Глава 2 ЭКОНОМИЧЕСКИЕ РЕФОРМЫ: РЕЗУЛЬТАТЫ — «СУХОЙ ОСТАТОК»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 2

ЭКОНОМИЧЕСКИЕ РЕФОРМЫ: РЕЗУЛЬТАТЫ — «СУХОЙ ОСТАТОК»

Решения и действия

Прежде всего Михаил Горбачев и премьер Николай Рыжков с самого начала перестройки с апреля 1985 г. сделали ударение на экономической реформе. Развернулась большая организационная деятельность по изменению управляющих систем — непрерывно организовывались и реорганизовывались центральные министерства и ведомства, укреплялась правовая база предприятий — они стали более самостоятельными в использовании части прибыли. Трудовые коллективы этих предприятий провозглашались ответственными за результаты деятельности предприятий — это делалось для того, чтобы у людей появился реальный интерес в их продуктивной работе. Позитивные процессы неизбежно углублялись, поскольку была в значительной мере освобождена (трудовая, но не частная) инициатива. Быстро стала расти кооперация, в рекордно короткие сроки появились десятки тысяч кооперативных предприятий. Получила свое развитие аренда в различных формах, первые частные банки (с конца 1988 г.). Все это являлось косвенным признанием принципа частной собственности. И следует отметить, эти нововведения давали первоначально определенный эффект, способствуя росту товаров народного потребления, услуг, развитию инициативы и предприимчивости у многих людей.

Но эти меры, хотя и значительные для догматического социализма, не могли способствовать решению задачи коренной модернизации колоссальной экономической системы, управленческие конструкции которой уже не могли справиться с новым уровнем научно-технологической революции, волнами накатывающейся на общество и экономику. Необходима была глубокая реорганизация всей системы государственно-монополистической собственности, придания качества смешанной экономики на основе денационализации.

Государственно-монополистическая экономика — тормоз экономической реформы

В СССР сложилась система государственно-монополистической экономики (материальная база государственно-монополистического социализма), которая выступала несомненным тормозом в проведении реформ, она требовала своей коренной модернизации. (См. об этом более подробно в моей книге «Пора Перемен. Беседы на Красной Пресне». М., 1991.) Для профессиональных экономистов очевидно, что создать рынок невозможно было без ломки этой сложившейся системы единой государственной собственности. В ней действуют директивные «законы» ценообразования — во г почему я выступил в середине 80-х гг. против попыток центральных властей (В. Павлова) решить проблемы неэффективности экономики за счет роста цен на потребительские товары (при крайне низких коэффициентах заработной платы) — практически бюрократия пыталась переложить трудности на трудящихся. Поэтому, чтобы в целом реформировать систему ценообразования в отечественной экономике, следовало прежде всего реорганизовать саму эту экономику, абсолютно монополизированную государством, как единую и абсолютную общенародную собственность.

На практике она долгие десятилетия являлась по своей сути «министерской собственностью», поскольку министерская бюрократия в полной мере реализовала права собственника — владения, распоряжения и управления ею. Экономика оказалась как бы встроенной в государственно-административный аппарат, и ей были приданы определенные функции государственного органа. Сформировалась жесткая иррациональная система организации и управления макро- и микроэкономическими процессами. При этом директора крупнейших (союзных, не говоря уже о других) предприятий не могли самостоятельно перестроить системы управления в соответствии с технологическими требованиями и информационными прорывами, вносить какие-то изменения в штатное расписание управления. И соответственно, любые попытки рационализировать управленческие процессы, вносить какие-либо изменения в устоявшийся экономический порядок, придать некую логику даже через частичные нововведения и инновации наталкивались на мощные блокираторы, прежде всего в лице союзно-отраслевой экономической бюрократии, и особенно — на органы КПСС (комитеты разных уровней, начиная от «райкома КПСС»).

Такие могущественные межотраслевые ведомства, как Госплан СССР, Госснаб СССР, Госстрой СССР, государственные комитеты и многие другие, которые появились еще в первые годы советской власти и в особенности укрепились после ломки НЭПа, и по сути — реставрации основных идей «военного коммунизма» в сфере экономики, — разрабатывали и определяли политику и практическую деятельность всех предприятий союзного подчинения, а отраслевые министерства осуществляли повседневное руководство ими. Государственно-административный аппарат концентрировал под своим началом возрастающую часть национального дохода, перераспределявшегося через государственный бюджет. Об этом свидетельствовали такие показатели: в 1970 г. через бюджет перераспределялось 53 % национального дохода, в 1980 г. — 64 %, а в 1990 г. — уже 77 %. Таким образом, централизация в этой области достигла совершенно неразумного предела. И это в то время, когда вроде бы реализовывались экономические преобразования, направленные на рост самостоятельности предприятий, а также регионов — областей, краев и республик. И, как видим, финансовая база государства также непрерывно возрастала, усиливалось финансово-экономическое воздействие государства на общество, человека. Но увеличение возможностей такого рода не означает автоматически блага для общества. Чем больше у неэффективно действующего правительства возможностей воздействовать на социально-экономические процессы, тем больше вероятность нарастания сложностей в национальной экономике. Тем шире возможность «освобождения» правительства и его министерств от «опеки» со стороны общественных институтов, наращивания бюрократического аппарата, различных «околоправительственных», государственных, полугосударственных учреждений и организаций. Их обилие буквально «растворяло» попытки общества так или иначе влиять на их деятельность, какими бы внешне грозными ни казались контрольные функции, встроенные в систему.

Государственно-монополистический социализм

Следствием всего этого и является полная утрата самого духа предпринимательства — незнание основ рынка, неумение самостоятельно вести хозяйственные дела в условиях, когда такая возможность появилась. Доминирует психология иждивенчества, этакие раннехристианские представления о том, что «кто-то», точнее — государство, должен о «всех позаботиться». Людей трудно винить в этом — само государство обобрало всех и обещало позаботиться о всех и каждом. Обнаружилось, что государство обмануло, — оно оказалось банкротом в своих обещаниях, неспособным их выполнить. Но в таком случае государство должно вернуть людям украденную у них экономическую свободу: то есть «сделка» между народом и государством оказалась несостоятельной, она должна быть расторгнута.

Таким образом, смысл и содержание понятия «государственно-монополистическая собственность» отражены уже в самом ограничении экономической свободы человека. Государство через множество различных отраслей и ведомств непосредственно владеет, использует и распоряжается, по сути, всеми видами материализованных объектов, созданных трудом человека, выделяя последнему лишь минимальные средства для поддержания его способности к труду. Человек, гражданин никак не влияет на производительные силы (или факторы производства) — землю, капитал, промышленность, рабочую силу, технологии и пр. Он, по сути, крепостной, поскольку отчужден от факторов производства государством.

Это отчуждение — естественное следствие запрета принципа частной собственности, что ведет к полному отрицанию экономической свободы. Реализация государственно-монополистической собственности происходила через отраслевые министерства, а позже, к концу эпохи Горбачева, — через некие «концерны», в которые преобразовывались эти министерства (например, Газпром, РАО «ЕЭС» и др.). При этом суть не меняется, поскольку «концерны» (и новые «банки») не становились агентами рынка, действующими в конкурентной среде на базе законов спроса и предложения, призванными обеспечивать потребности людей, общества. Таким образом, государственно-монополистическая собственность — это материальная база, фундамент государственно-монополистического социализма. Это — коротко о моей концепции позднего социализма, который сформировался на стадии своего начавшегося разложения.

Десятилетиями в стране доминировала государственно-монополистическая собственность, которая не давала экономике развиваться эффективно. Государственно-монополистическая собственность не ориентирована на человеческие потребности, на ресурсосбережение, уменьшение фондоемкости, снижение цен на товары и услуги. Затратная философия и игнорирование интересов общества — это врожденные свойства государственно-монополистической собственности, от которых можно избавиться, лишь полностью изменив сами основы (механизмы) действия этой собственности (что, однако, не означало, что эту собственность надо либо уничтожить, либо передать сомнительным лицам за гроши).

…Непрерывное ухудшение качества продукции стало устойчивой тенденцией и внушало тревогу множеству людей в отношении самих судеб социализма. Ответом на эту негативную тенденцию стало тотальное планирование в рамках единой государственной собственности, — что, однако, усилило противоречия и породило своеобразную экономику дефицита. Движущей силой системы были только жесткие приказы из центра, чаще всего вызывающие эффект, обратный желаемому.

Поскольку неэффективность социалистической экономики стала очевидной не только для «низов», но и для «верхов» — с целью «оздоровления» ситуации на протяжении многих лет использовался одни и тот же метод. Для этого создавалось новое министерство, новое учреждение или подразделение, увеличивался персонал, призванный «руководить» и «контролировать». В результате народное хозяйство перестало выступать как единый народно-хозяйственный комплекс, внутренне связанный, «сцепленный» процессами разделения труда. На пути этих процессов находились министерства и ведомства, разорвавшие эти связи.

Союзные министерства, ведомства и «их» правительство, располагая самыми обширными функциями и реальными рычагами власти, солидной финансовой базой, всецело и в полном объеме стали заниматься непосредственным управлением. Провинции и даже действующие в них всесильные комитеты КПСС все больше лишались реальной экономической власти, хотя в них доминировала «иллюзия обладания экономической властью».

Для наглядности приведу пример: принято считать, что в области (крае) все дела вершил обком КПСС и прежде всего его первый секретарь. Так, кстати, казалось не только широкой общественности, но порой даже самим секретарям этих комитетов. На самом деле воздействие обкома партии на экономику области (края) всегда было весьма незначительным, особенно когда речь шла о крупных — союзного подчинения предприятиях (объединениях). Такие предприятия подчинялись центральным министерствам в Москве. Обком (крайком) КПСС и его секретарей директора таких крупных предприятий вежливо игнорировали, стремились не раздражать их, ладить с ними и т. д. Но смысл деятельности директоров состоял в том, чтобы проводить в жизнь планы и установки центрального министерства, «выколотить» из региона и его населения все возможное — при самых минимальных затратах на социальные цели, охрану окружающей среды, развитие местной инфраструктуры и т. д. Так обескровливались регионы и укреплялась экономическая власть союзной бюрократии.

«Министерская система» объективно была призвана к тому, чтобы вести деятельность хотя и нецеленаправленную, но логически вытекающую из ее задач — противоречащую социально-привлекательным интересам общества, в особенности того региона, в пределах которого действовали предприятия союзного значения. Чем крупнее предприятие, чем важнее его продукция с точки зрения общегосударственных интересов, тем больший конкретный ущерб его деятельность приносила региону, тем меньше оно учитывало интересы «территорий». Отсюда — мой термин: «иллюзия обладания экономической властью». Каждое предприятие имело свой пятилетний и годовой план — заказ, объемы капиталовложений, лимиты по материально-техническому снабжению, параметры роста и т. д. И все это утверждалось в центре, в частности в Госплане СССР, по представлению союзного министерства — какой обком или горком КПСС реально мог влиять на его политику?

При таком подходе в руках местных властей, и прежде всего партийных, а также Советов реальным был лишь один-единственный рычаг, с помощью которого они решали местные социальные проблемы. Рычаг этот приобрел буквально универсальное значение — это привлечение новых государственна капиталовложений в регион. Только новое строительство так или иначе давало надежду на увеличение занятости, развитие инфраструктуры и т. д. Поэтому, не имея возможности непосредственно воздействовать на экономику области, края, автономии, каждый вновь избранный парт-секретарь быстро собирал свой чемодан и летел в Москву — бить челом могущественным союзным министерствам, кланяться чиновникам «своего» министерства, Госплана и Минфина, заручаться поддержкой ЦК КПСС — затем опять бегом — в министерство, оттуда (бегом) — уговаривать влиятельных чинов в правительстве — «поддержать» строительство нового объекта на «его» территории.

Так и появлялось на бескрайних просторах СССР огромное число новостроек, не обеспеченных ни рабочей силой (неоднократно писалось, что на каждую стройку приходилось в среднем не более 15–16 работников, а число самих строек «долгострек» превышало в 80-е тт. 300 тыс. единиц), ни капиталовложениями, ни материально-техническим снабжением по соответствующим нормативам не обеспеченных. Их «выбивали» — и право же, трудно винить тех, кто их «выбивал». Из благих побуждений им приходилось соглашаться на любые новостройки: АЭС в непродуманном месте или какой-либо крайне вредный для населения и окружающей среды химический завод-гигант без очистных сооружений, бумажные комбинаты вблизи Байкала и т. д.

Таким было знаменитое «всесилие» партийных властей на местах. Еще хуже картина выглядела в сфере воздействия на экономические процессы в Центре. По моим наблюдениям, здесь своеобразная централизация достигла такой «стадии зрелости», когда не только влияние ЦК КПСС на отраслевые министерства оказывалось ничтожным, но даже правительство, его глава и многочисленные заместители союзного премьера нередко (не зная существа дела) поддерживали, защищали, отстаивали то, на чем настаивали отраслевые союзные министерства.

Впрочем, с начала перестройки и многочисленных реорганизаций и сами министерства стали утрачивать реальную власть. Под видом реорганизаций они распылялись (создавались «ассоциации», «концерны», «банки» и т. д.), стали формироваться государственно-монополистические корпоративные альянсы, в которых уже преобладали частные и групповые эгоистические интересы директоров корпораций. Стала происходить весьма специфическая приватизация в пользу союзной экономической бюрократии на базе преобразования мощных промышленных, машиностроительных, сырьевых, торговых и прочих союзных министерств. Партийно-государственное чиновничество плавно «перетекало» в комфортабельные кабинеты новых корпораций, подготавливая почву для олигархического ренессанса.

Государственная собственность, таким образом, без законодательных актов, без общей программы народно-хозяйственного развития трансформировалась в некую частно-групповую собственность, которой стала владеть уже частно-государственная бюрократия. Вскоре она станет совсем «частной».

Указанные преобразования в последние годы горбачевской сути не меняли, поскольку новые институты не становились агентами рынка, действующими на основе законов конкуренции, призванными обеспечивать потребности людей, общества. Они были по-прежнему ориентированы на обслуживание государства, стоящего над человеком. Таким образом, государственно-монополистическая собственность — это материальная база, фундамент государственно-моноподиетического социализма, который окончательно сформировался на стадии своего начавшегося разложения. Как и во времена НЭПа, стране действительно нужна была революционная ломка самих производственных отношений. Результаты первых лет перестройки убедили: медлить, двигаться мелкими шагами более нельзя. Предпринятых на союзном уровне мер было недостаточно — они не привели к позитивной трансформации государственно-монополистической собственности, не создали субъекты рынка. Задача заключалась не в простом разрушении этой системы (это было бы губительным для общества), а в формировании другой, параллельной экономической системы на базе частной собственности.

Социальные системы в отличие от технических систем обладают бесконечными возможностями к адаптации и реформированию — если ставится четкая цель и формулируются задачи. Революции возникают и совершаются не потому, что условия не могут быть изменены принципиально, а потому, что правящие круги оказываются не в состоянии верно оценить ситуацию и приступить к масштабным изменениям адекватными способами.

Нарастание противоречий

Предпринимаемые действия и решения, в силу прежде всего неадекватности ситуации, не давали сколько-нибудь ощутимого позитивного результата. Например, в 1990 г. (последнем году существования социализма) средняя ежемесячная заработная плата в СССР составляла примерно 140 долл., а с учетом общественных фондов (бесплатное здравоохранение, ежегодный отдых, санаторное лечение, детские садики и ясли для детей и т. д.) — около 800 долл. В том же 1990 г. в группе стран Европейского союза, США, Канаде, Японии уровень жизни населения был в 3–6 раз выше по сравнению с соответствующим уровнем в СССР. Вот в чем выразилось отставание в экономическом развитии СССР, его неконкурентоспособность в эпоху глобализации (этот разрыв в 2008 г. составил 10-кратную величину!).

Поэтому, когда экономические реформы Горбачева оказались неэффективными и, более того, привели к коллапсу, в частности увеличили всевозможные дефициты (при том, что уровень жизни на Западе возрастал), — эти сравнения вызывали сильнейшее недовольство населения всей политикой СССР.

О том, что в голове Горбачева много интересных и интригующих замыслов, было известно уже с первых его выступлений в роли генерального секретаря. Правда, одно из первых решений — антиалкогольная кампания, при всех ее положительных аспектах воздействия на здоровье населения, в том числе начавшийся рост продолжительности жизни мужчин, оказала негативное влияние на общественное мнение страны, а также ее финансы. В конечном счете она завершилась провалом. Но и эта кампания была, скорее всего, не из арсенала самого Горбачева, а инструмент, взятый им из предложений общества. Если вспомнить, как были приняты тогда все эти «антиалкогольные мероприятия», не следует забывать мощную волну, поднятую столичной прессой (в русле горбачевской политики гласности), направленную против «алкоголизации страны». Врачи и ученые, женские организации и целые коллективы предприятий — все требовали от Горбачева «принятия решительных мер» против пьянства, приводили доводы, свидетельствующие о том, что происходит «дебилизация молодежи» и т. д.

Но когда Горбачев, откликнувшись на этот мощный общественный призыв, принял реальные действия, направленные на сокращение производства и потребления алкоголя, оказалось, что общество не готово сократить свои алкогольные потребности. Началось стремительное подпольное производство горячительных напитков со всеми последствиями. Л все негативные результаты этих мер, естественно, общество переложило на генерального секретаря. Другое его последствие — существенное сокращение доходной части бюджета (порядка 10 млрд долл.). На фоне стремительно начавшегося падения цен на нефть на мировых рынках (с 35 долл. за баррель в 1985 г. до 15 и ниже в 1986 г.) это наносило тяжелые удары по союзному бюджету.

Закрывались едва открывшиеся при Андропове новые бары, кафе и рестораны, варварски уничтожались виноградники на Кавказе, Кубани, Средней Азии и Молдавии. В магазинах по всей огромной стране образовывались бесчисленные очереди за бутылками с горячительным. Все эти «очереди» уже с ненавистью и презрением отзывались о горбачевских реформах. Мгновенно появились суррогаты, подпольные сети производства и распространения алкоголя, как пожар в лесу, стали распространяться наркомания и токсикомания, особенно в молодежной среде. Когда эта «кампания» была отменена, подпольные сети производства алкоголя и ее распространения не исчезли — они продолжали свою «параллельную жизнь».

Вскоре (июнь 1987 г.) были приняты решения союзных властей, в соответствии с которыми все руководители предприятий и учреждений должны были избираться самими коллективами при доминировании профсоюзов. Рост самостоятельности предприятий, их перевод на хозрасчетные отношения, несомненно, были явлением позитивным, поскольку позволяли их коллективам быть более заинтересованным в эффективной деятельности, более рачительно хозяйствовать — и увеличивать заработную плату. Но, с другой стороны, при всей своей демократичности такой порядок наносил ущерб слаженной работе предприятий: способные и жесткие руководители часто отторгались коллективами, они вынуждены были уходить, уступая место ловким приспособленцам, из которых стали формироваться «рыночные хозяйственники» — опора ельцинизма, люди беспринципные и легковесные. Директора заводов и фирм, начальники цехов, железнодорожных и прочих транспортных предприятий и даже директор Большого театра в Москве — все без исключения становились объектами бесконечных обсуждений, а во многих случаях подвергались остракизму, шантажу со стороны недобросовестных групп работников. Возможно, такая мера была бы уместна, если бы имелись какие-то традиции, обычаи, если бы проводилась многолетняя подготовка к такого рода изменениям.

Но в той реальной действительности второй половины 80-х гг. этот курс привел к резкому ослаблению фактора дисциплины и упадку авторитета руководителя, что, в свою очередь, способствовало торможению всей производственной деятельности. Собственно, такая мера, резко ослабляющая фактор дисциплины и авторитет руководителя, имела огромное негативное значение. В тот период я выступил со статьей в газете «Правда», в которой резко критиковал этот новый порядок. В ней я отмечал, что капиталистическая рыночная экономика — это чрезвычайно жесткая система организации производства, предполагающая самую высокую дисциплину труда всего персонала фирмы (предприятия), начиная от ее президента и кончая работником. Этот труд хорошо оплачивается, но рабочий беспрекословно обязан полностью отдавать свои силы работе и точно выполнять указания руководителей. Никакой «демократии» в таком производстве не существует, кроме законодательного регулирования отношений труда и обязанностей сторон (работодателя и работника) по трудовому контракту. Я писал, что нельзя переносить актуальную задачу демократизации политической системы на сферу экономики, поскольку немедленно появляются мощные процессы разрушения производства и трудовой дисциплины. Главный редактор этой газеты академик Виктор Афанасьев, личность неординарная, имел «неприятный разговор» с кем-то из тогдашних лидеров партии в ЦК по поводу моей статьи.

Ослабление централизованных начал в традиционно директивно-плановом управлении народным хозяйством приводило к разрыву связей между предприятиями, необязательности взаимных поставок. Это стало приводить к крупным сбоям в деятельности промышленных предприятий и объединений. Например, используя новые возможности, директорский корпус предприятий и объединений стал создавать «кооперативы» в структуре самих предприятий на базе отдельных цехов и участков, часто — самых важных и ключевых в деятельности всего производства, выводя их как бы «за штат предприятия». В результате появилась возможность переводить оборотные средства на отдельные счета «кооперативов» и, соответственно, «заработать» хорошие прибыли (на фоне общего интенсивного снижения показателей производства); этими доходами директора лично и распоряжались — через «черные кассы».

К 1998 г. наметилась общая тенденция к спаду производства во всем народном хозяйстве СССР появились сильнейшие признаки инфляции, поскольку рост заработной платы не сопровождался ростом производства товаров народного потребления. Дискредитировали экономический курс Горбачева и решения очередного съезда КПСС, который поставил задачу обеспечить производство продукции машиностроения в ближайшие годы на «мировом уровне» (до 80 % всей продукции). Это задача была заведомо невыполнимая. И экономисты, и производственники хорошо понимали нереальность этой установки. Дефицит и очереди снова вернулись в страну. Ученые и особенно экономисты обосновывали необходимость использовать опыт новой экономической политики 20-х гг., когда на основе отказа от политики военного коммунизма и признания частной собственности в стране в изумительно короткие сроки были ликвидированы страшные последствия многолетней Гражданской войны, восстановлена промышленность, а сельское хозяйство с избытком обеспечивало население хлебом, мясом, молоком и пр. Ученые-экономисты показывали, что именно в 1990 г. была заблокирована программа, подготовленная целым коллективом ученых и специалистов под руководством талантливого экономиста академика Николая Петракова; такая же участь постигла другую, известную как программа «500 дней» Шаталина — Явлинского. Затем Горбачев на заседании Государственного совета поручил академику Абелу Аганбегяну «синтезировать» идеи разных программ и представить «компромиссный вариант». Академик добросовестно выполнил задание, «синтез» осуществил, программу представил… Она так же, как и предыдущие, благополучно оказалась «забытой».

В Правительство СССР был введен известный ученый-экономист, человек, несомненно, способный, Леонид Абалкин, ставший заместителем премьера Рыжкова. Когда это произошло в 1989 г., мы, экономисты, ликовали — нам казалось, что отныне реформы в экономике будут энергичными, масштабными, с заранее прогнозируемым «успехом». Ничего этого не произошло и произойти, как оказалось, не могло. Леонид Иванович, как «тринадцатый заместитель премьера», был попросту включен в систему бюрократической ловушки, когда не мог ничего сделать по своей инициативе, и метался в ней, не имея возможности изменить ситуацию. Все возможные преобразования вязли в болоте бесконечных согласований, «совещаний», «дискуссий».

А тем временем в экономической системе страны быстро нарастали процессы торможения: производство сокращается, недофинансирование предприятий становится правилом, горизонтальные связи рвутся, возрастает дефицит снабжения изделиями (деталями, станками), материалами и сырьем. И что опасно в особенности, сокращалось производство в легкой и пищевой промышленности, переработке аграрной продукции. Соответственно, угрожающими темпами увеличивается дефицит товаров народного потребления, продуктов питания.

При этом необходимо учитывать два следующих момента. Во-первых, партийное чиновничество стремилось вернуть себе былое влияние, хотя бы частично, а оно, кстати, далеко не полностью его утеряло: в республиках России, областях, краях партчиновники — это внушительная сила. Во-вторых, экономическая роль правительства должна была резко усилиться и измениться. Если ранее правительство и партия как бы дублировали друг друга и очень часто ошибки одной власти «подправлялись» путем директивного вмешательства партийных комитетов разных уровней — от райкома и выше, с 1990 г. сложилась другая ситуация. Партийные органы потеряли в значительной мере свои позиции, а ЦК КПСС лишился функций «главного правительства». В такой обстановке значение союзного правительства как инструмента регулирования и управления основными экономическими процессами должно было резко повыситься. По для этого высшее исполнительное чиновничество должно было быть необычайно квалифицированным, иметь ясные цели и желание их осуществить, хорошо разбираться в ситуации. Но таких качеств, способностей не было видно, да и в их желаниях относительно реализации реформы возникали сомнения — союзное правительство не стало мощной, энергичной реформаторской силой.

В итоге — хаотическое развитие экономических процессов. При этом решения высших властей — Верховного Совета СССР, союзного правительства, президентские указы — не выполнялись. Они откровенно игнорировались хозяйственно-партийной бюрократией в центре и регионах. Иначе говоря, произошел отрыв низовых звеньев — предприятий, областей, республик — от «верхов».

Приведу один, своего рода классический пример неэффективного результата осуществленных изменений в области экономики: в конце 1990 г. в Москве проходило совещание директоров крупных предприятий СССР, в работе которого я принимал участие. Каковы основные идеи, высказанные директорами? Они следующие: «Верните нам командно-административную систему! Мы привыкли получать фонды, деньги, материалы, машины, рабочую силу — «по плану», «сверху» распределять эту продукцию. Верните нам эту систему!»

С одной стороны, эта позиция понятна: директора предприятий тогда находились в очень сложном положении, поскольку они впервые столкнулись с беспрецедентным хаосом, когда рвутся все производственные связи. Области, края и республики не поставляют продукцию смежным предприятиям; нарушается договорная дисциплина; недокомплект и недопоставки стали обычным явлением. Все это — следствие, с одной стороны, неверных правительственных решений, с другой — падения экономической дисциплины, появления тенденции к регионализации экономики и т. д.

Но это и проявившееся неспособность директоров использовать новые возможности, неумение работать в условиях определенной либерализации правового режима. Не хватало самостоятельного хозяйственного мышления, предпринимательской интуиции, директора не умели пользоваться предоставленной им экономической свободой, оказались не в состоянии искать и находить партнеров. Соответственно, им привычнее старый порядок, когда «по плану» «сверху» отгружали сырье, материалы, комплектующие изделия. Эта система ранее, как я отмечал, работала, а после 1997–1998 гг. оказалась парализованной и не подвергалась модернизации. Поэтому директора и требовали от Горбачева возврата к прошлому, и жестко критиковали его за «развал» этой старой системы. На этой основе усиливалось давление некоторых экономических, политических и общественных сил, требующих возвращения стране привычного «порядка».

Старая экономическая система была работоспособной — до определенных пределов. Когда народное хозяйство не было предельно сложным, комплексным и масштабным, когда сами предприятия были другими, меньшими по размерам, насыщенные не особенно сложными системами и т. д., экономические связи, основанные на административных началах, действовали достаточно результативно. На современном этапе все эти связи стали нарушаться в силу того, что директивные, распорядительные и плановые структуры принципиально не могли справиться со сложнейшим хозяйственным организмом — обозначались пределы оптимальности административно-бюрократической системы (АБС). Экономические функции государства тоже имеют свои пределы, в противном случае, как любая информационная система, процесс управления нарушается из-за «перегрузок». Здесь были уже нужны совершенно иные связи, основанные на «системной экономике» — на базе взаимодействия разных по типу собственности предприятий, которые логически и объективно должны установиться в огромной паутине разорвавшихся связей плановой экономики, — то есть рыночные отношения. Действуя на саморегулирующихся началах, но при активной роли государства, они должны были заменить Госплан, Госснаб и прочие директивные институты существующей экономической системы.

Поэтому мы, руководители Российской Федерации, в то время и предлагали решительно модернизировать эту «систему». Основная цель нашей «программы» была в том, что вместо старой системы появляется очень четкий аппарат экономического регулирования, призванный перевести всю «систему», по всем республикам синхронно — на рыночные отношения посредством горизонтальных связей; одновременно форсируется создание предпринимательской «среды». И новый Союз мы мыслили прежде всего как союз экономический, связанный горизонтальными соглашениями, системой договоров. При этом союзный центр не должен был иметь чрезмерные экономические полномочия — они должны концентрироваться на вопросах обороны и безопасности, международных отношениях, регулировании деятельности транснациональных систем — единых трубопроводов, связи, обеспечении равенства граждан нового Союза и т. д.

Павлов начал с того, что, будучи руководителем Госкомцен, развалил ценовой механизм и получил повышение — стал министром финансов. Финансы Павлов тоже развалил, увеличил за 1989–1990 гг. денежную массу на 150 % и вскоре, в начале 1991 г., стал председателем Совета министров СССР. Став премьером, он немедленно напугал весь деловой мир Запада, обвинив его «в заговоре» против президента Горбачева — якобы западные банкиры хотели осуществить финансовый кризис СССР. В общем, кадровая политика Горбачева была весьма слабая.

Программа «500 дней»

Программа Шаталина «500 дней», несомненно, — особое явление в поздней экономической истории Союза ССР. Она получила огромный позитивный резонанс в профессиональных кругах. И хотя она была отвергнута, несомненно, войдет и в экономическую историю, и в историю Союза, и в историю перестройки как программа больших надежд и горьких, трагических разочарований… В чем загадка случившегося с программой «500 дней»? Такой вопрос мне часто задавали ранее, задают и ныне, в самых разных аудиториях, в том числе в западных университетских кругах.

Однако никакой загадки нет. Когда мы пришли к власти в Российской Федерации и начали заниматься делами, возникла сложнейшая проблема переустройства Отечества и прежде всего вопрос об экономической реформе. Поскольку Б.Н. Ельцин возглавил Верховный Совет России, его платформа была принята за основу деятельности российского правительства. Это вполне нормально для любого современного государства с парламентарной системой. Российская Федерация как субъект СССР была достаточно автономной, и горбачевская демократическая реформа предоставила нам такую возможность как союзной республике.

Мы занялись поисками методов оздоровления экономической ситуации в Российской Федерации — через разработку долгосрочной программы развития России. Стояла задача — начать движение по пути действительного обновления, осуществить глубокие экономические реформы в промышленности и в сельском хозяйстве. Что надо сделать для этого? Было ясно, что российская экономика тесно взаимосвязана с экономикой других союзных республик, а в условиях дефицитной государственно-монополистической экономики эти связи имеют жизненно важное значение. Достаточно напомнить трагические события в Карабахе, когда сотни заводов по всему Советскому Союзу вынуждены были остановить производство только потому, что в Степанакерте (столица Карабаха) оказался разрушенным всего лишь один небольшой завод-монополист, единственный на весь Союз, производящий не особенно сложное оборудование.

Когда мы говорим «монополия», мы обычно подразумеваем какое-то гигантское предприятие, оказывающее давление на все другие предприятия. Но «монополия» — это и такая система экономики, когда в ней присутствует только один тип собственности — государственный. При такой единой, монопольной системе очень сложно было, однако, одной России осуществлять глубокое реформирование своего народно-хозяйственного комплекса — колоссальной системы, прочно увязанной производственными связями в единую Союзную систему. Поэтому мы пришли к убеждению, что осуществлять реформы в деле создания рынка необходимо в тесной связи и координации союзного центра со всеми республиками, и предложили им сотрудничество. Республики откликнулись сразу, они дали свое согласие.

Состоялся обстоятельный разговор Председателя Верховного Совета России Ельцина с Президентом Горбачевым. Итоги были оформлены в виде Соглашения между Ельциным и Силаевым с одной стороны и Горбачевым и Рыжковым — с другой. Было оформлено «Поручение». Привожу текст документа — это официальный, но малоизвестный документ.

Специальный документ

Президент СССР М.С. Горбачев

Председатель Верховного Совета РСФСР Б Н. Ельцин

Председатель Совета Министров РСФСР И.С. Силаев Председатель Совета Министров СССР Н.И. Рыжков

Поручение

В целях подготовки согласованной концепции программы перехода на рыночную экономику как основы экономической части Союзного договора, максимального учета всего положительного, что уже накоплено при подготовке и обсуждении проектов аналогичных документов, и в первую очередь разрабатываемой российской программы и поступающих предложений союзных республик, считаем необходимым

1. Образовать рабочую группу для подготовки концепции союзной программы перехода на рыночную экономику как основы Союзного договора в составе тт Шаталина С.С, Петракова Н.Я., Абалкина Л.И., Шмелева Н П, Мартынова В.В, Задорнова М.М., Явлинского Г.А.

Включить в состав группы полномочных представителей правительств союзных республик.

Разрешить при необходимости привлекать для участия в работе над концепцией ученых и специалистов независимо от учреждений, в которых они работают.

2 Поручить рабочей группе подготовить концепцию программы не позднее 15 сентября 1990 года.

3. Обязать все министерства, ведомства, организации и учреждения предоставить в распоряжение рабочей группы всю необходимую экономическую и другую специальную информацию без ограничений.

4. Поручить Управлениям Делами Президентского Совета и Совета Министров РСФСР обеспечить техническое обслуживание рабочей группы.

Непосредственный контроль за работой группы будут осуществлять тт. М.С. Горбачев и Б.Н. Ельцин.

Москва, 27 июля 1990 г.

Началась серьезная, увлекательная работа. К ней привлекались ответственные работники всех республиканских Госпланов, специалисты и ученые, в том числе из всех союзных республик. Можно сказать, лучшие научные силы страны с энтузиазмом участвовали в разработках, включая Латвию и Эстонию; готовы были «включиться» в работу представители Молдавии и Литвы.

Но вскоре началась откровенная обструкция самой работы по подготовке концепции программы. Руководители Союзного правительства стали ссылаться на необходимость «выполнения» задания Верховного Совета СССР (имелась в виду доработка программы правительства СССР, изложенная премьером М. Рыжковым и отвергнутая в мае 1990 г. на Верховном Совете СССР).

Со страниц печати стали звучать предложения представителей правительства СССР, что вряд ли наши договоренности с другими республиками могут спасти положение, что надо было бы вместе с этой программой готовить отчет для Верховного Совета Союза… Эти суждения были высказаны вроде бы мимоходом, сперва в одной из газет, затем в другой. Но чем более отчетливо вырисовывались очертания «программы» как серьезного документа, тем более частыми стали критические выступления Рыжкова, Маслюкова (руководитель Госплана СССР) и др.

Думаю, что у президента Горбачева на первом этапе четкой позиции не было. А у центрального правительства отношение к программе формировалось по мере того, как вырисовывались ее очертания и становилось ясно, что осуществление программы потребует коренной реорганизации правительства с его могущественными мастодонтами — министерствами и ведомствами. И речь, естественно, пойдет о значительном сокращении экономических функций союзных властей. Этого там не желали. Отсюда — блокирование программы «500 дней», а позже — и других аналогичных. Таким образом, одну историческую возможность сближения всех республик, отвергнув программу «500 дней», страна упустила.

Отказ от согласованной программы, несомненно, большая ошибка Горбачева и Рыжкова. В конце 1990-го — начале 1991 г. финансовая ситуация осложнилась, союзные республики уже не желали даже той программы, с которой они соглашались летом — осенью 1990 г. Сепаратистские настроение все рельефнее проявлялось в республиканских элитах. Они перестали усматривать в деятельности союзного центра позитивный для себя смысл по мере сокращения бюджетных поступлений из центра (давила острая нехватка финансовых ресурсов, нефть и газ на мировых рынках не приносили прибыли казне).

Можно лишь сожалеть, что «программа» не была запущена: в ней были расписаны периоды, декады, месяцы — то есть то, чего никогда не было в нашей истории: 100 дней, 200 дней и т. д., периоды, когда осуществлялась приватизация конкретных областей и сфер, реорганизация банковской системы — в такие сроки, финансовой системы — тогда-то и т. д. Расписаны были практически все основные действия — кто что делает, причем делает конкретно, какие органы остаются, какие надо устранить, какие создавать, кого наделять какими полномочиями и т. д.

В «программе» была определена ответственность конкретных лиц за конкретные сферы деятельности. Этого и испугалась союзная бюрократия, в том числе партийная (она устранялась из реформы, отметим: это была серьезная тактическая ошибка реформаторов — надо было превратить ее в реального участника реформы, как в Китае). Отмечу, что по сравнению с тем, что сотворил Гайдар в течение 1 года (1992 г.), программа «500 дней» представляла собой сложный, хорошо взвешенный механизм универсальной деятельности сложенной союзом — республиканской команды из профессионалов-специалистов. Эти две «программы» (Шаталина и Гайдара) можно условно сравнить как современный автомобиль с автомобилем начала века или, еще нагляднее, как современный трактор с сохой. Особенно важную роль в срыве «программы» играла нерешительность Горбачева.

В переходные периоды огромную роль играет такой фактор, как воля лидера государства — не тупая, животная воля, а осознанная, предполагающая взвешенный выбор. Ведь налицо — и шестилетний период «царствования» наглядно это показал — шараханье, нерешительность, боязнь принять на себя ответственность губят самое серьезное дело. Одно дело — уметь лавировать между Сциллой и Харибдой, а другое — совершить серьезный исторический выбор на базе тщательно подготовленного расчета, предполагающий всесторонний учет всех возможных последствий. Вот здесь и нужна сильная воля и чувство высокой ответственности перед своим народом, перед Историей. Слишком часто правители, совершая неблаговидные поступки, в том числе различные насильственные действия в отношении своих политических противников, ссылались на «трудный выбор», «интересы народа» и прочую демагогию. В то время как эти поступки диктовались иными мотивами — слабостью и безволием правителей, неспособных другими средствами (то есть через разумные компромиссы с партнерами) управлять обществом и не обладающих смелостью признать свое бессилие в лидерстве.

С таких позиций я рассматривал и «программу 500 дней». У меня, как профессионального экономиста, она вызывала много вопросов — некоторые разделы были «слабыми», другие — недоработанными и т. д. Но я, как мне представляется, уловил главное достоинство: первое — это ее глубокий характер, позволяющий вводить в экономику элементы «параллельной системы»; второе — реальная возможность добиться согласия всех без исключения союзных республик (в том числе трех прибалтийских и закавказских республик) — все хотели реальных действий, а не бесконечных «обсуждений». Можно сказать, что «500 дней» развязывала «гордиев узел» экономических, политических и национальных проблем. Не случайно все союзные и автономные республики подключились к работе. Они-то как раз и видели в «Программе» возможность подъема производительных сил республик, улучшения социально-экономического положения, постепенного «снятия» социальной напряженности.

Позже, после провала «программы 500 дней», все общественно-экономические противоречия стали набирать скорость, усилились центробежные тенденции. Нам, сторонникам тех политических сил, которые хотели начала глубоких экономических реформ, сравнимых с «нэповской реформой», — не хватило силы и влияния для того, чтобы отстоять эту «программу».

«Плохую услугу» оказывала правящей бюрократии сложившаяся десятилетиями традиция, когда народ терпеливо и покорно ожидает того, что обещает Власть. Горбачевская политика за несколько лет привела к полному изменению такой пассивной покорности со стороны общества, и оно желало активных действий и результатов. В то время как бюрократия, похоже, еще не поняла этих изменений в общественных настроениях.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.