкой истории, появившаяся в Стамбуле в том же 1930 году. Ее официальным автором была Афет Инан, историк, приемная дочь гази, но многие разделы были написаны самим Кемалем, а остальные — Афет и Тевфиком, генеральным секретарем президентского совета, под диктовку Кемаля, как уточняла Афет. С 1931 года эта книга стала использоваться в качестве учебника в лицеях Турции. В главе «Нация», например, написано следующее:

«— Являются ли китайцы нацией? Нет! Почему?

— А афганцы представляют собой нацию? Нет! Почему?

— Индийцы, тунисцы, палестинцы, сирийцы, иракцы… египтяне, албанцы… образуют ли они нацию? Нет! Почему?

— А турки представляют собой нацию? Да! Почему?»

Ответ открывает следующую главу, посвященную государству: «Турецкая нация — это государство, управляемое республикой, представляющей собой правительство народа». Помимо традиционных функций государства, по мнению гази, — общественного порядка, правосудия, дипломатии и обороны страны, это государство должно выполнять и другие, менее традиционные обязанности: дороги, транспортные средства, образование, здравоохранение, социальное обеспечение и весь комплекс экономической активности. Итак, в 1930 году гази отказывается от относительно либеральных выступлений на конгрессе в Измире. Перед лицом всемирного экономического кризиса Кемаль, будучи прагматиком, приходит к идее о государстве, управляющем развитием экономики страны. В Сивасе после дискуссии о либерализме со своим окружением он заявляет: «Революция несовместима с либерализмом».

К первым трем принципам гази добавляет популизм, термин, используемый им для демократии, и секуляризацию. И наконец, он находит фактор, общий для республиканизма, национализма, этатизма, популизма и лаицизма, — это революционный дух. Таковы шесть принципов, составляющих его политическую и философскую концепцию.

Реджеп, вскоре избранный генеральным секретарем партии, предложил использовать в качестве символа шесть стрел, означающих эти принципы. «Шесть стрел» станут эмблемой партии, а в 1937 году эти шесть принципов будут включены в конституцию. Принятие «шести стрел», ставших скрижалями закона, положило конец, романтическому периоду, когда было достаточно слова гази; партия с ее структурой и функционерами стала защитником этой концепции.

Ужасная реальность

Концепция, принятая Кемалем в поезде, пока не меняет реального положения в стране: отправившись из Сиваса в Самсун, Кемаль был вынужден остановиться в Амасье, где заканчивалась линия железной дороги. Там он встречает своего старого друга, губернатора Самсуна, участвовавшего в Ялова в подготовке рождения либеральной партии. Если верить Ахмету Хамди, гази не смирился с победой либералов на выборах в Самсуне. Город контролируется армией, а по словам Хамди, «можно было бы подумать, что находишься во вражеском городе». Мэр-либерал прибыл на официальный обед с опозданием, и когда гази поднял свой бокал, мэр не дотронулся до своего.

«— Господин председатель муниципального совета, вы считаете, что пить грешно?

— Нет, я уже отобедал!

— Как? Вы игнорируете мое прибытие?

— Нет, я знал об этом и даже ожидал вашего прибытия!

— Тогда вы могли бы подумать о том, что мы будем обедать вместе!

— Действительно, я надеялся на это. Но я не получил приглашения!»

Гази повернулся к губернатору: «Вы предупредили мэра о нашем прибытии и совместном обеде?»

Губернатор не отвечает. Через несколько мгновений, когда мэр собрался покинуть президентский стол под предлогом: «Завтра у меня слишком много дел», Кемаль взорвался. Через два дня губернатор был отправлен в отставку вместе с начальником полиции и руководителем местного отделения Народной партии. Эта история досадна, так как представляет Кемаля непредсказуемым, мстительным, желающим переложить на чужие плечи ответственность за ошибки, допущенные им в случае с либеральной партией. Через несколько дней в Трабзоне Кемаль, словно желая забыть инциденты в Самсуне, произносит речь: «Теперь мы должны работать еще больше, как если бы несколько партий противостояли нам, и мы должны распространять наши идеи среди народных масс вплоть до деревень. В каждое мгновение мы должны быть готовы отчитаться о нашем движении перед историей и миром!»

Из Трабзона Кемаль возвращается в Стамбул, а через две недели направляется во Фракию впервые с момента провозглашения республики. Здесь Кемаль сталкивается с реальной Турцией, с ее успехами и поражениями. Посещение сахарного завода, продукция которого шла на импорт, его порадовало, но как реагировать на поведение крестьян, неожиданно предъявивших официальному кортежу массу жалоб на падение цен на сельскохозяйственную продукцию, повышение налогов, злоупотребления властью, недостаток транспортных средств и многочисленные болезни? А в Эдирне Кемаль узнает о драме, разыгравшейся в Менемене.

23 декабря 1930 года полдюжины дервишей потрясли этот небольшой городок, затерянный среди оливковых полей, в 30 километрах от Измира. Размахивая зелеными священного цвета ислама знаменами, они требовали возвращения шариата и объявили о скором прибытии армии халифата численностью в 70 тысяч человек. Толпа, поддерживающая их, разрасталась, люди выкрикивали требования отменить все реформы; жандармы призвали на помощь военных. Вскоре перед разъяренной толпой появилось около тридцати солдат. «Чего вы хотите? — спросил Мустафа Фехми, молодой офицер, командующий солдатами. — Вы собираетесь выступать против правительства?» Дервиш, возглавлявший толпу, приблизился к Фехми и сразил его пистолетным выстрелом, а затем обезглавил.

Кемаль срочно вернулся в Стамбул, собравшиеся на чрезвычайный совет с трудом верили информации: полторы тысячи человек ликовали и аплодировали, когда голову жертвы, насаженную на древко знамени, пронесли по улицам Менемена. И всё же пришлось смириться с реальностью: через семь лет после провозглашения республики в одном из наиболее развитых регионов страны религиозные фанатики зверски расправились с офицером и толпа ликовала. Так республика получила своего первого мученика, и какого мученика: до армии — преподаватель, спортсмен, активный участник конференций Турецкого центра, Фехми по прозвищу Кубилай — символ новой Турции!

Без промедления правительство объявляет о заговоре. Устанавливают, что зачинщиком был соратник по оружию Этхема-черкеса, подозревают либеральную партию и Кязыма Карабекира, разоблачают братство Накшбенди, к которому принадлежал убийца Кубилая. К Накшбенди было много претензий: шейх Саид, возглавивший курдское восстание 1925 года, был членом этого братства. Накшбендиты боролись против государства, и, как свидетельствовала газета «Акшам» («Вечер»), «накшбендизм требует умерщвления плоти и молитв, которые способны за короткое время сделать безумным нормального человека». Возглавлял это братство девяностолетний шейх; его назвали руководителем заговора. Некоторые пошли еще дальше. Учитывая интерес, проявляемый к Накшбенди знаменитым полковником Лоуренсом, и установив, что один из сыновей шейха находится в Ираке, газета «Акшам» предполагает участие в заговоре англичан: «Лоуренс не мог остаться в стороне от этого дела. Шейх Эссат-эфенди сам признавался, что англичане окружают его вниманием. Существует ли связь между сыном в Ираке и отцом? Не использует ли Лоуренс этот канал для влияния на нашу страну?» На самом деле Лоуренс, лишенный всяких полномочий, служил тогда на авиационной базе на юге Великобритании.

Начались репрессии: более двухсот арестов, чрезвычайное положение в трех округах, около тридцати приговоров к смертной казни. Столь жестокая расправа вызвала возмущение военного атташе Франции: «Если бы это не послужило предлогом для партии власти расправиться с оппозицией, событие в Менемене могло бы пройти почти незамеченным». Желание произвести впечатление, утвердить авторитет государства очевидно. Сарро не понимает, что для Кемаля и его окружения драма в Менемене представляет огромную психологическую травму, особенно если помнить о недавнем успехе либеральной партии. Они в смятении перед лицом подобной реакции народа, которая им кажется невероятной. А что будет думать молодежь, убежденная, что всё как нельзя лучше в республиканской Турции? Будет ли она готова пожертвовать собой, как Кубилай, для защиты республики? Следует действовать быстро и энергично, чтобы стереть отвращение и потрясение и вспоминать о Менемене только как о событии, которое никогда не должно повториться.

Как отмечала газета «Миллиет» в середине января, «гази решил взять под свой непосредственный контроль государственные дела». Отправившись в поездку по побережью Эгейского моря, а затем в Южную Анатолию, гази всё чаще выступает с громкими заявлениями и критикой. В Измире: «Не стоит ожидать того, что небрежно управляемая, запущенная страна может превратиться в рай». В Айдыне он отвечает молодому человеку, который жаловался, что нет машин, чтобы ездить по деревням: «Вы не можете туда поехать, в то время как орды фанатиков в лохмотьях и с котомками посещают деревни одну за другой, распространяя слухи, дискредитирующие республику, а сами заявляют, что продают цветы. А вы ничего не делаете, чтобы воспрепятствовать этому». В Адане: «Пусть государство строит школы и больницы! Ваша главная обязанность распространять культуру среди населения. Большинство граждан не владеют турецким языком, необходимо их обучать этому!» Через три месяца, в начале марта 1931 года, гази возвращается в Анкару.

Час партии

Национальное собрание распущено: Кемаль решил взять всё в свои руки. Но зачем? Чтобы поддержать единство государства (Кемаль говорит о единстве государства, а не нации!) — так заявлено в выборном манифесте партии. Кемаль учел уроки либеральной партии; 1176 кандидатов представлены в 287 избирательных округах; 30 мест зарезервировано для независимых кандидатов при условии, что они должны быть честными республиканцами, сторонниками светских реформ, националистами. По-видимому, отвечать всем этим требованиям было нелегко, если ты не член партии, поэтому было зарегистрировано только тринадцать независимых депутатов. Впрочем, память о либеральной партии незримо присутствовала в зале и отразилась даже на выступлении Исмета, призвавшего сократить государственные расходы. Кстати, впервые в истории республики государственные служащие не составляли абсолютного большинства нового состава Национального собрания. Но что вообще означает увеличение числа депутатов, не состоящих на государственной службе, хотя многие из них — бывшие чиновники, а также создание группы независимых депутатов и желание сократить государственные расходы? Служит ли это обманом или намеренным желанием подготовить общественное мнение к либеральной эволюции?

Трудно ответить на эти вопросы, тем более что в то же время Кемаль предпринимает авторитарные реформы и усиливает власть партии. Через три месяца после выборов депутаты принимают закон о цензуре печати. Один из депутатов заявил: «Ведь есть же контроль в трамваях Стамбула, а почему пресса не может контролироваться?» Другой депутат, главный редактор «Миллиет», добавляет: «Умело управляемая пресса — огромная сила современного государства. Мы не хотим лишать этой силы новый режим». Главной задачей всё еще остается защита республики. «Необходимо объединить все силы националистов и республиканцев, — пишет Рюшен Эшреф, соратник гази, — чтобы защититься от опасностей, угрожающих государству и революции, откуда бы они ни исходили — изнутри или извне». Конечно, были и такие, кто стремился в первую очередь защитить собственные интересы, но большинство из окружения Кемаля были готовы на всё ради защиты молодой республики, которой так гордились.

Настоящая оппозиция была устранена; Фетхи не был избран в Национальное собрание, а был назначен послом в Лондон в 1933 году, а Ахмет Агаоглу вернулся в университет. Пробил час Народной партии. «Опыт либеральной партии и драма в Менемене свидетельствуют о том, что в течение длительного времени Народная республиканская партия должна направлять турецкую молодежь на защиту всего того, что нам дорого», — пишет газета «Вакыт».

Еще до выборов турецкие центры утратили свою независимость, присоединившись к партии. Как заявил Якуб Кадри: «Зачем нужны теперь турецкие центры, когда мечты превратились в ощутимую реальность?» А правда была куда более прозаична: турецкие центры расплачивались за связи с либеральной партией, предполагаемые или реальные, и за некоторые ошибки, которые резко критиковал Кемаль во время своего турне. И опровергая Якуба Кадри, партия спешит создать организацию, задачи которой — разъяснять народу реформы и развивать его культуру, как в странах, где 95 и даже 100 процентов населения умеют читать и писать. С 1932 года в Турции возникает целая сеть Народных домов, которыми руководит секция культуры Народной партии. Народные дома стараются перенять опыт организаций культуры, созданных в Венгрии, Чехословакии, в гитлеровской Германии и в Италии Муссолини. С 1932 по 1938 год будет создано 210 Народных домов, которые будут открыты для всех желающих. Одни вспоминают лекции и спектакли, организованные Народными домами, другие говорят о распределении продуктов детям неимущих и бедным студентам; некоторые критикуют пренебрежительное отношение к крестьянам. Но и те и другие жили тогда в Стамбуле или Анкаре и практически никогда не посещали Анатолию!

Были ли тогда Народные дома популярны или нет, но их появление свидетельствовало об изменении атмосферы, наступившем с появлением Реджепа в генеральном секретариате партии. Более близкий к гази, чем к премьеру, Реджеп решил придать значительный вес Народной партии. Его вдохновляли некоторые примеры за рубежом, где государство опиралось на могущественные партии для проведения националистской и корпоративной политики…

Реджеп был не единственным, кто внимательно следил за происходящим в Риме, Берлине и даже в Москве. В эти годы некоторые интеллектуалы, близкие к Кемалю, считали, что для упрочения кемалистской революции можно использовать в качестве примера приемы фашистов или коммунистов. Тогда как бывший президент турецких центров Хамдулла Суфи публично выражал симпатии фашизму, сравнивая его с философией новой Турции, Фалих Рыфкы вернулся из СССР полный энтузиазма и создал с несколькими друзьями обзорный журнал «Кадр», отказывающийся от классической демократии XIX века и предлагающий режим «дирижизма» — государственного управления экономикой.

Вопреки этим советам и намерениям кемалистская Турция будет жить без политической полиции и без молодежной организации, хотя, согласно некоторым источникам, в 1932 году был рассмотрен проект создания молодежной организации. Правда, что коммунисты регулярно подвергались арестам, что проект закона, разрешающего создание профсоюзов, был отклонен и что притесняли интеллектуалов, но никакого террора в стране не было. Принадлежность к партии не была обязательной и, если верить очевидцам, не давала преимуществ для получения места в администрации, в предпринимательстве или в системе образования. И всё же Народная республиканская партия формально может считаться диктаторской, особенно когда запретят франкмасонство. «Если франкмасонство является организацией, отличающейся национализмом, популизмом и республиканскими взглядами, то нет необходимости в ее существовании», якобы утверждал гази. Партия поглотит также Союз турецких женщин. Формально Кемаль — тоже диктатор, так как он правил страной без всякого контроля.

И тем не менее нет смысла сравнивать его с Муссолини, Гитлером и Сталиным. Ни один из них не являлся образцом для Кемаля. Напротив, гази открывает турецкую границу многочисленным беженцам с университетским образованием, евреям и неевреям, изгнанным нацистами, что обеспечило неожиданный расцвет нового университета в Стамбуле. Единственный советский государственный деятель, кем восхищался гази, был Ленин, так как он протянул руку туркам в 1920 году. Особенно презирал Кемаль Муссолини. «Он был бы хорошим министром общественного труда», — как-то бросил Кемаль, а в апреле 1934 года предсказал, что «народ повесит дуче за ноги».

Гази не любит диктаторов и не желает, чтобы его считали таковым. «Я — не диктатор, — пишет он в 1935 году одной американской корреспондентке, — я хочу, чтобы правительство не разбивало сердца, а завоевывало их». А когда какой-то смельчак бросил ему: «Говорят, что вы — диктатор», Кемаль парировал: «Если бы я был диктатором, осмелились бы вы задать мне подобный вопрос?» Помимо искусных формулировок он мог напомнить о том, как сам способствовал появлению настоящей оппозиции. Он мог бы также вспомнить многие страницы, посвященные демократии, в знаменитой книге Гражданского кодекса: «Турки — граждане демократически свободной страны; они — защитники Турецкой Республики и ее хозяева». Более того, он мог бы с гордостью напомнить о законе от декабря 1934 года, предоставляющем женщинам те же политические права, что и мужчинам. В 1935 году в Национальное собрание было избрано семнадцать женщин, присоединившихся к 366 мужчинам. Среди депутатов-мужчин был человек, чья история служила примером демократии, какой ее представлял себе гази. Кязым Гюлек, двадцати пяти лет, вернулся в Адану, закончив обучение в Нью-Йорке, в Колумбийском университете. Однажды около полуночи к нему в дом явилась полиция и, ничего не объясняя, переправила молодого человека в Анкару, и там его препроводили в Чанкая. К своему великому изумлению, Кязым Гюлек предстал перед самим гази. Гази получил письмо от президента Колумбийского университета, который отмечал блестящие способности молодого человека. В течение двух часов президент Турецкой Республики расспрашивал Кязыма о Соединенных Штатах Америки и президентском режиме, который гази квалифицировал как «президентскую диктатуру». В конце беседы он объявил молодому человеку, что тот становится депутатом Национального собрания.

Фактически, еще перед тем, как экономический кризис и специфическая атмосфера тридцатых годов заставили Кемаля отступить от либерального пути, он всегда считал, что та демократия, которую практикуют страны Европы, не может рассматриваться как цель. В своей знаменитой речи «Нутук» он заявил: «Те, кто проник в глубину человеческих отношений и познал истину, должны признать, что самый главный долг на земле — это поднять жизненный уровень людей и дать им образование, и, насколько это возможно, вести их к цели». Через два года по дороге в Эскишехир Кемаль добавил: «Акты, направленные на нарушение общественного порядка среди турецкого народа, осуждены. Турецкий народ не будет терпеть презренные цели и тайную подрывную деятельность предателей, трусов и космополитов, выступающих против высших интересов страны… Те, кто захочет встать на ее пути, будут безжалостно раздавлены». Гази никогда не колебался между демократией на британский манер и защитой Турецкой Республики. Именно поэтому в 1933 году во время Парижской конференции, посвященной психологии турецкого народа, знаменитый французский тюрколог Ж. Дени заменил слово «демократия» неологизмом «демократизм».

Согласно Дени, психология турецкого народа, точнее, его руководителей, представляет парадоксальную комбинацию покорности и революционности. Первое качество — результат военной традиции, дорогой сердцу турок, и его «альтер эго», дух дисциплины. А революционный дух присущ Кемалю и его единомышленникам. Любопытное совпадение: через несколько дней после выступления Дени гази обсуждает с друзьями значение слова «революция». Под его диктовку приемная дочь Афет запишет: «Революция меняет насильственным путем существующие государственные институты; после уничтожения существовавших институтов, которые тормозили развитие турецкой нации в течение нескольких веков, созданы новые институты, чтобы облегчить прогресс нации в соответствии с требованиями наиболее развитой цивилизации. В жизни государства революция стала частью наших социальных традиций». И Афет добавляет в скобках несколько слов, чтобы уточнить то, что уже записала: «Лаицизм, гражданский кодекс и демократия».