Глава восьмая РЕШИТЕЛЬНЫЕ РЕФОРМЫ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава восьмая

РЕШИТЕЛЬНЫЕ РЕФОРМЫ

«Не будем питать иллюзий, товарищи, совершенная нами революция еще не понята по-настоящему народом. Увы! Народ пребывает в неведении. Ускоренный темп реформ, происходящих одна задругой, приводит его в замешательство, народ в растерянности и опрометчиво кидается в ряды реакционных движений. Ему приказывают носить шляпу? Он соглашается и надевает шляпу. И вы воображаете, что он делает это от чистого сердца? Нет, товарищи! На самом деле народ в настоящий момент против того, чтобы носить шляпу…»

Человек, произносящий эту речь, — не реакционер, не коммунист. Весной 1926 года доктор Энвер, не имеющий никаких родственных связей с ушедшим из жизни лидером юнионистов, участвует в годичном конгрессе Турецкого центра. Турецкий центр, созданный в 1912 году по инициативе Мехмета Эмина, Зии Гёкалпа, Халиде Эдип и Хамдуллы Суфи с целью развития национальной культуры, оказался на передовой кемалистской революции. Кемаль объявил турецкие центры общественным объединением, Латифе была их почетным президентом, а гражданские и военные администрации получили приказ всячески помогать и содействовать им. Задачами турецких центров были выступление против консерватизма Востока, пропаганда западной цивилизации среди населения, организация конференций и выставок, сохранение народных традиций, забота о гигиене и здоровье крестьян, защита национализма. Одним словом, согласно формулировке французского посла Сарро, турецкие центры были «одним из лучших помощников республики националистов». После курдского восстания 1925 года турецкие центры оказались более эффективны, чем республиканская партия, в пропаганде идей кемалистов в Восточной Анатолии.

Поэтому к словам доктора Энвера следовало отнестись серьезно.

Разрыв между амбициями и возможностями

Народ в замешательстве, а как могло быть иначе? С 1922 года Турция постоянно переживает потрясения, по выражению французского журналиста Жентизона, народ буквально «вывернули наизнанку».

Революционное нарастание реформ смело практически все ориентиры. Новые ценности не усваиваются сразу. Например национализм. После подписания договора в Лозанне Анкара постоянно утверждала неоспоримость принадлежности Турции провинции Мосул. Но когда в конце 1925 года Лига Наций принимает решение о передаче провинции Мосул Ираку, что соответствовало интересам Лондона[61], правительство Турции ограничивается лишь дипломатической реакцией. Многие, особенно в Генеральном штабе, предпочли бы военное решение проблемы и рассматривали лишь как слабую компенсацию подписание договора с Москвой о дружбе и нейтралитете. Гази и Исмет пытаются изменить взаимоотношения государства и народа. Некоторые губернаторы, мэры и начальники полиции были смещены за злоупотребление властью. Министр финансов запретил таможенникам получать мзду, но через девять месяцев был вынужден назначить премии тем, кто будет доносить на чиновников, получающих взятки: старые привычки оказались устойчивыми, и в то же время появлялись новые виды злоупотреблений. Политика общественных работ, строительство, обустройство Анкары, участие многих политиков в частных предприятиях создавали нездоровый рабочий климат. Один из приближенных к Кемалю дошел до того, что стал продавать сигары под названием «Гази Мустафа Кемаль-паша»!

А между тем жизнь большинства населения нисколько не улучшалась. Экономическая ситуация в стране оставалась непрочной: цены быстро росли, производство основных сельскохозяйственных продуктов на территории современной Турции не достигло довоенного уровня; торговый обмен и бюджет оставались дефицитными, турецкая лира слабела. Средства на развитие страны крайне ограниченны, что заставляет правительство избрать «своего рода государственный капитализм». Введение государственного контроля над производством сахара и бензина, выкуп у иностранных компаний 85 процентов железных дорог, проведение налоговой реформы должны позволить правительству увеличить государственные ресурсы. Обложение налогом домов терпимости не вызвало особой критики, но многие были недовольны тем, что государственные служащие должны платить меньше налогов, чем наемные рабочие (преподаватели и военнослужащие, а также крестьяне были освобождены от налога с доходов), а Промышленная палата Стамбула не скрывает своего недовольства освобождением от налогов только государственных предприятий.

Со временем разрыв между амбициями Кемаля и его возможностями становился всё более очевидным. Даже наиболее приоритетное направление — образование — развивалось с трудом. Кемаль опубликовал и бесплатно распространял «Гражданский кодекс», написанный простым, доступным языком. Согласно конституции 1924 года начальное образование стало обязательным и бесплатным для всех турок, женщин и мужчин, а армии было рекомендовано обучать новобранцев методам ведения сельского хозяйства. Прогресс впечатлял: в 1926 году число учащихся в школах по сравнению с 1923 годом удвоилось, но задача оставалась огромной: более половины детей, в том числе четыре пятых девочек, не ходили в начальную школу, а число неграмотных по-прежнему составляло примерно 90 процентов.

Проблема элиты

«Если бы я не был главой государства, я хотел бы быть министром образования», — признавался Кемаль, придававший образованию первостепенное значение. Сам он буквально поглощал книги, особенно исторические, делая пометки красным и синим карандашами; часто превращал обеды в многочасовые дискуссии, которые могли длиться до рассвета. Близкие друзья, министры, депутаты, интеллектуалы приглашались для обмена идеями и мнениями, для ответа на вопросы, волновавшие хозяина, причем он часто приглашал и незнакомых ему людей, чтобы узнать их. Так, молодой французский бизнесмен, прибывший в Анкару открыть филиал автозавода «Ситроен», был удивлен, получив приглашение в Чанкая; в тот же вечер он оказался за одним столом с президентом республики. Молодого человека, находящегося под сильным впечатлением от личности Кемаля, чуть не хватил удар, когда гази обратился к нему: «Я — абсолютный ноль в экономике. Объясните мне, что следует сделать, чтобы накормить население».

Кемаль разрабатывает доктрину, можно даже сказать — религию, образования. Учителя и учительницы, окрещенные «лоцманами будущего освобождения», брошены в атаку на обскурантизм. Их преданность делу, самоотверженность, чувство ответственности перед республикой и кемализмом станут одной из традиций политической жизни новой Турции. Но сколько лет понадобится им, чтобы добиться победы в сложных условиях разбросанности мелких деревень, суровых зимних холодов и сопротивления крестьян, стремящихся отправлять дочерей в школы, где сохранилось религиозное влияние? В 1926 году культурная революция делала первые шаги. В 1935 году из 40 тысяч деревень 35 тысяч еще не имели школ и только 350 тысяч детей из 1,9 миллиона обучались грамоте.

Молодая республика испытывала недостаток в интеллектуальной элите и кадрах. Она унаследовала от прошлого около 600 выпускников школы государственного управления, 500 выпускников факультета права и 900 врачей, получивших образование в Османской империи между 1880 и 1900 годами. К счастью, большинство из них были турками и почти единодушно поддержали республику. Большинство министров, многие депутаты имели университетское образование и были полны энергии и энтузиазма, что поразило французского посла, прибывшего в Анкару: их горячее стремление строить будущее и их компетентность не вызывали сомнения. Но их было слишком мало для выполнения этой грандиозной задачи.

Идти в народ, пропагандировать новые идеи и ценности — вот задача, поставленная Кемалем перед Народной республиканской партией. Однако партия действовала удивительно скромно, что было трудно объяснить. Региональные конгрессы партии, запланированные с осени 1924 года для подготовки Великого конгресса в конце апреля 1925 года, были проведены только в нескольких провинциях, а затем приостановлены восстанием курдов, возглавляемым шейхом Саидом. А когда региональные отделения партии функционировали, то скорее напоминали палату аграриев, торговли или промышленности, чем «школу гражданского обучения населения», объявленную Кемалем. Видные деятели партии были больше озабочены собственными делами и поэтому едва ли были способны убеждать непосредственно крестьян в преимуществах кемалистской революции. К счастью, эту роль взяли на себя турецкие центры, что даже вызвало некоторую обеспокоенность партии. Турецкие центры активно участвовали в открытии диспансеров и деревенских школ, в организации курсов для населения и конференций, гимнастических залов и кинотеатров. «Несомненно, турецкие центры должны были заботиться о крестьянах, рабочих и солдатах, но они не вовлекали их в свою деятельность. Турецкий центр не может привлекать людей с улицы», — заявлял их руководитель Хамдулла Суфи, один из интеллектуалов, которых очень ценил гази.

Что может сделать революционер-буржуа, как говорил Ленин, который решил превратить века в годы, когда элита столь малочисленна? Ответ прост: чтобы убедить народ и вести его за собой, единственным решением был сам гази Мустафа Кемаль.

Заговор

13 марта 1926 года подлинный фейерверк статей, посвященных Мустафе Кемалю, появился в турецкой прессе. Юнус Нади посвятил ему целое исследование, где сравнивал гази с «великой горой, с солнцем», с «призмой с тысячей граней, каждая из которых представляет целый мир». В тот же день «Вакыт» начинает публиковать серию статей под названием «Как мы узнали гази-пашу?». А ежедневная газета «Миллиет», основанная депутатом Махмудом Эсатом, предприняла публикацию «Воспоминаний» гази. «Воспоминания», продиктованные Кемалем журналисту Фалиху Рыфкы в присутствии свидетелей, охватывали период Первой мировой войны. В этих «Воспоминаниях» Кемаль обрушивается с критикой на Энвера и Германию, не затрагивая бывшего лидера юнионистов Джемаля, а себя выставляет в наилучшем свете. Как заметил один из видных туркорологов Франции Жан Дени по поводу «Воспоминаний»: Кемаль всегда был прав, а Турция избежала бы многих несчастий, если бы с 1908 года прислушивались к мнению Кемаля.

«Воспоминания» публиковались в «Миллиет» до 12 апреля; далее газета объявила, что вслед за первой частью будут опубликованы еще три, когда будут подготовлены и одобрены к печати Кемалем. Странно, но эта подготовка затянулась до 1944 года.

Одновременное появление такого количества хвалебных статей, их необычайно возвышенный тон, а также задержка публикации обещанного продолжения «Воспоминаний» — всё это примечательно. Тем не менее никто из иностранных обозревателей не обратил на это внимания. Автобиография, опубликованная в «Миллиет», была отмечена в дипломатических депешах, но ведь Кемаль и раньше уже делился воспоминаниями: в 1922 году он давал интервью газете «Вакыт». Французы и англичане, каждый по своему, писали одно и то же: никто не знает, действительно ли население с энтузиазмом поддерживает реформы Кемаля, но все убеждены в том, что новая Турция целиком и полностью в руках Мустафы Кемаля. Он единственный, кто способен поддержать революцию, провести народ через все трудности и испытания. И англичане задаются фундаментальным вопросом: что случилось бы с Турцией, если бы здоровье Кемаля или его безопасность оказались под угрозой?

20 мая 1926 года Кемаль прибывает в Бурсу после короткой поездки по югу страны. Он проводит в Бурсе три недели, словно на отдыхе. Впервые никаких сенсационных заявлений, никаких революционных реформ. Он посещает мавзолей, выставку швейных изделий, спокойно прогуливается по улицам города, посещает театральный спектакль труппы, совершающей турне по Анатолии, ведет размеренный образ жизни. Вечером 13 июня гази выезжает в направлении Балыкесира, чтобы затем посетить Измир.

На следующий день вопреки предусмотренной программе Кемаль всё еще в Балыкесире. Он получает телеграмму от губернатора Измира о том, что раскрыт заговор. Хозяин моторной лодки, который должен был вывезти заговорщиков из Турции, пришел с повинной и выдал четырех заговорщиков, которые были тут же арестованы. Один из них — бывший депутат Зия Хюршид, лидер «Второй группы», объединившей оппозиционеров во время войны за независимость. 16 июня Кемаль прибывает в Измир, его встречает восторженная толпа: «Придет день, когда мое скромное тело превратится в прах, но Турецкая Республика останется навсегда, а турецкая нация пойдет по пути цивилизации согласно принципам, гарантирующим счастье и безопасность».

Смерть не пугает Кемаля, впрочем, его физическое существование не обсуждается. За год до заговора в Измире Кемаль уже заявлял о своей претензии на бессмертие: «Есть два Мустафы Кемаля. Один из них перед вами, доподлинно Мустафа Кемаль, тленный. Но есть и другой, о ком я не могу сказать, что это „я“. Это не я, это вы, кого он олицетворяет, вас всех, присутствующих здесь, всех тех, кто понесет во все уголки страны новый идеал, новый образ мышления. Я представляю вашу мечту. Все, что я предпринимаю, направлено на то, чтобы реализовать их надежды». Кемаль действительно горд тем, что сделал для своей страны, и, как написал английский дипломат, он страстно верит в то, что сила и счастье Турции будут результатом его реформ. Его убеждения настолько сильны, что одним из первых шагов по прибытии в Измир было распоряжение привести к нему Хюршида, главу заговорщиков. Кемаль пытается понять:

— Зия Хюршид-бей, мы долго работали вместе во имя общей цели, не правда ли?

— Да, мой паша.

— Тогда почему этот заговор? Вы глава этой банды?

— Да, это так, мой паша; я собирался совершить покушение, но это не получилось…

— Я не ожидал такого от вас.

— Мир полон событий, которых не ожидают…

Проект покушения возник в нужное время и сразу заставил забыть обо всех трудностях, упомянутых послом Франции в депеше, посвященной раскрытию заговора: о слабой позиции Анкары в проблеме Мосула, о перипетиях в личной жизни Кемаля, об экономических проблемах и враждебных отношениях между армией и полицией. И тем не менее проект покушения — реальность. Перед Измиром Хюршид и его сообщники планировали убить Кемаля в Анкаре или в Бурсе, и полиция, по крайней мере ответственные за его безопасность, знала об этих проектах. Один из сообщников Хюршида был, кажется, агентом правительства, а другое, более серьезное свидетельство заговора — это сообщение молодого депутата, близкого к Кемалю, начальнику полиции Стамбула о подготовке заговора, руководимого Хюршидом. 29 июня губернатор Анкары сообщает прессе, что за заговорщиками была установлена слежка с зимы 1925 года. Становится очевидным, что заговор в Измире позволит Кемалю развернуть гигантскую политическую операцию.

Расправа с политическими противниками

Трибунал независимости Анкары переезжает в Измир и отдает распоряжение об аресте примерно двухсот человек; пятнадцать депутатов оказались в тюрьме. «Не может быть и речи о парламентской неприкосновенности, когда это касается явного преступления», — утверждает президент Национального собрания. Имена арестованных занимают целые полосы газет, среди них видные участники войны за независимость: Рефет, Бекир Сами, Али Фуад, Кафер Тайяр, бывший министр-юнионист Кавит, Исмаил Канболат; Кара Васыф и Ариф арестованы и переправлены в Измир, а вместе с ними и Кязым Карабекир. Исмет, узнав об аресте своего старого друга, героя войны Карабекира, не верит своим ушам и отдает приказ освободить его. Мандаты на арест были выписаны также для доктора Аднана и Рауфа, находящихся за рубежом, и Кара Кемаля, который успел бежать.

Впервые Исмет выступает против решения Кемаля. Это смелый шаг, так как Трибунал независимости планирует и его арест за «обструкцию правосудия». Исмет объясняет гази: «Я не думаю, что организаторы заговора могли быть связаны с лидерами партии прогрессистов». Тем не менее Исмету приходится смириться, и Карабекир возвращается в тюрьму.

На первых же заседаниях трибунала, происходящих в зале кинотеатра, украшенном флагом Турции и портретом гази, трое судей и прокурор занимают скорее политическую, нежели юридическую позицию. Председатель трибунала Кель Али (Али Лысый), его заместитель Кылыч Али (Али-меч) и прокурор опираются на весьма подозрительных свидетелей, бесстыдно использующих слухи и юридически сомнительную информацию. Трибунал обвиняет Партию прогрессистов и юнионистскую ячейку Стамбула в том, что они стали вдохновителями заговора и предали, из чувства зависти и собственных амбиций, обновление страны, предпринятое Кемалем.

11 июля Трибунал независимости выносит пятнадцать смертных приговоров, что на три больше, чем того требовал прокурор, за организацию заговора против конституции и правительства Национального собрания. В тот же вечер Зия Хюршид, Исмаил Канболат, Ариф и десять других заключенных были казнены. Кара Кемаль, которому смертный приговор был вынесен заочно, предпочтет покончить с собой, а первый губернатор-националист Анкары, также осужденный заочно, будет арестован и казнен 13 августа. Один из осужденных бросил палачу: «Если ты хочешь что-нибудь сказать своему деду, скажи мне, так как я скоро его увижу». Старая дружба и сотрудничество с гази не спасли Канболата и Арифа, но Али Фуад, Рефет, Кафер Тайяр, Бекир Сами и Кязым Карабекир оказались более удачливыми и были оправданы. Трибунал обвинил Партию прогрессистов, но оправдал ее лидеров: он предпочел риск показаться смешным угрозе кризиса. Когда генералы предстали перед судом, к ним отнеслись с большим уважением, и это позволило предположить, что с благословения Исмета армия предупредила Кемаля, что если Карабекир будет осужден, то может начаться вооруженное восстание.

1 августа в Анкаре начался второй процесс. Пятьдесят арестованных, в их числе Рауф, доктор Аднан, Кавит и другие, все они в прошлом были членами «Единения и прогресса». Процесс в Анкаре стал еще более политическим, чем в Измире. Следовало осудить поведение лидеров «Единения и прогресса» во время мировой войны, их «заговоры» против Кемаля во время войны за независимость, авантюры Энвера с большевиками и шаги, предпринимаемые юнионистами с 1923 года. Трибунал даже не пытается замаскировать свои намерения: прокурор использует действия Энвера и собрание юнионистов у Кавита в феврале 1923 года, чтобы обвинить их в организации заговора в Измире! 26 августа четверо обвиняемых приговорены к смертной казни, среди них Кавит, бывший министр финансов и эксперт турецкой делегации в Лозанне. Недостаточная обоснованность обвинения, блестящая защита, вмешательство Ротшильдов и французского правительства не спасли его головы. А Рауф заочно был приговорен к десяти годам тюремного заключения.

За рубежом процессы в Измире и Анкаре и осуждение Рауфа и Кавита вызвали шок, но внутри страны многие признавались: «Мы ничего не понимаем, мы не знаем деталей; но если они действительно участвовали в заговоре против Мустафы Кемаля, то должны быть наказаны». Гази как спаситель нации завоевал доверие народа. Во время торжественной церемонии, организованной в конце октября 1926 года по случаю третьей годовщины республики, шквал оваций встречает гази, а когда он покидает трибуну, то приказывает военным, ограждающим его от толпы, расступиться и погружается в восторженную толпу. Удивленные мужчины и женщины почтительно расступаются, и Кемаль, словно гипнотизер, долго шествует по образовавшемуся коридору. Один из помощников предлагает ему вернуться в машину, и гази, словно пробуждаясь от волшебного сна, говорит ему: «Ты, наверное, любил. Но был ли ты когда-нибудь любим? Это наслаждение, не сравнимое ни с чем. Особенно если тот, кто любит тебя, это турецкий народ. Позволь мне еще немного насладиться этим».

Лето 1926 года стало знаменательным этапом: расправившись с политическими противниками, реальными или потенциальными, Кемаль отводит своим реформам время, чтобы убедить турок в их целесообразности. Партии юнионистов, пережившей поражение в 1914–1918 годах, больше не существует. Все, кто мог мешать ему в проведении реформ, мертвы физически или политически. Рауф, например, вернется в Турцию только в июле 1935 года; Кемаль, узнав о его возвращении, пригласит его к себе, но Рауф откажется. Дружба между ними угасла уже давно.

Кризис лета 1926 года окончательно разлучил Кемаля практически со всеми друзьями детства и соратниками по борьбе за независимость, прошедшими рядом с ним через все испытания и разделявшими его надежды. Начиная с 1922 года многие из них расстались с ним, тяжело переживая тот факт, что Кемаль забывает о старой дружбе и приближает к себе вновь появившихся; они неспособны понять, что Кемаль никогда не останавливался перед выбором: будущее Турции или дружба. Сам Исмет в «Мемуарах» не скрывает своего потрясения, вспоминая о процессе 1926 года, когда были осуждены и приговорены к жестоким мерам наказания многие из его друзей…

Когда председатель Трибунала независимости спросил Карабекира: «Ваша честь, вы оказали огромную услугу стране во время войны за независимость и национального движения… Почему вы примкнули к оппозиции?» — генерал ответил, что очень сожалеет о том, что некоторые «аморальные» личности оказали влияние на Кемаля, и напомнил о своем письме Исмету, где требовал их устранения. Кель Али и Кылыч Али, соответственно председатель и член трибунала, были в первых рядах этих «аморальных»…

И только Али Фуаду удалось восстановить старую дружбу. Через восемь месяцев после суда в Измире он приехал в Чанкая. Фуад столкнулся лицом к лицу с Кязымом, президентом Национального собрания, который не смог защитить своих депутатов и членов Трибунала независимости. По словам Фуада, Кемаль якобы критиковал тогда и Кязыма, и Трибунал независимости, а затем добавил: «Я знаю, что была совершена огромная несправедливость по отношению к моим друзьям».