Глава III. Проведение реформы и борьба

Глава III. Проведение реформы и борьба

Всемогущества Сперанского и его отношение к своей власти и положением. – Его одиночество. – Его труды. – Гражданское уложение. – Организация духовно-учебного дела и устав духовных академий. – Лифляндское крестьянское дело. – Устроение Финляндии и Боргосский сейм. – Указы о придворных званиях и об экзаменах на чины. – Царскосельский лицей. – Финансовые планы Сперанского. – Таможенный тариф. – Отношение к контрольной системе. – Внешняя политика. – Первые шаги политической реформы. – Учреждение государственного совета. – Преобразование министерства. – Проект преобразования сената. – Рост оппозиции, колебания Александра, начало разномыслия и подготовление падения Сперанского

Период 1808 – 1811 годов был эпохой наивысшего значения и влияния Сперанского, о котором именно в это время известный Жозеф де Местр писал, что он “первый и даже единственный министр” империи. За это время Сперанский, по поручению Александра I, составил план общей политической реформы, которая охватывала весь строй политических и гражданских отношений. Законодательство, суд, администрация (от волости до высших учреждений), крепостное состояние, – ничего не было забыто в этом плане. В ноябре 1809 года император одобрил план и решил постепенно приводить его в исполнение. Реформа государственного совета (1810 год), реформа министров (1810 – 1811 годы), реформа сената (1811 – 1812 годы) явились друг за другом из-под пера Сперанского как первые шаги этого общего плана. Этого одного было бы достаточно, чтобы занять время самого богато одаренного человека; но если этот человек считает возможным работать по восемнадцать часов в сутки (как то делывал Сперанский), то этим жестоким насилием над природой и организмом он может, конечно, еще значительно увеличить количество труда. Кроме замечательного здоровья, кроме блестящих дарований, необходимо для этого и много той глубокой преданности своим идеям и планам, которая граничит с религиозной верой. В этот период своей кипучей деятельности Сперанский, очевидно, с избытком обладал и таким железным здоровьем, и такой религиозной преданностью своим идеям, а дарования, нередко возвышавшиеся до черты гениальности, оплодотворяли эти неслыханные труды. Гражданское уложение, финляндская конституция, крестьянское дело в Лифляндии, учреждение Царскосельского лицея, преобразование духовно-учебных заведений, устав духовных академий, таможенный тариф, наконец, замечательные финансовые планы, впервые внесшие порядок и научную систему в управление русскими финансами, – таково самое краткое исчисление лишь самых важных трудов Сперанского за это время.

Богатый государственными трудами, самыми многосторонними и самыми важными, этот период в жизни Сперанского в высшей степени беден служебными и иными личными успехами. Произведенный, еще до приближения к власти, в 1801 году, в действительные статские советники, Сперанский за все десятилетие, когда, состоя сначала при министре внутренних дел Кочубее, потом при Александре I, располагал громадной властью и влиянием, получил всего в общем порядке чинопроизводства в 1809 году чин тайного советника и никаких материальных гарантий своей независимости в будущем, хотя такие гарантии в виде всемилостивейших пожалований и были тогда общим правилом. Сперанский не последовал этому правилу и с высоты своей власти пал в 1812 году таким же бедняком, каким был за десять лет до того, до приближения к власти. Не более того заботился Сперанский о приобретении и других гарантий своего положения, вроде установления связей и отношений с влиятельными вельможами того времени. Овдовев молодым человеком, Сперанский, как мы уже знаем, остался навсегда вдовцом. Будучи первым после императора человеком в империи, тридцати с небольшим лет, он отличался к тому же привлекательной наружностью, симпатичным характером и, по общему свидетельству, имел успех среди женщин. Однако, оставаясь романтически верен памяти жены, Сперанский не попробовал закрепить свое положение брачными узами с аристократией. Столь же мало приложил он старания и заботы об укреплении дружеских связей с вельможным и сановным миром, охотно искавшим этой дружбы. Описав скромное жилище Сперанского, барон Корф так продолжает: “Жилищу соответствовал весь образ жизни – скромный, тихий, уединенный. Еще во время служения своего в министерстве внутренних дел наперсник Кочубея был довольно недоступен“. Эта недоступность извинялась многоделием... Впоследствии, когда император Александр приблизил его к себе, Сперанский, оставаясь по-прежнему более работником, нежели царедворцем, еще реже стал показываться в свете... Вспоминая в Перми об этой эпохе своей жизни, Сперанский рассказывал, как он работал нередко по восемнадцать часов в сутки и до того расстроил свое здоровье, что не мог под конец употреблять пищи, не приняв наперед лекарства, а временами по целым неделям не мог разогнуть спины”.

При такой работе, конечно, некогда было устанавливать связи в высшем обществе, где им были недовольны за это и он не имел партии. Скромная обстановка, более нежели скромные средства, уединенный образ жизни, весь посвященный государственным делам, громадные труды и гордая нравственно-независимая изолированность от придворного, вельможного и сановного мира с его интригами и партиями; наконец, отсутствие всякой заботы о личной карьере и редкая преданность заботам о государственных и общественных нуждах – в таких чертах вырисовывается жизнь и личность Сперанского в этот период его силы и власти. Немудрено, если его личная карьера оказалась вскоре столь непрочной. Немудрено также, если плоды его забот и трудов на пользу государственную и общественную оказались в то же время столь обильны, разнообразны и благодетельны. И чем выше и серьезнее было значение его государственной деятельности, тем превратность его личной карьеры должна была обнаружиться быстрее и трагичнее. Остановимся вкратце на деятельности Сперанского, чтобы затем перейти к жестоким превратностям личной жизни русского реформатора.

“Из мысли Александра I дать своему государству новое органическое устройство, читаем мы у барона Корфа, – естественно, истекала и мысль о составлении законов гражданских”. Александр сначала поручил это дело известному екатерининскому вельможе и деятелю, графу Завадовскому; дело не клеилось и было передано в министерство юстиции, где министром в это время был князь Лопухин (прежний генерал-прокурор, см. выше гл. II), а товарищем самый талантливый и образованный член неофициального комитета, Новосильцев. Комиссия составления уложения была организована на широких основах. Под непосредственным руководством Новосильцева, главное заведование работами было поручено ученому, немецкому юристу барону Густаву Розенкампфу. Это было в 1803 году. Дело, однако, не двигалось, и в осень 1808 года состоялось высочайшее повеление о назначении Сперанского членом комиссии. “Это назначение было тяжелым ударом для Розенкампфа, – пишет барон Корф. – При Лопухине и Новосильцеве он умел поставить себя в независимое положение и, распоряжаясь в комиссии полным хозяином, мечтал о славе быть единственным законодателем России, а еще более об ожидавших его за то почестях и наградах. И вот честолюбивые замыслы его были потрясены в основании: он очень хорошо знал деятельность и дарования нового члена совета комиссии, зная и то, что Сперанский поступает в нее не с целью быть праздным свидетелем чужих трудов. Нетрудно поэтому понять, что Розенкампфом, при его тщеславном, наклонном к интриге и мечтательном характере, с самой первой минуты овладела глубокая ненависть к человеку, так внезапно ставшему на его пути, и что уже никакие действия этого человека не могли найти себе пощады перед его судом”. Отмечаем эту черту, потому что вскоре разные вельможные враги Сперанского воспользовались этой тупой ненавистью немецкого гелертера, чтобы добыть против Сперанского и его деятельности аргументы и “от науки”.

Назначение Сперанского состоялось 8 августа, затем последовала поездка в Эрфурт, а вскоре по возвращении Сперанский был назначен на место Новосильцева товарищем министра юстиции, со специальным поручением взять в свое ведение и руководство комиссию законов. Состав ее и штат были немедленно преобразованы, и 8 февраля 1809 года проект уложения гражданских законов был готов вчерне, а с 1 мая, когда собрался новый совет комиссии (Сперанский, Лопухин, Завадовский, Новосильцев, Чарторыйский, Потоцкий, Алексеев и Карнеев), был уже внесен на ее рассмотрение. В рассмотрении, исправлениях и печатании прошла остальная часть 1809 года, а 1 января 1810 года, при самом открытии государственного совета первая часть гражданского уложения была внесена в государственный совет. Сама комиссия получила преобразование; она, с директором Сперанским во главе, была причислена к государственному совету, а ее собственный совет упразднен. По мере того, как государственный совет рассматривал, при деятельном участии Сперанского, первую часть, готовилась и редактировалась вторая (право вещественное) и третья (право договорное). Как шла эта громадная работа, сообщает барон Корф: “Розенкампф еще упражнялся в составлении предварительных проектов, но участие его в том оставалось уже без всяких результатов для дела. Все, что он писал, было беспощадно мараемо Сперанским и большей частью переделываемо заново. Впрочем, как уже не существовало никаких предварительных комитетов или советов, то все, под собирательным именем комиссии законов, ограничивалось личной работой его директора. Первая и вторая части были рассмотрены и одобрены государственным советом в течение 1810 года, но затем дело затянулось, и третья часть рассматривалась уже после падения Сперанского. Уложение это, как известно, никогда не стало законом, как многое из трудов Сперанского, брошенных с его падением. Сам Сперанский впоследствии не был особенно высокого мнения об этой работе своей, но, кроме этого мнения человека скромного и во многом частью разочарованного, никто из наших ученых юристов, сколько нам известно, не взял на себя труд оценить громадную работу Сперанского, сделанную в такой короткий срок и, можно сказать, без сотрудников”.

Сверх гражданского уложения комиссия законов при директорстве Сперанского или, точнее выражаясь, сам Сперанский приступил к составлению устава гражданского судопроизводства и уложений уголовного и торгового.

Сверх этих двух громадных трудов, и текущее законодательство того времени не миновало рук Сперанского, а многое и его инициативы. “Не подлежит сомнению одно, – пишет барон Корф, – все публичные акты тех годов (1808 – 1812 года), все манифесты, все важнейшие именные указы, даже такие положения, которые, принадлежа непосредственно к разным частям управления, долженствовали, казалось, истекать прямо от их ведомств, – все это было не только написано Сперанским, но большей частью им же и задумано”. Из этой массы работ Сперанского остановимся лишь на тех, которые, несомненно принадлежа его творческому уму и его инициативе, имеют историческое значение.

27 ноября 1807 года образован был комитет о духовных училищах в России, членом которого был назначен Сперанский. Общий план образования этих училищ и мысль об отнесении их содержания на свечной сбор принадлежат Сперанскому. Положение, им выработанное, было утверждено 26 июля 1808 года. 9 февраля 1809 года был им представлен и вскоре утвержден устав духовных академий.

18 августа 1808 года Сперанский был назначен в комитет по крестьянским делам Лифляндии, а в начале 1809 года ему было поручено ведение дел и устройство отношений только что присоединенной Финляндии. Прием и переговоры с финляндской депутацией о проектах первых организационных планов финляндской конституции были поручены Сперанскому и выполнены им же. 16 марта 1809 года был открыт Александром в Борго первый финляндский сейм. Известная историческая речь, которой сопровождалось это открытие, была написана Сперанским, как и речь 7 июля того же года, которой сейм был закрыт. Во все время совещаний сейма Сперанский был при Александре в Борго, и все учредительные мероприятия этого времени – дело его трудов, между прочим, учреждение финляндского сената. Финляндцы, в воздаяние его заслуг перед их страной, избрали его канцлером Абосского университета.

К этому же времени относятся два указа, изданные по инициативе Сперанского и произведшие сильное впечатление. 3 апреля 1809 года издан указ о придворных званиях, а 6 августа того же года – указ об экзаменах на чины. Первый указ был направлен против незаслуженно быстрого возвышения по службе молодых вельмож, а второй – против массы старослуживого, но мало образованного чиновничества. Экзамены, которые отныне требовались для получения чина коллежского асессора и статского советника, закрывая дорогу необразованному чиновничеству того времени, открывали более быструю карьеру образованному молодому меньшинству, с пути которого удалялись и вельможные сынки указом 3 апреля. Дело в том, что до этого указа с придворными званиями (камер-юнкер, камергер и так далее) соединялись и возведения в значительные чины, а эти чины, полученные не за службу, а за принадлежность к аристократии, открывали их обладателям и служебную карьеру сразу с высоких степеней. Несомненно, что оба указа, устраняя преимущество рождения и выдвигая преимущество образования, были и справедливы, и полезны, но несомненно также, что они должны были и действительно создали Сперанскому целые легионы сильных и озлобленных врагов. Многочисленное чиновничество, с одной стороны, а с другой – вельможная аристократия, дети которой затруднялись в своей карьере, были задеты указами в самых существенных интересах и, конечно, никогда не могли простить этих ударов нашему реформатору, которому уже с этих пор начали присваивать звание “опасного”.

Отметив еще, что в 1810 году по плану Сперанского, был учрежден Царскосельский лицей, где впервые в закрытом учебном заведении было запрещено телесное наказание, – мы должны упомянуть о его деятельности по устроению финансов. Положение русских финансов в это время было самое печальное. Расточительная политика Екатерины, неумелое управление финансами при Павле, войны времен Александра привели наше государственное хозяйство к следующему состоянию: в 1809 году все доходы равнялись 125 миллионам, расходы, несмотря на мирное положение этого времени, достигали 230 миллионов, превышая доходы не более не менее как вдвое; ассигнационный долг простирался уже до 577 миллионов (и в одних новых выпусках бумажек финансовое ведомство видело источник для покрытия дефицита, а бумажки уже упали до четверти номинальной цены), при этом ни малейшего запасного или разменного фонда и управление, как этой громадной кредитной операцией, так и всем государственным хозяйством – самое беспорядочное. До какой степени финансовое ведомство того времени было чуждо финансового и экономического образования, можно видеть из того, что мысль об ассигнациях, как долговых знаках государства, была для него совершенной новостью; ассигнационные бумажки считались просто деньгами. Такое положение финансов обратило наконец внимание Александра, и в ноябре 1809 года – как раз по представлении Сперанским плана политической реформы в России, по введении нового политического устройства Финляндии и в разгар работ по составлению гражданского уложения, – высочайше повелено Сперанскому “составить определительный и твердый план финансов”. Со свойственным ему жаром принялся Сперанский за это новое дело, пригласив в сотрудники одного из немногих образованных экономистов того времени, Балугьянского, и опираясь преимущественно на идеи Адама Смита, книга которого “О богатстве народов” тогда была еще новостью не в одной России. Не более как через два месяца после высочайшего повеления Сперанский и Балугьянский могли уже представить Александру главные основания финансового плана. Основная мысль плана непосредственно истекала из только что оконченного организационного плана: “Всякий финансовый план, – гласила объяснительная записка Сперанского, – указывающий способы легкие и не полагающий никакого ограничения в расходах, есть явный обман, влекущий государство к погибели”. 1 января 1810 года Александр лично внес этот план в государственный совет, а 2 февраля он был утвержден и обнародован при высочайшем манифесте, написанном Сперанским. Манифест заключал в себе признания, что финансы худо управлялись и что состояние их было очень печальное. Ассигнации объявлены государственным долгом, обеспеченным всем казенным имуществом, и обещано прекращение их дальнейшего выпуска. Для покрытия дефицита 1810 года были значительно сокращены расходы и установлены новые налоги, между прочим налог с дворянских имений, изъятых от податей. Прежний министр финансов Голубцов был сменен, и назначен на его место Гурьев, несколько лучше экономически образованный. Сперанский, однако, в течение целых двух лет до своего падения (1810 – 1811 годы) продолжал быть истинным руководителем финансового управления, что привело к сильному неудовольствию Гурьева, охотно примкнувшего к вельможной и сановной оппозиции Сперанскому и посодействовавшего низвержению нежеланного финансового ментора. В это время был утвержден план погашения ассигнаций, для чего начата распродажа государственных имуществ; с этой же целью установлены специальные налоги и проектированы займы. Все эти заботы привели к тому, что государственная роспись на 1811 год уже заключалась остатком в 6 миллионов. В 1812 году, после падения Сперанского и ввиду Отечественной войны, все эти плоды упорядочения финансовой системы исчезли немедленно.

Эти труды по устроению государственных финансов заняли конец 1809 и первую половину 1810 года, вторая же его половина и часть 1811 года посвящены были преобразованию положения, в которое наше законодательство ставило внешнюю торговлю. Беспорядочный тариф, не ведавший никакой системы, вывозные пошлины, стеснявшие экспорт и тормозившие национальное производство; стеснительные условия навигации, заставлявшие иностранные суда избегать русские порты, – все это было по достоинству оценено Сперанским. По совещании с представителями купечества под руководством Сперанского был составлен первый стройный систематический таможенный тариф, послуживший прототипом всех наших последующих тарифов. Навигация настолько упорядочена, что немедленно сказалось значительным оживлением портовых оборотов. Эта организация условий внешней торговли, вместе с идеей погашения и консолидации беспроцентного долга, были крупными вкладами Сперанского в наше государственное хозяйство и принесли свои плоды. Отметим еще, что Сперанским же около этого времени указан был Канкрин, в то время еще молодой, начинающий чиновник, как самый способный и толковый финансист.

В этих финансовых и экономических трудах Сперанского достойно отметить еще одну черту, ввиду современных ему сплетен о его франкофильстве, доходившем до пожертвования русскими интересами и до измены. В уставе о ввозных пошлинах 1810 года впервые были обложены чувствительной пошлиной многие французские товары (предметы роскоши), до того времени почти беспошлинно обращавшиеся в России. Такое обложение французской промышленности и стеснение ее сбыта вызвало негодование Наполеона, которое дошло до крайней степени, когда ему стали известны новые правила о навигации в русских портах. Эти правила были так составлены, что английские суда под нейтральным американским флагом получили доступ в русские порты, что и было прямой целью Сперанского, сознававшего весь вред континентальной системы для России.[5] Эти два акта государственной деятельности Сперанского имели, конечно, и свое влияние на то враждебное России настроение, которое именно в это время начало проявляться в политике Наполеона и привело к великому катаклизму 1812 – 1815 годов. Не менее независимой от всякого франкофильства была та иностранная политика, проводником которой был Сперанский в это время. Канцлер Румянцев и официальное русское представительство в Париже принадлежали к горячим сторонникам французского союза, который и был официально внешней основой русской международной политики; но для людей дальновидных, к числу которых принадлежал Сперанский, была ясна непрочность этого союза, и вечно колеблющийся, нерешительный Александр старался удовлетворить обе стороны. Румянцев руководил официальной дружеской Франции русскою политикою, а Сперанский сосредоточивал в своих руках нити тайной политики, не доверявшей наполеоновской дружбе и зорко следившей за его отношениями. Нессельроде, будучи канцлером при Николае, а в то время атташе при русском посольстве в Париже, находился в постоянных сношениях со Сперанским, через которого Александр в глубокой тайне недоверчиво следил за своим могущественным союзником. Трудно поэтому допустить, чтобы Александр именно в это время мог поверить клевете об измене Сперанского.

Таковы были многочисленные и многосторонние труды Сперанского по законодательству и управлению, повсюду оставившие глубокие следы его деятельности, но еще более того обещавшие и подготовлявшие. Финансовые планы Сперанского, как и его гражданское уложение, не увидели осуществления. Не увидела осуществления и центральная задача его деятельности, в которой, как в фокусе, сходились все остальные планы и проекты, акты и труды нашего законодателя. Мы знаем, однако, что в ноябре 1809 года Александр, по рассмотрении и одобрении плана Сперанского, решил привести его в исполнение. Сам автор плана стоял за немедленное и единовременное введение всей реформы. “Полезнее было бы, – читаем мы у Сперанского в его пермском письме к Александру, – все установления сего плана, приуготовив вдруг, открыть единовременно; тогда они явились бы все в своем размере и стройности и не произвели бы никакого в делах смешения. Но В. В. признали лучшим терпеть на время укоризну некоторого смешения, нежели все вдруг переменить, основавшись на одной теории”. Решено было вводить реформу постепенно и первым шагом должно было быть образование государственного совета, которое и осуществилось в положении, нами выше вкратце изложенном. 1 января 1810 года состоялось торжественное открытие нового учреждения, предназначенного увенчать собой систему высших государственных учреждений. Все приготовления сделаны были в глубокой тайне, в которую были посвящены весьма немногие, да и то в самые последние дни. 31 декабря 1809 года вечером тридцать пять сановников, предназначенных состоять членами совета, получили повестки собраться на другой день (в Новый год) утром, в половине девятого, в одной из зал дворца. “К девяти часам прибыл Государь, – читаем мы у барона Корфа. – Собрание это было необыкновенно торжественно и никогда еще никакое учреждение не открывалось так в России. Александр с председательских кресел произнес речь, исполненную чувства, достоинства и таких идей, которых также никогда еще не слыхали с престола. Эта речь была сочинена Сперанским, но собственноручно исправлена Государем. Потом новый государственный секретарь Сперанский прочитал манифест об образовании Совета, самое положение о нем, список председателей департаментов, членов и чинов канцелярии и расположение дней заседаний. Для большей части присутствовавших все это было совершенно ново по содержанию, еще более ново по духу. Наконец Государь вручил председателю проект гражданского уложения и план финансов, для внесения в департаменты совета по принадлежности. В заключение члены подписали присягу, для которой была тоже особая, совершенно отличная от обыкновенной форма”. Манифест, обнародованный во всеобщее сведение, между прочим, гласил, что “законы гражданские, сколько бы они не были совершенны, без государственных установлений не могут быть тверды”; при этом сенат и совет названы сословиями, а задачею государственной организации было указано “учреждение образа управления на твердых и непременяемых основаниях закона”.

Таким образом, первый шаг был сделан. Сперанский напоминал постоянно о необходимости идти дальше и осуществлять, хотя бы по частям, весь план реформы, одобренный в ноябре 1809 года. “Одним сим учреждением (то есть советом), – писал Сперанский в представленном государю отчете государственного секретаря, – сделан уже безмерный шаг от самовластия к известным формам монархическим. Два года тому назад умы самые смелые едва представляли возможным, чтобы Российский Император мог с приличием сказать в своем указе “вняв мнению совета”; два года тому назад сие показалось бы оскорблением Величества. Следовательно, пользу сего учреждения должно измерять не столько по настоящему, сколько по будущему его действию. Те, кои не знают связи и истинного места, какое Совет занимает в намерениях Ваших, не могут чувствовать его важности. Они ищут там конца, где полагается еще только начало; они судят об огромном здании по одному краеугольному камню”.

Так старался Сперанский одобрить и поддержать Александра, осаждаемого ярой оппозицией, в это время уже образовавшейся против всего, что предпринимал Сперанский. Недовольное вельможество, озлобленное старослужилое чиновничество, испугавшееся за крепостное состояние дворянство, оскорбленные самолюбия сильных мира, при полной неизвестности задуманных реформ и при самых противоречивых и тревожных слухах, – все это соединилось, чтобы противодействовать реформаторской деятельности великого государственного человека, волею императора поставленного у кормила нашего государственного корабля. Оппозиция росла. Александр колебался в своих решениях и начал, по-видимому, именно в это время колебаться и в своих мнениях. Сперанский начинал замечать это колебание и по мере сил боролся с ними логическими доводами (единственное оружие, которым он располагал). “При сем составе совета, – писал он Александру, – нельзя, конечно, и требовать, чтобы с первого шага поравнялся он в правильности рассуждения и в пространстве его сведений с теми установлениями, кои в сем роде в других государствах существуют. Недостаток сей не может, однако же, быть предметом важных забот. По мере успеха в прочих политических установлениях, и сие учреждение само собою исправится и усовершенствуется. Нужно только вести его единообразно и неослабно”. Таким образом, неослабное проведение в жизнь прочих политических установлений Сперанский снова настойчиво рекомендовал Александру. Решено было сделать еще один шаг и приступить к преобразованию министерств.

“Мы предложим совету, – сказано было в манифесте, – начало окончательного их (министерств) устройства и главные основания общего министерского наказа, в коем с точностью определятся отношения министров к другим государственным установлениям, и будут означены пределы действия и степень их ответственности”.

Из этого обещания было исполнено все, кроме последнего, двумя актами, рассмотренными в государственном совете в 1810 и 1811 годах. 25 июля 1810 года было обнародовано “новое разделение государственных дел в порядке исполнительном”, то есть распределение ведомств между отдельными министерствами, число и состав которых были тоже изменены, а через год, 25 июня 1811 года, издано “Общее учреждение министерств”, то есть организация, распределение и степени власти, наказ делопроизводства, новые штаты и пр. Достоинство этой работы Сперанского видно уже из того факта, что его учреждение министерств продержалось без изменения в течение всего XIX века и в главных основаниях доныне действует. Сам автор его в не раз цитированном уже пермском письме к Александру счел возможным так оценить его: “Смею утверждать с достоверностью, что ни одно государство в Европе не может похвалиться учреждением столь определительным и столь твердым”. Наш ученый юрист, профессор Романович-Славатинский, так выражается об этой работе: “Твердость министерств испытана временем, а их внутренний строй показывает в Сперанском замечательный дар организации – отличительное свойство истинного государственного ума. Если же эти министерства стали впоследствии обильным источником бюрократизма и административных злоупотреблений, если опека над свободным развитием государственных и народных сил не всегда была благодетельной, то это не вина их творца...” Другой ученый юрист Филиппов выражается о значении министерской реформы, проведенной Сперанским, еще определеннее: “В подробностях этого учреждения были ошибки и недомолвки, на которые уже указывала современная реформе критика. Но ясно поставленная цель учреждения (“министерства учреждены на тот конец, чтобы доставить законное, строгое и точное исполнение”), определение самим законом круга задач и ведомства министров, гармоническое введение министерств в общую систему имперских учреждений, – все это было организовано так, что министерства Сперанского просуществовали более полвека без всяких почти изменений. Если к этому прибавить, что предположение Сперанского по отношению к реформе далеко не осуществилось на деле, так что он сам впоследствии называл свою организацию полуустройством, то нельзя не удивляться творчеству организаторской мысли, сказавшейся даже в этом “полуустройстве”. Как ни скромен был этот второй шаг государственной реформы (преобразование министерств), он возбудил против Сперанского сильное неудовольствие в самых влиятельных сановных кругах того времени. Сам Сперанский в пермском письме так характеризует это неудовольствие: “Каждый министр, считая вверенное ему министерство за пожалованную деревню, старался наполнить ее и людьми, и деньгами. Тот, кто прикасался к сей собственности, был явный иллюминат[6] и предатель государства – и это был я. Мне одному против восьми сильных надлежало вести сию тяжбу. У одного министра финансов, не говоря о других, убавлены целые два департамента и сверх того несколько отделений, и таким образом уменьшены штаты ежегодно более нежели на 100 тысяч рублей. В самых правилах наказов надлежало сделать важные перемены, отсечь притязания власти, привести ее в пределы, ограничить насильные завладения одной части над другою, – словом, все сии наказы вовсе переделать. Можно ли сего достигнуть, не прослыв рушителем всего доброго, человеком опасным и злонамеренным?”

Так росла и умножалась со всех сторон оппозиция, сильная, многочисленная, не разборчивая в средствах, испытанная в придворных интригах, искусная в клевете и доносах. И против этой оппозиции одиноко стоял гениальный идеалист-реформатор, весь ушедший в свои планы и идеи и не желавший считаться с окружающей средою. Презирая по заслугам эту среду, он задумал сломить ее упорство и пересоздать ее. На поверку оказалось, что она сломила его идеализм, разбила его личную жизнь, уничтожила его предначертания, пересоздала весь нравственный облик ненавистного человека, благородного по природе, но не одаренного героизмом. Печальная это история, печальная и глубоко поучительная.