Взгляд с другой стороны 3: Кем они были?

Помимо общественной составляющей, типичной для формирования взглядов всего поколения шестидесятников, необходимо выделить индивидуальную, характерную только для Стругацких. Если первая из них обусловила формирование утопического мышления Стругацких в начале 1950-х гг. и зарождение их конфликта с властью в середине 60-х, то вторая, по всей видимости, привела к разделению идеологической ориентации диссидентских кругов и Стругацких в более поздние годы. В комплексе эти две составляющих можно обозначить как личный фактор формирования мировоззрения и общественно-политических взглядов Стругацких.

Личный фактор в свою очередь можно разделить на три составляющих. Это события биографии Стругацких, круг общения и круг чтения. Биографический фактор это события их личной и профессиональной жизни, с одной стороны, вызывавшие непосредственные изменения во взглядах Стругацких, с другой – закладывавшие основу для дальнейшего восприятия ими событий политической жизни.

Анализируя биографический фактор необходимо заранее оговорить особенность исследования взглядов «коллективного автора» Стругацкие. Вплоть до 1956 г. писатели жили отдельно, их не объединяла ни профессиональная деятельность, ни быт. Единственным, что связывало Стругацких, была их переписка. Соответственно условия формирования общественно-политических взглядов Стругацких в ранний период различны.

Аркадий Стругацкий родился 28 августа 1925 года в Батуми, где его отец Н. З. Стругацкий служил редактором газеты «Трудовой Аджаристан». Мать Аркадия и Бориса Стругацких, Александра Ивановна Литвинчева (1901–1981) была учительницей, преподавала русскую литературу в той же ленинградской школе, где учился Аркадий, после войны была удостоена звания «Заслуженный учитель РСФСР» и награждена орденом «Знак Почёта»[89].

Во время Великой Отечественной войны семья Стругацких оказалась в осажденном Ленинграде. Во время блокады Б. Стругацкий участвовал в строительстве оборонительных сооружений (осень – начало зимы 1941 г.), а затем работал в мастерских, где производились ручные гранаты[90].

По воспоминаниям А. Стругацкого, в январе 1942 г. Александра Стругацкая, работавшая в тот период в районном исполкоме, добилась для семьи возможности выбраться из Ленинграда по «дороге жизни», однако воспользоваться этой возможностью смогли только Натан Стругацкий и Аркадий – Борис болел дистрофией, и родители посчитали, что эвакуации он не выдержит. Б. Стругацкий утверждает, что появление такой возможности не было связано с тем, что А. Стругацкая работала в Выборгском райжилотделе. В данном случае больше доверия вызывают воспоминания старшего брата, но кто бы из них ни разбирался в ситуации лучше, можно заметить разницу в оценках Стругацких: Аркадий более реалистичен, Борис более идеалистичен.

Натан Стругацкий умер в Вологде, и А. Стругацкий летом 1942 г. оказался в посёлке Ташла Оренбургской (тогда – Чкаловской) области[91]. А. Стругацкий к этому времени имел среднее неоконченное образование (9 классов) и как «человек большой грамотности» был назначен заведующим пунктом по закупке молочных продуктов у населения, и при первой же возможности просит мать и брата приехать к нему[92].

Б. Стругацкий упоминает, что во время войны А. Стругацкий учился в актюбинской миномётной школе, а Б. Стругацкий проживал в Оренбуржье, в. г. Чкалов, но дату, к которой относится эта информация, не называет[93]. Во фрагменте офлайн-интервью он пишет также, что в Ташле А. Стругацкий закончил «десятилетку» и сразу после этого ушёл в армию. Там же учился и Б. Стругацкий. Этот период он относит к 1942–1943 гг.[94]

Летом того же года весь выпуск Актюбинского училища был отправлен на Курскую дугу, но А. Стругацкий незадолго до этого оказался переведён в открывающийся в Москве институт военных переводчиков[95].

Несмотря на небольшую разницу в возрасте, в определённом смысле А. Стругацкий и Б. Стругацкий принадлежат к разным поколениям. К 1941 г. А. Стругацкому было 16 лет. «Ранние годы Аркадия были тем самым счастливым детством, за которое тогда было принято говорить «спасибо» товарищу Сталину. Без всякой иронии и без всяких «но» в данном случае: мирная, спокойная жизнь в хорошей семье, среди добрых друзей, в замечательном городе, в любимой стране, которой искренне гордились и взрослые, и дети», – пишет А. Скаландис[96].

Детство Б. Стругацкого 22 июня разделило пополам. Оно в большей степени связано с войной, блокадой, эвакуацией. В этом разрыве кроется коренное различие в условиях формирования мировоззрения братьев – если А. Стругацкому было за что благодарить советский строй, то Б. Стругацкий сохранил о своём детстве в основном негативные воспоминания. Хотя, безусловно, такое мировосприятие Б. Стругацкого должно иметь под собой и иные психологические основания, миллионы современников этого же возраста не стали противниками советского строя.

А. Стругацкий окончил Бердичевское пехотное училище, располагавшееся тогда в эвакуации в Актюбинске, после чего был откомандирован в Военный институт иностранных языков, который окончил в 1949 году по специальности «переводчик с японского и английского языков».

Военный институт иностранных языков, ныне включённый в состав Военного университета, был создан 12 апреля 1942 г. приказом МО СССР из военного факультета при 2-м МГПИИЯ, находился в непосредственном подчинении Главного управления Генерального штаба. Официальной задачей института называют подготовку военных переводчиков-референтов и преподавателей иностранного языка для высших и средних учебных заведений Красной Армии[97].

Профессия военного переводчика имеет ряд специфических черт, в сравнении как с обычными военными специальностями, так и с работой переводчика в мирное время. Военный переводчик на фронте всегда одним из первых узнавал о противнике, и в связи с этим на нём лежала большая моральная ответственность. Он был обязан безукоризненно знать язык, военную терминологию и организацию армии противника, уметь правильно перевести документ противника и составить протокол допроса военнопленного. Как показал опыт Великой Отечественной войны, военному переводчику нередко приходилось в порядке взаимозаменяемости выполнять самостоятельно многообразные обязанности офицера штаба, вытекающие из конкретной боевой обстановки. Помимо своих основных переводческих обязанностей, выпускники ВИИЯ помогали офицерам разведки собирать и обрабатывать разведывательные данные, составлять и передавать информацию подчинённым частям и в вышестоящие штабы. Военные переводчики штабов ведали организацией вопросов учёта и отправки пленных и трофейных документов.

Многие выпускники ВИИЯ 40–50-х гг. стали известными военачальниками, дипломатами, руководителями структурных подразделений Министерства обороны СССР, выдающимися учёными, известными писателями, журналистами, кинорежиссерами. Среди них – актёр В. Этуш, журналист В. Овчинников, композиторы С. Кац и А. Эшпай, переводчик В. Суходрев, писатели Ю. Друнина, П. Коган, А. Мицкевич (Днепров), Е. Ржевская, посол О. Трояновский, режиссёр Ф. Хитрук, бард и писатель М. Анчаров[98].

Военными переводчиками по базовому образованию были Сергей Иванов и Игорь Сечин.

Всё это имеет непосредственное отношение к формированию характера, а впоследствии и политических взглядов Аркадия Стругацкого. Собственных свидетельств о периоде службы он оставил немного, в детали непосредственно профессиональной своей деятельности в письмах никогда не вдавался. Тем не менее, на основе обобщённой характеристики военных переводчиков тех лет можно попытаться реконструировать черты характера Аркадия Стругацкого: ответственность – присущая военному офицеру, закрытость и аккуратность в изложении мыслей – присущая человеку, тесно работающему с секретными документами, глубокая осознанная политическая позиция – по той же причине. В частности, о специфической закрытости А. Стругацкого, который в целом был «душой компании», но при переходе на некоторые темы уходил в себя и замолкал, свидетельствует и Б. Стругацкий.

В институте особый интерес у А. Стругацкого вызывало изучение марксизма-ленинизма[99]. Неоднократно в своих письмах Б. Стругацкому он наставлял брата, требуя, чтобы тот больше внимания уделял чтению политических журналов и изучению теории коммунизма. Когда же брат однажды пожаловался ему, что в институте от него как от старосты требуют стать доносчиком в деканате – сурово отчитал его.

При распределении на языковую практику, студентов разделяли по частям в зависимости от успеваемости. А. Стругацкий на протяжении всех студенческих лет отличался плохой дисциплиной, хотя и проявлял талант к языкам и трудолюбие в учёбе. Так в 1946 г. А. Стругацкий был направлен в Казань, в спецзону для военнопленных. В Казани он участвовал в допросах японских военных преступников, подготовке материалов Токийского процесса[100].

Влияние этого опыта на формирование взглядов А. Стругацкого было двойственным. С одной стороны, наблюдения за лагерным бытом, как полагает А. Скаландис, глубоко врезались в память писателя: «…в Татарии было страшно. Там АН[101] впервые своими глазами увидел настоящий концентрационный лагерь. Военнопленных за людей не считали. Это была планета Саула из будущей «Попытки к бегству». И зловонные бараки, и джутовые мешки на голое тело по морозу, и котлован с копошащимися человеческими существами, и этот жуткий кашель, передаваемый по цепочке, – такое нельзя придумать. И невозможно забыть. Вернувшись из разных лагерей, они не рассказывали подробностей даже друг другу. Некоторые молчат до сих пор. Или не имеют сил говорить, потому что им становится плохо от воспоминаний»[102].

С другой стороны, сам факт нахождения людей в лагере не вызывает у А. Стругацкого чувства протеста. Позднее, в романе «Град обреченный», он использует реальную биографию военнопленного, которого ему приходилось допрашивать, сохраняет даже его имя: «Полковник Маки. Бывший полковник бывшей императорской армии. Сначала он был адъютантом господина Осимы и два года просидел в Берлине. Потом его назначили исполняющим обязанности нашего военного атташе в Чехословакии, и он присутствовал при вступлении немцев в Прагу… <…> Потом он немного повоевал в Китае, по-моему, где-то на юге, на Кантонском направлении. Потом командовал дивизией, высадившейся на Филиппинах, и был одним из организаторов знаменитого «марша смерти» пяти тысяч американских военнопленных <…> Потом он попал к русским в плен, и они, вместо того, чтобы повесить его или, что то же самое, передать его Китаю, всего-навсего упрятали его на десяток лет в концлагерь… <…> Теперь он уже старый человек. <…> И он утверждает, что самые лучшие женщины, каких он когда-либо знал, это русские женщины. Эмигрантки в Харбине»[103].

Если Стругацкий сохраняет не только фактуру, но и реальное имя японца, нет оснований сомневаться, что правдивой является и его оценка этого человека. А. Стругацкий не мог не видеть ужасный быт военнопленных, но не он поражал его воображение, а тот факт, что эти люди не были казнены, а «всего-навсего» оказались «на десяток лет» в концлагере. Эта позиция очень характерна для оценочной системы А. Стругацкого.

В 1949 г. А. Стругацкий окончил ВИИЯ и был назначен преподавать в Канское военное училище (1950–1952), затем дивизионным переводчиком в Петропавловск-Камчатский, потом на Курильские острова и в Хабаровск (1952–1954). В 1955 г. демобилизовался[104].

Относительно причин назначения А. Стругацкого в Канск существует две версии. Первая заключается в том, что это была своеобразная ссылка, связанная с его поведением. С другой стороны, А. Скаландис предполагает, что, несмотря на географическую отдалённость от столицы и тяжёлый быт, секретному объекту ШВП (Школа военных переводчиков) в Канске придавалось особое значение. По некоторым данным, там готовили специалистов для ГРУ[105]. Эту же версию повторяют С. Бондаренко и В. Курильский, ссылаясь на воспоминания М. Демиденко[106].

Аркадий Стругацкий в письмах из Канска вспоминает несколько эпизодов, характеризующих атмосферу и быт начала 1950-х гг. Одно из таких воспоминаний связано с тем, как в числе других офицеров он был определён в бригаду, созданную «для содействия мероприятиям по благоустройству города». Суть действий бригады сводилась к агитации местных жителей к участию в этих мероприятиях: они должны были рыть канавы для стока воды. Местные жители отчаянно сопротивлялись, ссылаясь друг на друга. Убедить их участвовать удавалось, только пригрозив санкциями со стороны советской власти, с которой большинство из них уже имело дело (большая часть населения уже привлекалась к уголовной ответственности). Характеризуя этот контингент, А. Стругацкий использует эпитеты «уголовники, дерьмо, ссыльные кулаки» и оценивает следующим образом: «Сволочьё! Воспитывай их, таких вот мерзавцев»[107].

Такие эмоциональные оценки демонстрируют характер его отношения к противникам советской власти и его однозначную просоветскую позицию.

Согласно официальной версии, в 1952 г. А. Стругацкий был исключён из ВЛКСМ за «аморальное поведение» (роман с замужней женщиной) и переведён служить из офицерской школы в провинциальном Канске (районный центр Красноярского Края) в стратегический важный регион Дальнего Востока (Петропавловск-Камчатский), где в этот момент разворачивается противостояние СССР с США – в разведотдел приграничной дивизии[108]. О причинах исключения Стругацкие пишут мало. Стругацкий Б. упоминает только, что «Это любопытная и даже романтическая история в стиле купринского «Поединка»»[109]. В письме 1953 г. А. Стругацкий упоминает о письме, полученном от женщины, которую он «развёл с мужем», за что и «поплатился комсомольским билетом»[110]. Биографы же (Скаландис, Володихин и Прашкевич) описывают историю, связанную с будущей Е. Стругацкой.

Однако существует и другая версия. Люди данной профессии, с которыми автор консультировался в ходе работы над материалом, утверждали, что подобная схема могла использоваться как легенда, при переводе человека на то место службы, где он должен был сознательно вызвать интерес зарубежной разведки, как «несправедливо пострадавший», и вступить в разведывательную игру с зарубежными спецслужбами. Во всяком случае, перевод офицера разведучилища, блистательно знавшего, среди прочего, японский язык, из центральных районов страны в систему разведки на границу с Японией – никак не мог быть выводом из факта «морального разложения» и наказанием сотрудника спецслужб.

Формально этот перевод был объяснен как результат исключения из комсомола за аморальное поведение. Однако в штабе дивизии А. Стругацкий работает со сверхсекретными документами и принимает участие в специальных операциях, о которых в письмах упоминает только намёком.

На Камчатке А. Стругацкий был приписан к разведотделу штаба дивизии, читал и переводил секретные документы на английском и японском, изучал сообщения в открытой печати, среди которых нужно было отбирать информацию, представлявшую интерес для военной разведки[111]. Судя по ряду данных, принимал участие в спецоперациях, о которых подробно никогда ничего не рассказывал.

Привлекает внимание следующая фраза, написанная им в письме брату: «Но если бы ты знал, что я здесь видел… ничего, ничего, молчание»[112].

В том же году в письмах с Камчатки А. Стругацкий рекомендует Б. Стругацкому подумать о вступлении в партию[113].

В. Ольшанский упоминает о том, как после землетрясения 1952 г. А. Стругацкий летал на Курильские острова в составе группы офицеров и специально отобранных солдат и сержантов «для поддержания порядка». По мнению Ольшанского, настоящей их задачей было «обезвреживать оставленную японскую агентуру»[114], однако с точки зрения исследования формирования взглядов А. Стругацкого более интересна официальная версия. Об этом же эпизоде вспоминает вдова сослуживца А. Стругацкого Л. Берникова[115]. А. Стругацкий в письме называет эту командировку «экскурсией на Остров Страха»[116].

Одним из свидетельств, подтверждающих доступ А. Стругацкого к секретной информации, является эпизод, упомянутый в письме Аркадия Стругацкого от 7 июля 1953 г. В это время Аркадий Стругацкий соглашается прочесть молодым военнослужащим серию лекций об атомной энергии[117]. На лекциях говорилось о последствиях применения ядерного оружия и бомбардировке Японии. Об этом свидетельствуют воспоминания двух слушателей лекций Аркадия Стругацкого: В. Ольшанского и М. Демиденко[118]. В частности, Ольшанский пишет: «…Тогда мы, возможно, впервые услышали правду о последствиях атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки. Стругацкий имел доступ к газетам, которые выходили в Японии и посылались в штаб секретной почтой. Помню, как внимательно слушали его рассказ, и я понял, что не ужас ядерной бомбы поразил офицеров, а то, что незнакомые им вещи рассказывал старший лейтенант разведотдела».

Здесь так же напрямую говорится о том, что А. Стругацкий был не только военным переводчиком, но и офицером разведки.

М. Демиденко вспоминает, какой шок испытал его взвод и его командиры, узнав о логике функционирования и последствиях применения атомного оружия, и упоминает тот факт, что перед прослушиванием лекции курсанты расписывались в журнале «О неразглашении военной тайны».

В другом фрагменте своих воспоминаний Ольшанский упоминает, что «несколькими годами ранее Аркадия Стругацкого включили в группу советских офицеров, которые допрашивали и готовили обвинение для судебного процесса над японскими военными преступниками».

Об этом же пишут Д. Володихин и Г. Прашкевич, приводя следующие слова Б. Стругацкого: «АН не любил распространяться об этом периоде своей жизни, а то немногое, что мне об этом стало от него всё-таки известно, рисует в воображении картинки исключительно мрачные…»[119]. Существуют и другие свидетельства участия Аркадия Стругацкого в секретных операциях этого периода[120].

Ещё одна биографическая деталь, характеризующая знакомство А. Стругацкого с «закулисной» частью советского проекта. Канский объект находился в плотном соседстве с лагерем для политических заключённых, участки разделяла только плотная дубовая стена. Причём в части ходили байки о недавнем восстании заключённых с последующим расстрелом[121].

В июне 1953 г. А. Стругацкий отправляет письмо «в самую высокую инстанцию» с просьбой о переводе или об увольнении, но письмо остаётся без ответа[122], а затем пишет Б. Стругацкому о желании оставить военную службу[123]. Об этом же вспоминает В. Ольшанский[124]. О причинах этого стремления он пишет так: «Марксизм прав: ни одно занятие не может идти на пользу, если оно не связано с интересами общества. За что не возьмёшься – вечно встаёт прежний тупой и скучный вопрос: Зачем?»[125]

Летом 1954 г. А. Стругацкого переводят в радиопеленгаторный центр «ОСНАЗ» в г. Хабаровске. Место по военным меркам солидное, даже почётное. В ноябре 1954 г. – снова в обычную часть. А 9 мая 1955 г. был подписан приказ о его демобилизации.

Борис Стругацкий родился 15 апреля 1933 года в Ленинграде, где его отец Н. З. Стругацкий был только что назначен научным сотрудником Государственного Русского музея.

В 1950 году окончил школу с серебряной медалью и собирался поступать на физический факультет ЛГУ, однако по ряду причин принят не был. Тогда он подал документы на математико-механический факультет, который закончил в 1955 году по специальности «звёздный астроном».

Б. Стругацкий вспоминает, что в молодости увлекался джазом, и говорит, что его привлекал «знакомый душок запретности». «Немножко запрещать надо обязательно, – пишет он, – особенно если хотите завлечь молодёжь»[126]. Если перебросить мостик к позднему этапу их творчества, когда многие их тексты получили славу «запретных», и эта репутация Стругацкими активно поддерживалась, можно выдвинуть предположение, что такой уход в запретность был не столько акцией протеста, сколько своеобразным рекламным ходом.

Борис Стругацкий до 1953 года – студент-астроном, придерживается менее радикальных взглядов, чем брат, и несколько хуже ориентируется в событиях современности. Но и он вспоминает о своей молодости как о времени абсолютной веры в И. В. Сталина: «Споры с друзьями-студентами. Компания ребят – очень умненьких, очень начитанных, очень интеллигентных… «Если вдруг заболеет товарищ Сталин, – говорили мы друг другу, покачиваясь со стаканом хереса в руке, – что важнее? Здоровье товарища Сталина или моя жизнь?» И это – на полном серьезе! Если бы кому-нибудь пришла в голову мысль шутить на такую тему, могли бы просто побить»[127]. Этот эпизод относится к 1949 г.

Таким образом, если для А. Стругацкого в начале 50-х гг. характерна твёрдая прокоммунистическая и просталинская позиция, то Б. Стругацкий, прошедший иной жизненный путь, и менее глубоко увлекавшийся политикой и событиями современности, не имел чёткой идеологической позиции. На бытовом уровне, как и многие его современники, он заявлял о готовности умереть за Сталина, но XX съезд нанес определенный удар по его позиции.

Неоднократно повторяются в тот период столкновения между братьями на почве идеологических расхождений, проявляющиеся на бытовом уровне. Аркадий Стругацкий неоднократно выказывал поддержку решительным и жёстким мерам. В этом смысле характерен ещё один эпизод биографии Аркадия и Бориса Стругацких. В беседе с Б. Вишневским Борис Стругацкий вспоминает, как в начале его обучения в институте, в 1950 г., он получил предложение от декана включиться в работу по противодействию идеологическим диверсиям. Первоначально это предложение вызвало его внутренний протест и, по всей видимости, об этом эпизоде он рассказывал в своём письме старшему брату. Письма Бориса Стругацкого этого периода не сохранились. Тем не менее, тон ответа Аркадия Стругацкого позволяет предположить, что ситуация вывела Бориса Стругацкого из себя. Сам А. Стругацкий этой ситуации даёт вполне сдержанную оценку, считает излишне идеалистическую мораль Б. Стругацкого неуместной в борьбе за правильную цель:

«… научные специалисты, на подготовку которых государство тратит огромные деньги, должны быть совершенно свободны от всяких признаков разложения морального, разложения политического, разложения идейного… должны быть идеальными людьми с точки зрения нравственной, с точки зрения преданности государственным интересам, с точки зрения преданности идее коммунизма. Если ты считаешь себя способным помочь государству в воспитании именно таких людей, а не пошленьких, гнилозубо хихикающих над всем, что у нас делается, мещан, предателей в потенциале, ты должен стать контрразведчиком, тем более, что тебя нашли достойным доверия. Если нет, если ты сам никак не можешь освободиться из мещанского болота «юношей бледных со взором горящим», которые «из принципа» не остановят махинации какого-нибудь гадика и из «принципиальной» неприязни к милиции не передадут ей в руки иностранного шпиона, боясь запачкать чистенькие интеллигентские ладошки, если ты такой – брось всё, университет, комсомол, ибо такой мерзавец, хлюпик, да ещё и с высшим образованием, да ещё комсомолец или коммунист, сегодня закрывает глаза на моральное разложение товарища, завтра примет поручение шпиона… Я-то тебя знаю, Боб, ты наш до мозга костей, а наивности в тебе – [далее у А. Стругацкого следует нецензурная лексика]. Итак, моё мнение – делай то, что приказывает тебе партия и государство в лице вашего парторга и декана»[128].

Этот фрагмент переписки свидетельствует об уверенности А. Стругацкого, что цели имеет смысл добиваться любыми методами, а методы определяет партия. Далее в том же письме он критикует брата за увлечение идеологически враждебными СМИ: «…Когда ты перестанешь верить, а ещё лучше – слушать, и тем более пересказывать враньё «Голоса Америки»?.. Эх, цыплята, цыплята, расти вам ещё и умнеть».

В этом письме намечаются сразу два разногласия между братьями: по вопросу о «доносительстве» и по вопросу об альтернативных источниках информации. Насколько можно судить по этому письму, позиция Бориса Стругацкого изначально была отличной от позиции А. Стругацкого. Ответа Бориса не сохранилось – но, судя по последующим письмам Аркадия, больше подобные опасения его не останавливали. Да и в целом известно, что обычно, даже расходясь сначала в своих оценках с братом, Борис, после консультации с ним и уяснения его позиции – признавал правоту Аркадия.

После окончания университета Б. Стругацкий поступает в аспирантуру Пулковской обсерватории, однако диссертацию он так и не защитил, поскольку оказалось, что аналогичное исследование уже было проведено за рубежом в 1942 году[129]. Затем Б. Стругацкий работает на счётной станции Пулковской обсерватории инженером-эксплуатационником по счётно-аналитическим машинам.

В 1960 г. принял участие в геодезической и астроклиматической экспедиции на Кавказе в рамках программы поиска места для установки Большого телескопа АН СССР.

С 1964 г. Б. Стругацкий – профессиональный писатель, член Союза писателей СССР. Ещё несколько лет проработал в Пулковской обсерватории на полставки. С 1972 года – руководитель Ленинградского семинара молодых писателей-фантастов (впоследствии стал известен как «семинар Бориса Стругацкого»).

Считается, что Борис не состоял в партии, и, по его собственным словам, получил предложение вступить ответил в силу своих тогдашних убеждений: «Считаю себя недостойным такой высокой чести»[130]. Позднее называл эти слова абсолютно искренними.

Здесь заключается ещё один из важных моментов мировоззрения Б. Стругацкого. Его следование по пути борьбы с недостатками реального советского проекта вырастает из некого идеального видения проблемы. Для Б. Стругацкого вступление в партию – «высокая честь», что кардинально расходится с позицией тех, кто вступал в партию по корыстным соображениям.

Сравнивая политические позиции братьев этого времени можно сказать, что А. Стругацкий воспринимает ситуацию более реалистично, его поддержка государственной власти достаточно осознана и сильна. Взгляды Б. Стругацкого выглядят менее определёнными, однако заметна его тяга к запрещённым культуре, литературе, СМИ. Характерно, что политические темы перестают комментироваться А. Стругацким после смерти Сталина. В 1953 г. он ставит вопрос о демобилизации, который удаётся решить к 1956 г. В его письмах послевоенного периода политические вопросы затрагиваются эпизодически, и уже только в связи с непосредственными творческими и личными планами Стругацких.

Теперь о политических проблемах он говорит не в частных письмах, а открыто и публично – языком своих произведений.

Б. Стругацкий, в свою очередь, также хорошо был знаком с теорией марксизма-ленинизма[131]. Вместе с тем, в отличие от А. Стругацкого, он не имел доступа к тем или иным закрытым документам и информации о противоречивых сторонах повседневной жизни. Он был более романтичен как в своих идеологических установках, так и в видении действительности. Поэтому, в частности, информация о докладе Н. С. Хрущёва на совещании после XX въезда, производит на него более травмирующее впечатление[132].

Он так описывает свои политические идеалы периода позднего сталинизма и оттепели:

«Я сын своего отца, своего времени, своего народа. Никогда не сомневался в правильности коммунистических идей, хотя я и не член партии. Я впитал их с детства. Позднее, во время учёбы и самостоятельно, я познакомился с другими философскими системами. Ни одна из них не удовлетворила меня так, как коммунизм. Ну и, кроме того, я основываюсь на собственном восприятии жизни. В нашем обществе, несмотря на некоторые недостатки, я вижу то здоровое, святое, если хотите, что сделает человека человеком. У нас считается неприличным не работать. А ведь коммунизм – это занятие для всех голов и всех рук. Коммунизм не представляется мне розовым бытом и самоуспокоенностью. Его будут сотрясать проблемы, которые человек будет решать»[133].

А. Стругацкий демобилизуется в июне 1955 г. и переезжает в Ленинград к матери. С этого момента общение братьев становится более тесным.

В начале 1956 г. А. Стругацкий вернулся в Москву и направился на работу в Институт научной информации, но вскоре перевёлся на должность редактора в Государственное издательство художественной литературы, крупнейшее литературное издательство СССР, выпускавшее литературу, в том числе зарубежную, на русском языке, находившееся под непосредственным контролем ЦК КПСС и КГБ СССР. Здесь у А. Стругацкого складывается новый своеобразный круг общения – журналисты, редакторы, писатели.

В частности, первое опубликованное произведение А. Стругацкого – «Пепел Бикини», было написано в соавторстве с журналистом Львом Петровым, сокурсником А. Стругацкого по ВИИЯ. Как и Стругацкий, Петров читал зарубежную литературу в подлиннике и занимался переводами. Кроме того, он был сотрудником Совинформбюро, и таким образом, человеком весьма информированным. Его внимание, а следом и внимание А. Стругацкого привлек малоизвестный в то время эпизод с испытаниями водородной бомбы американцами на тихоокеанском атолле Бикини. Таким образом появилась наполовину публицистическая, наполовину художественная повесть «Пепел Бикини»[134].

В этот период Стругацкие начинают писать вместе. Идеи для своих работ они обсуждают в письмах, один (в разные периоды это бывал то А. Стругацкий, то Б. Стругацкий) пишет текст, а другой вычитывает и редактирует его. Параллельно А. Стругацкий занимается переводами с японского и английского языков, иногда подключая к этой работе брата. Б. Стругацкий работает в Пулковской счётной станции в должности инженера-эксплуатационника по счётно-аналитическим машинам.

Размышляя о том, почему писатели начали работать именно в жанре фантастики, А. Стругацкий пишет, что фантастическому методу имманентно присуще социально-философское начало[135].

В 1964 г. Стругацких приняли в Союз писателей СССР. Их рекомендовали к принятию А. Громова, И. Ефремов и К. Андреев, тем не менее, процесс был длительным и трудным. Вопрос о принятии Стругацких ставился ещё на заседаниях подсекции приключений и научной фантастики 1961 г., причём подсекция дважды принимала решение ускорить процесс, который всячески задерживался приёмной комиссией[136].

В том же 1964 г. году А. Стругацкий уволился из «Детгиза».

В первой половине 60-х гг. творчество Стругацких вызывает одобрение даже у «корифеев» московского отделения Союза писателей. На прошедшем в мае 1961 г. семинаре молодых авторов, работающих в жанре приключений и научной фантастики, значительное место заняло обсуждение творчества Стругацких. Здесь же Стругацких попросили сформулировать цель их работы. Б. Стругацкий ответил на поставленный вопрос следующим образом: «Мы хотим создать в своём своеобразии, логическом, что ли, непротиворечивый образ будущего. Мы заранее отказываемся, по крайней мере, сейчас, писать об отдалённом будущем и берём сравнительно небольшой диапазон времени, порядка 100–200 лет. Но мы хотим составить отчётливую картину, что такое люди этого будущего, чем они будут заниматься, о чём будут думать, над чем будут страдать, что они будут любить и т. д. – по возможности в широком аспекте… Мы исходим из того, что каждый из советских научных фантастов должен следовать идеологии коммунизма… никакой писатель не должен допускать в своих произведениях косности и мещанства, явного или неявного»[137].

После 1968 г. кадровый состав редакции «Молодой гвардии» – основного издательства, публикующего научную фантастику – меняется. Причиной этому послужила, по всей видимости, уже упоминавшаяся служебная записка Отдела пропаганды ЦК КПСС за 1966 г., подписанная А. Н. Яковлевым, где фантастика в целом и Стругацкие в частности жёстко критикуются за идейную невыдержанность текстов. С этого времени у Стругацких появляются проблемы с публикациями. Этому же способствует появившаяся в начале 70-х гг., помимо воли авторов, зарубежная публикация «Сказки о Тройке» в антисоветском журнале «Грани» и последующее обсуждение этого появления в органах идеологического контроля.

В 1968 г. А. Стругацкий занял место председателя совета по фантастике в Союзе Писателей, но, по всей видимости, уже не смог вернуть былого положения направлению философской фантастики.

В 1970-е, а затем и в 1990-е гг. уже Б. Стругацкий активно занимается с молодыми фантастами на добровольных семинарах, но ни один из этих семинаров не получил какого-либо официального статуса, и его участники, как правило, не имели возможности публиковаться в крупных издательствах.

В 1980-е гг. Стругацкие отмечают появление новых возможностей для публикации в связи с открытием частных издательств, но интерес к фантастике в обществе в это время снижается.

Осенью 1991 г. А. Стругацкий умирает. Незадолго до этого Стругацкие пишут свою последнюю совместную статью «Куда ж нам плыть», где они критически осмысливают последствия перестройки и перспективы дальнейшего развития российского государства.

Круг общения, или «салоны»

Б. Стругацкий продолжал вести общественную деятельность вплоть до осени 2012 г., стал главным редактором научно-фантастического журнала «Если» и откликался на многие политические события современности в статьях и интервью. Он скончался 19 ноября 2012 г.

Не только на общественно-политические взгляды, но и на социальное положение, возможность публиковать те или иные произведения на протяжении всего периода жизни Стругацких влиял круг их общения.

Вспоминая о детских друзьях брата, Б. Стругацкий называет имя Игоря Ашмарина («Он жил на одной лестничной площадке с нами… стал впоследствии крупным учёным, военным, ужасно засекреченным»[138]). Видимо, речь идёт о выдающимся биохимике и физиологе, генерал-майоре медицинской службы, академике РАМН. С конца 1952 г. И. П. Ашмарин работал в одном из институтов системы Минобороны, занимавшемся разработкой средств противостояния биологическому оружию, в 1975–1986 г. заместитель начальника управления Министерства обороны СССР[139]. А. Стругацкий, по всей видимости, обладал достаточно обширными связями в государственных структурах. Известно, что Стругацкие продолжали дружить с И. Ашмариным и после войны – в 45–46 г. он подарил Б. Стругацкому коллекцию марок[140].

На вопрос, какой человек сыграл главную роль в его судьбе, Б. Стругацкий отвечал: Аркадий Натанович Стругацкий[141].

Своими учителями Б. Стругацкий называет К. Ф. Огородникова и Т. А. Огекяна, эти преподаватели, по его собственному выражению, «определили круг его научных интересов, да и всю жизнь, на добрые полтора десятка лет»[142]. Из сокурсников он припоминает имена Д. Владимирова и П. Тревогина[143].

В 1951 г. Б. Стругацкий проходит практику в Алма-Ате у крупного астронома и астрофизика, члена Верховного Совета КазССР Г. А. Тихова[144], впервые разработавшего теоретические основы астроботаники и астробиологии. Там же он знакомится с В. Бухманом, «сыном ссыльного профессора Бухмана».

Среди преподавателей института А. Стругацкий особо выделяет Н. И. Конрада[145] – советского востоковеда, академика АН СССР (1958), председателя редколлегии «Литературные памятники» (1962–1970). 29 июля 1938 Н. И. Конрад был арестован, обвинён по ст. 58-1a УК РСФСР (как японский шпион). По указанию Сталина освобожден постановлением ОСО при НКВД СССР 8 сентября 1941[146].

Во второй половине 1950-х гг., а затем и в 1960-е гг. (вплоть до 1968 г.) в литературной среде получают распространение неформальные объединения салонного типа. Их участники встречаются в свободное время в непринуждённой обстановке, общаются – в том числе, что важно, на политические и литературные темы. В таких «салонах» часто решалась судьба литературных произведений, там же заводились полезные знакомства. Такие неформальные образования сходят на нет после 1968 г., а в 70-е возрождаются в виде литературных семинаров, которые существуют и по сей день, но уже не имеют такого влияния на издательскую политику.

Первым таким «салоном» для А. Стругацкого становится салон В. Н. Марковой. На его базе Стругацкий устанавливает контакты с писателями старшего поколения. Собственно В. Н. Маркова – известная переводчица, открывшая русскому читателю японские трехстишия хокку и пятистишия танка, Р. Н. Ким – прозаик и один из первых переводчиков Р. Акутагавы, В. М. Константинов – ученик Н. И Конрада, участвовавший в подготовке Харбинского процесса и отсидевший при Сталине. Наиболее примечательным из таких знакомств стало для А. Стругацкого знакомство с И. Ефремовым, первооткрывателем советской утопии[147]. Впоследствии И. Ефремов несколько раз выручал Стругацких, поддерживая своим авторитетом как при вступлении в Союз писателей, так и через написание предисловий к их романам. Тем не менее, Стругацкие, глубоко уважая этого писателя и философа, не считают себя его учениками, скорее они строят своё творчество на полемике с И. Ефремовым.

В 1960-е гг., в период работы А. Стругацкого редактором «Детгиза», вокруг него складывается неформальный кружок фантастов. Практической базой для создания кружка стала редакция «Фантастики, приключений и путешествий» при издательстве «Молодая гвардия». А. Громова (другой лидер этого кружка) и А. Стругацкий постоянно вступали в полемику с представителями старшего поколения фантастов (напр. А. П. Казанцевым) и их молодыми последователями (Ю. Котляром, Г. Альтовым) на заседаниях Союза писателей и в печати. Задачей А. Громовой и А. Стругацкого было утверждение фантастики как способа социального и философского мышления, преодоление узкой функции пропаганды научно-технических достижений, которая отводилась фантастике в СССР до 1956 г. Отсюда и название этого направления как философской или социальной фантастики. В руках кружка «философских фантастов» находился важный рычаг управления публикациями – редакция «Молодой гвардии». Члены кружка составляли не только редакторский состав «Молодой гвардии», но и традиционно писали внутренние рецензии и отчасти внешние критические статьи на все фантастические произведения, поступавшие в редакцию.

Если до середины 1960-х гг. «салон» А. Громовой активно способствовал продвижению фантастики в печать, то после 1966 г. его участники фактически были отлучены от печати в связи с принятием постановления ЦК ВЛКСМ «О недостатках в выпуске фантастической литературы издательством «Молодая гвардия»» 1965 г. и последующим скандалом в издательской среде.

Ещё одним фактором, обусловившим особое положение «Молодой гвардии» и её редакции «фантастики, приключений и путешествий», можно назвать достаточно близкое знакомство редактора Стругацких Б. Г. Клюевой с Д. А. Поликарповым, заведующим Отделом культуры ЦК КПСС (1955–62, 1965) и заместителем заведующего Идеологическим отделом ЦК (1962–65). В частности, когда возникли трудности с публикацией повести Стругацких «Хищные вещи века», Б. Клюева апеллировала к Поликарпову и просила у него помощи, на что от самого Поликарпова получила ответ: «Ты зря пришла. Разве это беда? Вот когда будет совсем худо, тогда приходи»[148]. Тем не менее, вопрос с публикацией был решён положительно. Этот уровень связей объясняет и тот факт, что копия внутреннего документа, принятого в Отделе пропаганды и агитации в 1966 г. и круто изменившего судьбу философского направления оказалась впоследствии в личном и архиве Б. Клюевой.

С другой стороны, А. П. Казанцев, будучи к тому времени уже мастером пера, имел влияние в Союзе писателей. Противостояние набирало обороты вплоть до перехода в политическую плоскость в 1966 г.

Наряду с А. П. Казанцевым А. Стругацкий часто вступал в полемику с Г. Тушканом, практически бессменным председателем заседаний подсекции приключений и научной фантастики во второй половине 1950-х гг., известного в большей степени активной деятельностью в московском отделения Союза писателей, чем непосредственно своими произведениями, и В. И. Немцовым, также представлявшим старшее поколение писателей в московском отделении Союза писателей.

В 1966 г. Поликарпов помочь уже не мог: он умер 1 ноября 1965 года, в 60 лет. Отдел культуры возглавил и руководил им до 1986 года В. Ф. Шауро, его заместителем стал Ю. С. Мелентьев, бывший директор издательства «Молодая гвардия». Таким образом, как вспоминает сама Б. Клюева, знакомство с Поликарповым уже не могло помочь разрешить конфликт[149].

Тем не менее Шауро явно чувствовал странность поведения и инициатив Яковлева и во многом похоже, старался сгладить последствия его действий. К 1972 году удалось одержать победу в этой борьбе и А. Н. Яковлев был отстранен от работы в ЦК[150].

Б. Стругацкий, который в этот период жил в Петербурге, и в светской жизни А. Стругацкого не участвовал, так вспоминает о «салоне» А. Громовой: «Я у неё был всего пару раз <…> Пили чай и трепались на тему «что есть фантастика». Были там Рафка Нудельман, Рим Парнов, ещё какие-то мало знакомые мне люди… АН же к этим встречам относился с должным пиететом. Там вырабатывалась политика. Ариадна Громова была «гранд политик». На встречах решалось: кто и какие статьи о положении дел в фантастике должен написать, какие рецензии и на что, к какому начальству и с чем надлежит обратиться. Не могу сказать, была ли от всей этой деятельности какая-то польза, но ощущение содружества, «неодиночества», единой цели, безусловно, имело место…»[151].

Посетителями «салона», помимо уже названных А. Стругацкого, Р. Нудельмана, Е. Парнова (первый – известный в 1960-е гг. критик, второй писатель-фантаст), были многие фантасты «Новой волны» – Север Гансовский, Анатолий Днепров, Михаил Емцов, Дмитрий Биленкин, Роман Подольный, Александр Мирер и другие. Частым гостем «салона» был большой любитель фантастики Владимир Высоцкий.

Вне «салона» А. Стругацкий встречался с Анатолием Гладилиным и Василием Аксеновым, Георгием Владимовым и Андреем Вознесенским, Фазилем Искандером и Аркадием Аркановым, Юрием Казаковым и Евгением Евтушенко, Юрием Маниным и Алексеем Шилейко[152].

Б. Стругацкий выражает глубокую признательность редакторам «Молодой гвардии» С. Г. Жемайтису, Б. Г. Клюевой и Н. М. Берковой, которые всячески содействовали прохождению текстов Стругацких к публикации через более высокие инстанции.

Круг общения Б. Стругацкого оказался ближе к академической среде: биолог Б. Громов, археолог В. Луконин[153]. В письмах 1953 г. впервые упоминается о знакомстве Б. Стругацкого с Б. Громовым[154].

Б. Стругацкий вёл более замкнутый образ жизни, но и он активно общался с другими литераторами: «Был Илья Иосифович Варшавский, всеобщий любимец, признанный мастер короткого рассказа <…> Был Дима Брускин, сделавший первый… перевод «Соляриса»… Мишка Хейфец, публицист, знаток истории народовольцев, замечательный эрудит. Он был большой любитель поговорить о Софье Власовне[155], и говорил совершенно открыто в любой произвольной аудитории… В 74-м его и посадили (за статью о Бродском)… Сейчас он в Израиле, уважаемый публицист и историк. Вадим Борисович Вилинбахов – историк-профессионал, бывший военный, единственный из нас, кто предрекал неизбежность военного переворота – очень был высокого мнения о потенциале социального радикализма нашей армии. Влад Травинский – он был тогда большой среди нас шишкой: ответственный секретарь знаменитой «Звезды» – великий знаток всех нюансов текущей политики и хороший журналист. Уехал в Москву – завоёвывать Третий Рим, – да там и сгинул, как многие, ничего не завоевав. Бывали с нами и люди симпатичные, но скорее случайные: А. А. Мееров, писатель вполне посредственный, но человек очень интересный; Евгений Павлович Брандис, тогдашний спец номер один по литературной критике фантастики, – исключительно добрый, тихий, приветливый, навсегда ушибленный борьбой с космополитизмом образца 48-го года; Витя Невинский, автор всего одного, но хорошего романа, рано умерший… А корифеи тогдашние – Геннадий Гор, Г. Мартынов, тем более – Гранин, – с нами не общались, это было совсем другое поколение и как бы другой «позисьен сосиаль». А на самом деле либо мы их не хотели, либо они нас»[156].

Культурная среда

Третий фактор, формировавший общественно-политические взгляды Стругацких, – это культурная среда, то есть фильмы, музыка, книги, на которых они выросли и которые смотрели, слушали и читали в зрелости. Здесь необходимо оговорить, что, несмотря на различные условия жизни, братья всегда старались читать одну и ту же литературу, рекомендовали друг другу фильмы и песни.

Можно выделить три группы влияний этого характера.

В первую очередь это философская литература, оказывавшая непосредственное влияние на формирование политических и философских идей Стругацких. Некоторые заимствования можно проследить непосредственно через письма Стругацких, другие выводятся по аналогии на основе сходства идей.

Стругацкие выросли в СССР 1940-х гг., и их идеалы, политические и философские, основываются на восприятии марксизма-ленинизма и его переосмыслении. Из писем Аркадия Стругацкого брату известно, что марксизм-ленинизм был одним из любимых его учебных предметов.

Аркадий Стругацкий неоднократно высказывал своё согласие с положениями марксизма в письмах брату. Эта же приверженность подтверждается не только самим предельно личным характером писем – но и всей совокупностью данных, с которыми автор встретился в работах и с опубликованными, и с архивными источниками. Она же подтверждается и высказываниями Б. Стругацкого в последующие после смерти Аркадия годы. Оба они, безусловно, были и оставались приверженцами марксизма и коммунизма. Автор в курсе многочисленных сомнений, высказываемых критиками советского периода истории в адрес достоверности переписки в СССР в целом и между Аркадием и Борисом Стругацкими в частности. Однако особенно в данном случае нет оснований упрекать Аркадия в том, в чём обычно представители определенной генерации упрекают сторонников коммунизма того времени – в конформизме. Советы, данные Аркадием брату высказываются в предельно неформальной, личной форме, что также позволяет говорить об их достоверности. Более того. Весь объем сведений и знакомство как с опубликованными так и с неопубликованными источниками, и высказываниями уже и Б. Стругацкого в 2000-е годы, дает автору основание говорить о безусловной приверженности их обоих коммунистической идеологии и учению Маркса. Ленина Борис называет одним из самых великих деятелей истории уже в середине 2000-х.

В частности, из К. Маркса были заимствованы идеи Стругацких о значении труда и о необходимости соотнесения своих действий с их политической значимостью: «Марксизм прав: ни одно занятие не может идти на пользу, если оно не связано с интересами общества <…> Спасенье человека – в работе»[157].

В 1947 г. он высказывал намерение «основательно проработать Маркса», а полгода спустя пишет: «Основное домашнее занятие – писание конспектов по книгам Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина»[158]. В том же письме он рекомендует брату читать больше серьёзной литературы и следить за политикой.

«Не успокаивайся на достигнутом, не зазнавайся – учит нас великий Сталин»[159], – пишет он в письме брату уже в 1948 г. – «…ты должен увеличивать свой багаж общих знаний, но, в первую голову, начинай создавать себе эрудицию в области политэкономических наук. Конкретные пути к этому наметить довольно трудно, но можно начать хотя бы с того, что стараться читать как можно больше по всем вопросам, пройденным или прорабатываемым в данный момент по истории и по обществоведению (или как там у вас называется этот предмет). Уверяю тебя, это тебе очень и очень поможет в дальнейшей учёбе, а главное – сделает из тебя настоящего сознательного большевика. Ты, возможно, улыбаешься, читая эти строки, от которых, как тебе кажется, за версту несёт газетчиной и правоверным благолепием. Нет, Боб, это и есть именно то, что необходимо нам с тобой – быть большевиками, стоять впереди в той последней борьбе, которую переживает мир – в борьбе империализма и коммунизма. Быть большевиком-ленинцем не так-то просто. Для этого недостаточно родиться и воспитываться в социалистической стране – для этого нужно учиться, учиться много, учиться всему (по возможности), во всяком случае, нужно быть уверенным (а не верующим) в правоте дела Ленина – Сталина. Итак, Боб, за книги, за устав ВЛКСМ».

В следующем письме он снова пишет, что «марксизм и политэкономия – требуют глубоких знаний, быть в таких вопросах дилетантом задрипанным – время, которое тратишь на задания, не стоит такого результата… эти вещи… как игра на скрипке… можно играть либо отлично, либо плохо – середины нет. А уж если играть – то играть отлично. То, чем я сейчас занимаюсь, – моё оружие, а значит и вид оружия моей армии, а в будущей стычке потребуется первоклассное оружие»[160].

В одном из писем брату А. Стругацкий пишет о своей увлечённости теорией науки и при этом добавляет: «У Сталина об этом сказано очень мало, а других авторитетов я здесь не признаю, ну их к черту»[161]. В другом письме он пишет о критиках идеализма: «Нужно быть таким критиком как Ленин, Энгельс, Маркс, Сталин – на обломках разрушенного ими создавать, утверждать новое, стройное, совершенное. А ползучих гадиков, трусов, сволочей следовало бы к стенке ставить. Наше ЦК уже занялось кое-кем, только пока не в науке, а в других областях общественного бытия»[162].

В последнем фрагменте помимо увлеченности А. Стругацким работами Сталина, о которой речь шла выше, привлекает внимание тот факт, что А. Стругацкий заводит речь о репрессиях. Сложно сказать, насколько серьёзны его слова о том, что тех кто «критикует направо и налево» нужно расстреливать, однако видно, что он знает о реально существующих в этот период методах политической борьбы и эти методы воспринимает как должное. Кроме того, здесь можно наблюдать некоторую степень рефлексии относительно противостояния идеализма и марксизма. А. Стругацкий выступает против идеализма, но разделяет его критиков на серьёзных (как В. И. Ленин, И. В. Сталин, К. Маркс) и «разрушителей».

Как вспоминает Б. Стругацкий Аркадий «…писал оттуда, что старается заниматься философией и изучает теорию отражения Тодора Павлова…»[163].

Об увлечённости философией, и в особенности теорией познания, пишет в 1950 г. и сам А. Стругацкий[164]. Его интересует возможность разработать философские выводы из теории относительности и квантовой теории, в связи с чем, по его собственному выражению, «контрабандой» он читает «Эволюцию физики» А. Эйнштейна и П. Инфельда[165], и ругает эту вещь за идеализм.

Упоминание «контрабанды» в данном случае вызывает вопрос о характере оценки А. Стругацким этой книги: к 1950 г. она уже издавалась в СССР. По мнению С. Бондаренко, критика, высказанная А. Стругацким, объясняется соответствующим предисловием С. Суворова к этому изданию. С другой стороны, к 1950 г. московское издание могло и не дойти до Канска, а А. Стругацкий мог не знать о его существовании и читать книгу в подлиннике.

Изучению философии способствовал военный быт, который оставлял А. Стругацкому избыток свободного времени. Так, А. Стругацкий читал в подлиннике Б. Данэма и, по его собственному выражению «другие зарубежные фальсификации марксизма»[166].

Личность Б. Н. Стругацкого формировалась в чем-то схожих, но и в чем-то отличных политических условиях. По его собственному свидетельству, сделанному уже в 1990-е гг., он «знал в институте теорию марксизма-ленинизма на твёрдую пятёрку». В то же время практически не ориентировался в политике, вплоть до того, что на экзамене не смог назвать фамилию первого секретаря ЦК КПСС[167]. Хотя, впрочем, сама эта должность была введена в партии только осенью 1953 года, и тогда ее занял Н. С. Хрущев. Борис окончил университет через полтора года, в 1955 г. С одной стороны, сам Хрущев тогда, несмотря на должность, еще не воспринимался как единоличный лидер, – с другой, этот эпизод мог быть неким проявлением лично-политического отношения Бориса к данному человеку.

Вторая группа влияний на формирование общественно-политических взглядов Стругацких – художественная литература.

Помимо общедоступной современной литературы Стругацкие имели несколько выходов на антикварные издания и произведения, не переводившиеся на русский язык.

Отталкиваясь от хронологического принципа, в качестве первого из таких выходов следует назвать домашнюю библиотеку Н. Стругацкого.

По воспоминаниям А. Стругацкого, они с братом читали с четырёх лет. А. Стругацкий перечисляет любимых ими в детстве авторов и любимые книги: Жюль Верн, Герберт Уэллс, «Приключения барона Мюнхгаузена», «Путешествия Гулливера», «Дон Кихот», «Республика ШКИД». Огромное впечатление произвели на него произведения А. Толстого, в более позднем возрасте – Н. В. Гоголя, А. С. Пушкина (в особенности «Повести Белкина»)[168].

В другой статье А. Стругацкий пишет о том, что испытывал влияние А. Толстого, Герберта Уэллса и Жюль Верна («Наутилус», «Гектор Сервадак»), но перечисляет и современных ему авторов: А. Беляева, Г. Адамова[169]. По отношению к их произведениям он употребляет даже выражение «настольная книга». Там же он упоминает книгу Дж. Г. Джинса «Движение миров».

Б. Стругацкий, вспоминая книги, которые читал в детстве, называет, по его выражению, «великую троицу»: Г. Уэллс, А. Беляев, Артур Конан Дойл, и добавляет к ним имена Алана Эдгара По и М. Е. Салтыкова-Щедрина[170].

Сохранились любительские иллюстрации А. Стругацкого к «Войне миров» Г. Уэллса, роману «Арктания» Г. Гребнева и фильму «Гибель сенсации» (по мотивам пьесы К. Чапека «R.U.R»)[171], что говорит о его знакомстве с этими произведениями, и увлечённости ими.

Даже во время блокады Б. Стругацкий продолжал читать книги – «Войну миров» Уэллса[172].

В 1944 г. в письме брату А. Стругацкий впервые упоминает книгу Л. Леонова «Дорога на Океан»[173]. Впоследствии он не только неоднократно рекомендует её брату, но и стилизует под неё некоторые собственные тексты. Футуристические главы романа, безусловно, оказали влияние и на формирование утопических взглядов А. Стругацкого. «… для меня самым сильным образом Коммуниста в литературе до сих пор остаётся леоновский Курилов, начальник политотдела транссибирской магистрали и профессиональный революционер…»[174] – вспоминает А. Стругацкий много лет спустя. Там же А. Стругацкий упоминает, что его особенно поразила точность предсказания войны в книге Л. Леонова. Возможно, отсюда появляется интерес А. Стругацкого к художественному прогнозированию.

В более поздний период доступ к редким книгам А. Стругацкий имел, по всей видимости, в силу специфики своей службы. В этот период А. Стругацкий читает западную приключенческую литературу, западную и советскую научную фантастику. Он рекомендует многие из прочитанных книг брату, а иногда отправляет ему свои переводы неизданных в СССР произведений.

Особое внимание стоит уделить Канской библиотеке, сформированной из фондов библиотеки последнего китайского императора Пу И, вывезенных после войны из Маньчжурии. Библиотека содержала книги на различных языках, в том числе на японском и английском.

По воспоминаниям М. Демиденко и упоминаниям в литературных произведениях Стругацких, а так же по воспоминаниям Б. Стругацкого об А. Стругацком[175], можно реконструировать следующие факты. В ШПВЯ, где преподавал А. Стругацкий, хранилась библиотека старинных китайских манускриптов, принадлежавшая некогда корейскому «то ли императору, то ли приближённому какому-то дворцовому», а затем захваченная в 1945 г. во время разгрома Квантунской армии и освобождения Северо-востока Китая. В ходе компании по борьбе с космополитизмом библиотеку было приказано сжечь (по видимому, в 1949 г.)[176]. Как пишет Демиденко: «Костры горели трое суток». По ночам офицеры-преподаватели пробирались к пожарищу и уносили книги домой, в их числе, возможно, и А. Стругацкий.

Б. Стругацкий, вспоминая эти годы, пишет о недостатке развлечений и недостатке хорошей литературы: «Выдающимся произведением реалистической прозы считался какой-нибудь «Кавалер Золотой Звезды», а в образцовых писателях-фантастах числились В. И. Немцов и В. Д. Охотников. Но тут нас спасали домашние библиотеки, сохранившиеся у родителей. Там мы находили и Дюма, и Уэллса, и Киплинга, и Леонида Андреева, и раннего Алексея Толстого»[177]. Перечисляя книги из домашней библиотеки, Б. Стругацкий называет и таких авторов как Э. Верхарн, Пьер Мак-Орлан, Анри де Ренье, Андре Жид, Ги де Мопассан, Ф. М. Достоевский, М. Е. Салтыков-Щедрин, Ф. Рабле, Шарль де Костер, Луи Буссенар («Туги-душители», «Факиры-очарователи»), Луи Жаколио («Грабители морей»). Большинство из них было невозможно достать в публичных библиотеках, и все они по вышеназванным причинам были прочитаны по нескольку раз Б. Стругацким. Среди любимых книг своего детства он называет «Войну и мир» Л. Толстого, «Накануне» И. С. Тургенева, «Повести Белкина» А. С. Пушкина, «Пылающий остров» А. П. Казанцева, «Остров доктора Моро» Г. Уэллса[178].

В Казани А. Стругацкий читает рассказ А. П. Казанцева «Взрыв» и рекомендует его брату. Впоследствии этот писатель сыграет большую роль в судьбе Стругацких, но в тот период А. Стругацкий положительно оценивает его творчество[179].

В письмах А. Стругацкого за 1947 г. можно найти цитаты из повести Ш. Алейхема «Мальчик Мотл», «Приключений Гекльберри Финна» Марка Твена, упоминания об английском фантастическом романе «Lost Horizont» не издававшемся в СССР[180].

В 1948 г. А. Стругацкий упоминает, что читал Ч. Диккенса («Посмертные записки Пиквикского клуба»), которого, видимо, рекомендовал ему брат[181]. Присутствуют в письмах 1948 г. отсылки к «Человеку-ракете» Г. Гуревича и Г. Ясного и басням И. Крылова, фильму В. Пудовкина «Суворов» (1940). В том же году А. Стругацкий перевёл рассказ И. Во «Человек, который любил Диккенса»[182].

В письмах А. Стругацкого за 1950 г. встречаются косвенные цитаты из Гофмана фон Фаллерслебена, М. Лермонтова, Н. Гоголя («Тарас Бульба»), «Острова сокровищ» Р. Стивенсона, «Дальних стран» А. Гайдара, В. Брюсова («Юному поэту») и К. Симонова («Чужая тень»), он упоминает и цитирует Маяковского («Мускул свой, дыхание и тело тренируй с пользой для военного дела»), они с братом обсуждают фильм М. Чиаурели «Падение Берлина», поэму Г. Лонгфелло «Остров пингвинов». Упоминает А. Стругацкий «Похитителей велосипедов» В. Де Сика, «Мстителя из Эльдорадо» У. Уэллмэна (а позднее цитирует в повести «Дьявол среди людей»), «Капитан армии свободы» («Viva Villa») Дж. Конвея (оба фильма – о мексиканских революционерах), «Долина гнева» («Captain Fury») X. Роуч[183]. В марте 1950 г.[184] А. Стругацкий рекомендует брату обратить внимание на речь Маленкова, опубликованную в газете «Правда»[185]. Он целиком пересылает брату стихотворение Теннисона «The Charge of the Light Brigade»[186]. Сохранился перевод А. Стругацким пьесы «Видения старого капитана» японского классика-декадента Арисимы Такэо, о котором он упоминает в письмах того же года вместе с упоминанием о более раннем переводе фантастической средневековой новеллы Уэда Акинари «Распутство Змеи»[187]. Он рекомендует брату прочитать книгу В. Сафонова «Загадка жизни». По рекомендации брата читает статью Г. Бошьяна «Новое о природе вирусов и микробов» в «Литературной газете» и называет её выводы о том, что саморождение продолжается и сейчас и его можно вызвать искусственным путём «полным подтверждением последнего неподтверждённого тезиса материализма»[188].

В 1951 г. Стругацкие обсуждают идею написать письмо И. Ефремову, по-видимому, о состоянии современной фантастики (А. Стругацкий упоминает в обсуждении как «перл» повесть В. И. Немцова «Семь цветов радуги»)[189]. А. Стругацкий читает «Дженни Герхардт» Драйзера и высоко оценивает эту поветь, читает «Седьмой крест» А. Зегерс, «Народную революцию в Китае» В. Никифорова и Г. Эренбурга, «Устройство вселенной» Гурвича (возможно, имеется в виду Г. Гуревич), пьесы А. Н, Островского, «Ещё одна победа» («Пиррова победа») Дж. Уивера, «Дон Жуан в Аду» Кикутикана, «До и после смерти» Арисимы Такэо, «Войну миров» Г. Уэллса, «Пиквикский клуб» Ч. Диккенса[190].

В 1952 г. он читает «Рождение миров» М. Ивановского (похоже, что фокус интересов А. Стругацкого смещается с философии на астрономию, видимо потому, что в эти годы и Б. Стругацкий начинает заниматься астрономией), цитирует «Гамбринус» А. Куприна, «Похождения бравого солдата Швейка» Я. Гашека, «Записки сумасшедшего» Н. Гоголя. Брат отправляет ему книги Р. Киплинга «Sea Warfare» и «Stalky & С^o»[191]. А. Стругацкий переводит «Сына Тарзана» и перечитывает в очередной раз «Пиквикский клуб» Ч. Диккенса в оригинале[192]. Рекомендует брату повести «Поджигатели» и «Заговорщики» Н. Шпанова, «Георгия Саакадзе» А. Антоновской, «Тетрадь, найденную в Сунчоне» Р. Кима[193]. Последняя производит на А. Стругацкого большое впечатление и долго ещё фигурирует в его письмах. Ссылается на «Звёздные корабли» И. Ефремова[194]. В этот период он уже активно работает над собственными рассказами – «Берег горячих туманов» (позднее «Страна багровых туч»), «Товарищи офицеры», так и ненаписанная повесть о «Тарзане Южных морей»[195].

В 1953 г. А. Стругацкий пишет пьесу «Судьба переводчика», задумывает серию рассказов «Там, где обычное сталкивается с несбыточным», причём делится с братом: «На это дело натолкнуло меня одно происшествие на Камчатке. Странное, полу-уголовное, полуфантастическое дело. Кроме того, я сейчас слишком много знаю, чтобы молчать»[196].Читает «American Notes» Ч. Диккенса, «Трое в лодке» Дж. К. Джерома, «Ярмарку тщеславия» У. Теккерея, «прекрасную книгу» Дж. Аллена «Атомный империализм», «Очерки о вселенной» Воронцова-Вельяминова, «Остров разочарования» Л. Лагина, «В стране поверженных» Ф. Панфёрова (последнее ругает), «Волшебный двурог…» С. Боброва[197]. Изучает по его собственному выражению «зарубежные фальсификации марксизма», «Blood on Lake Louisa» Б. Кендрика[198]. Цитирует «Гэндзи монотогари» Мурасаки Сибику, «Золотого телёнка» И. Ильфа и Е. Петрова[199]. Упоминает «Далеко от Москвы» В. Ажаева, «Красное божество» Дж. Лондона, «Опасный поворот» Дж. Б. Пристли, «Сорок девятый штат», «Тележка с яблоками» («An apple chart») Б. Шоу, пьесы Цвейга, «В мире больших молекул» Б. А. Воронцова-Вельяминова и «У истоков жизни» О. Лепешинской. Рекомендует брату «Летающие блюдца» Ф. Вольфа[200].

А. Скаландис мимоходом отмечает интересный факт, связанный со знакомством Стругацких с термином «двоемыслие» (Double think)[201]. Этоттермин вводит в литературный оборот Дж. Оруэлл, известный антиутопист, как позже стало известно – агент английской политической полиции, работавший в среде людей левых убеждений, запрещённый к печати в СССР. Б. Стругацкий использует этот термин в 1960-х гг., его знакомство с Оруэллом происходит через самиздат, популярный в эти годы, а А. Стругацкий – заметно раньше, по всей видимости, он читал книгу Оруэлла в подлиннике, на английском языке. Читал в оригинале и переводил А. Стругацкий неизвестные в СССР произведения Киплинга («Сталки и компания»), причём перевод отправлял затем брату.

В качестве специфического фактора формирования мировоззрения А. Стругацкого можно выделить японскую литературу, которой он увлекался всю жизнь[202].

В студенческие годы он переводил на занятиях Р. Акутагаву, которого в то время в СССР ещё никто не знал. В годы службы читал и переводил любые японские тексты, чтобы не забыть язык. А. Скаландис усматривает в элементах воспитательной теории Стругацких – в идее воспитания детей в интернатах – преемственность, в том числе и с японской военной педагогикой[203].

В письмах 1951 г. А. Стругацкий перечисляет брату книги, которые читает, среди них на японском: «Дон Жуан в Аду» Кикутикана, «До и после смерти» Арисимы Такео[204].

Не имеет смысла перечислять все переводы А. Стругацкого. Тем не менее, зная об этом обстоятельстве, можно предположить, что японская культура и философия оставили определённый отпечаток на формирование его мировоззрения.

Б. Стругацкий, отвечая на вопросы читателей, говорит о своём увлечении японской поэзией в 50-е гг.[205] В отличие от него А. Стругацкий именно к поэзии этой страны был равнодушен.

В 1960-е гг. А. Стругацкий часто высказывает брату желание писать «как Хемингуэй». Позднее на вопрос анкеты Р. Д. Орловой «Какую роль в вашей жизни сыграла американская литература?» А. Стругацкий отвечает: «Вы интересуетесь, какую роль сыграла американская литература в моей жизни… Боюсь, мне придётся Вас разочаровать. И в моём формировании как человека, и как литератора, американцы играли, по-видимому, весьма скромную роль. Во всяком случае, куда более скромную, нежели русская, английская и немецкая литературы. Исключение составляет, пожалуй, Хемингуэй… Я имею в виду… его «айсберговая методология»… И наряду с Гоголем, Щедриным, Достоевским, А. Толстым, Уэллсом, Фейхтвангером и Кафкой этот писатель был и остаётся моим учителем в литературе»[206].

За этой исключительно стилистической деталью скрывается целая философская система, характерная для эпохи 1960-х[207].

Первым следствием этих установок стала мода на грубость – отчетливо заметная не только в одежде, но и в языке Стругацких – как в письмах, так и в творчестве. Престижным становился антиинтеллектуализм, ученое рассуждение и книжное знание выглядели подозрительно. Смешиваясь с характерной для русской интеллигенции эрудированностью, это явление создавало «культ романтического невежества». Внешнее невежество требовало внутреннего багажа знаний. И в творчестве Стругацких это приводит к «отказу от объяснений»[208] – отказу от классических канонов научно-технической фантастики, где каждый фантастический элемент требует обоснования.

Другое следствие – культ общения и культ пьянства. Так особое значение приобретает система определений «свой/чужой» в неформальных кружках и сами кружки, в частности – упомянутый кружок, сложившийся вокруг издательства «Молодая гвардия».

Хемингуэй задаёт моду на отрицание патетики, официальных лозунгов. Это отчётливо видно на примере двух произведений Стругацких – «Страна багровых туч» 1956 г., наполненная пафосом борьбы человека с природой, спокойным героизмом главного героя, и, к примеру, «Понедельник начинается в субботу». Положительные герои обоих произведений руководствуются одними и теми же моральными установками, но стиль «Понедельника» патетики уже лишён, и философские мысли выражаются повседневным языком.

Идущая от Э. Хемингуэя установка на отрицание и изначальная коммунистическая позиция Стругацких причудливо сталкиваются и комбинируются на протяжении первой половины 1960-х гг., вплоть до 1966 г., когда доминирующим фактором, влияющим на мировоззрение Стругацких, становятся политические проблемы.

Подводя итоги литературным увлечениям Стругацких, можно сказать, что они имели достаточно широкий круг чтения. Стругацкие были знакомы как с классическими произведениями, так и с приключенческими и фантастическими романами, а кроме того, как минимум один из них много времени уделял изучению философии. Когда Б. Н. Стругацкого просили назвать десять книг, который должен прочитать каждый, он составил следующий список[209]:

«1. Н. Гоголь «Нос». 2. М. Твен «Янки при дворе короля Артура». 3. Г. Уэллс «Машина времени». 4. Г. Уэллс «Война миров». 5. К. Чапек «Война с саламандрами». 6. М. А. Булгаков «Мастер и Маргарита». 7. Д. Оруэлл «1984». 8. Р. Брэдбери «451^o по Фаренгейту». 9. И. А. Ефремов «Туманность Андромеды», 10. С. Лемм «Солярис».

Определённое значение на формирование мировоззрения оказывала музыка.

Уже говорилось об увлечении Б. Стругацкого джазом. Ещё раньше он просил брата присылать ему тексты «блатных и морских песен». А. Стругацкий отвечал ему, что больше увлекается «военно-лирической тематикой»[210].

Таким образом, атмосферой, в которой формируются политические взгляды А. Стругацкого на ранних этапах, является армия, японская литература, работа с секретными документам и близкое знакомство с практической деятельностью спецслужб СССР (в основном, в отношении военных преступников). Для Б. Стругацкого это обычный городской быт, школа, институт. В разном возрасте их застала Великая Отечественная война. Можно предположить, что характер встречи с ней оказал влияние на некоторое различие между братьями. А. Стругацкий встречает её почти совершеннолетним, детство его проходит в романтической обстановке 30-х гг. Б. Стругацкому в 1941-м 8 лет, и война поглотила большую часть его детства. Она для него просто стихийное бедствие, причины и истоки которого он в этом возрасте в полной мере не мог осознать. Конец 40-х – начало 50-х гг. А. Стругацкий проводит в армейских условиях, принимая участие в операциях, о которых, по его же признанию, не может рассказывать. Б. Стругацкий – в подростковой и студенческой столичной среде, с её специфическими увлечениями. Хотя под влиянием старшего брата их позиции со временем сближаются.

В более поздние периоды оба писателя развивались в идейном плане в параллельном ключе. После демобилизации А. Стругацкого они достаточно часто общаются, оба живут столичной жизнью, в Москве и Ленинграде, объединены совместным творчеством. Обоих интересуют, прежде всего, научные достижения СССР и в минимальной степени политика (до 1963 г.). Оба вращались в богемных кругах – кружках писателей, поэтов, критиков, художников. Тем не менее, круги общения их различны – А. Стругацкий живёт в Москве, Б. Стругацкий в Ленинграде. Оба круга далеки от Союза писателей и мэтров литературы, в том числе фантастики, их составляет молодое поколение писателей. В частности, вокруг А. Стругацкого и А. Громовой складывается новое течение философской фантастики. Многие из деятелей этих кружков впоследствии оказались диссидентами – эмигрировали или были арестованы.

Ко второй половине 50-х – началу 60-х гг. под влиянием ряда факторов политической и социальной истории, в среде советской интеллектуальной элиты оформляется и на первый план выступает специфическая форма мировоззрения – научно-технический романтизм. Эта форма становится плодородной средой для социального проектирования, так как интерес её носителей из области научно-технического прогресса быстро переходит на прогресс социально-политический. В этой среде Стругацкие формируются как писатели и как мыслители. Общественные настроения постепенно меняются к середине 60-х гг., когда в сознании интеллектуальной элиты происходит разделение идеального советского проекта – объекта анализа научно-технического романтизма и утопической фантастики – и практического его воплощения.

Пик популярности Стругацких приходится на 60-е гг. XX века, то есть их творчество неразделимо связано с утопическим мышлением этого периода.

Наравне с официальным творчеством Стругацких, воплощавшим в образах советский проект, популяризируемый пропагандой в 1950–1960-е гг., необходимо выделить критически-утопическую направленность более поздних их произведений, распространявшихся в рукописях и перепечатках от читателя к читателю, и, как правило, не попадавших в печать. Эта группа произведений создаётся авторами в основном в 1970-е гг. и является аналитическим продолжением сформулированного ими в сборнике «Полдень, XXII век» модели советского проекта. Если «Полдень» воплощает в себе общественную идею 1960-х гг., с её верой в научный и социальный прогресс, коммунистическое будущее, то более поздние произведения отражают специфический поиск новой идеи, свойственный советской интеллектуальной элите 1970–1980-х гг.

Подводя итоги. Общественно-политические настроения периода 1956–1964 г. стали результатом взаимодействия комплекса специфических факторов: политических, экономических и социальных. В политической сфере это смерть И. В. Сталина, которая повлекла за собой возникновение психологического шока. Сложившаяся ситуация поставила вопрос о необходимости выработки новой политической стратегии. Последующая критика «культа личности» стала реакцией на него и одновременно новым общественно-политическим вызовом. В экономической сфере это рост уровня жизни, связанный с комплексом социальных реформ 1950–1960-х гг., в результате которого острые материальные проблемы еще больше отходят на второй план, и современники переключается с проблем текущего бытия на конструирование образа будущего. Фактор НТР, успехи науки, освоение Космоса как главный научно-технический прорыв эпохи придают конструированию будущего черты достижимой реальности.

Психологический шок в сочетании с актуализаций задачи формулирования новых установок формируют запрос на проект будущего во властных структурах, а общественные настроения формируют аналогичный запрос «снизу». Результатом взаимодействия этих двух запросов становится актуализация внимания к социальному проектированию, которое в этот период выражается в двух формах: новая программа партии как результат государственного социального проектирования, и ряд коммунистических утопий, как результат социального проектирования в среде художественной интеллектуальной элиты.

Распространение социального проектирования в среде литераторов, в частности, писателей-фантастов, позволяет нам обратиться к их творческому наследию для изучения социального проектирования периода 1956–1964 г.

В качестве примера художественного социального проектирования для анализа были выбраны работы Стругацких. Этот творческий тандем играл заметную роль в формировании литературно-фантастических направлений 60-х гг. Среди современников были популярны, то есть оказались соответствующими представлениям читательской аудитории, различные социальные проекты этих авторов – как утопические, так и антиутопические. Таким образом, мы можем говорить о том, что на материале творческого наследия Стругацких мы можем выдвигать суждения о социально-политических интересах их современников.

Эти авторы отмечают существенное значение ряда исторических событий 50–60-х гг. для формирования их общественно-политических взглядов. Существует также ряд индивидуальных факторов, зачастую различных для Аркадия и Бориса Стругацких.

Среди таких факторов можно выделить три группы: биографический фактор, круг общения и круг чтения.

Первая группа включает специфические факторы формирования взглядов каждого из писателей Стругацких. В первую очередь разница в возрасте между братьями, которая обусловила различную роль Великой Отечественной войны в формировании мировоззрения А. и Б. Стругацких. Возрастное различие в значительной степени обусловило и отличия в отношении братьев к И. В. Сталину, идеологии и методам периода его правления. А. Стругацкий достаточно осознанно поддерживал последние, Б. Стругацкий испытывал «слепую веру» в И. В. Сталина в детстве, которая в юношеском возрасте сменилась сомнениями. Такое различие отчасти может быть обусловлено профессиональными и территориальными особенностями формирования мировоззрения каждого из писателей. А. Стругацкий после войны окончил ВИИЯ и до середины 50-х гг. служил военным переводчиком в отдалённых восточных регионах. Б. Стругацкий учился и жил в Ленинграде, где окончил математико-механический факультет ЛГУ и аспирантуру Пулковской обсерватории, а затем работал в Пулково инженером-эксплуатационником по счётно-аналитическим машинам вплоть до перехода на профессиональную писательскую деятельность.

Специфика биографии обусловила и различные круги общения, характерные для каждого из писателей на разных этапах. Однако для нас наибольший интерес представляет круг общения писателей начиная со второй половины 50-х гг. Можно объединить людей, входящих в него, термином «столичная интеллектуальная элита», причём в данном случае имеется в виду элита как художественная, так и научная. Многие знакомые и некоторые родственники А. Стругацкого также имели тесные контакты в кругах партийной элиты. Представляется, что такой круг общения позволяет говорить о знакомстве Стругацких с новейшими идейными тенденциями как в среде власти, так и в творческой среде.

Круг чтения Стругацких во многом был обусловлен биографическими факторами. Он связан с несколькими библиотеками, включавшими редкие издания, которые были доступны Стругацким на разных этапах жизни (например, библиотека Н. Стругацкого, Канская библиотека А. Стругацкого). Круг литературных интересов Стругацких можно разделить на четыре группы: первая – философская и научная литература. Здесь в первую очередь надо отметить, что документально подтверждено знакомство Стругацких с работами К. Маркса, В. Ленина, И. Сталина и некоторых западных социалистов. Однако, анализируя творческое наследие Стругацких, можно установить их знакомство с японской, античной и классической немецкой философией. Вторая группа включает в себя классическую отечественную литературу. Среди авторов этой группы Стругацкие особо выделяют Н. В. Гоголя и Л. Н. и А. Н. Толстого. Третья группа включает в себя японскую классическую литературу, с которой по роду своих профессиональных интересов был тесно знаком А. Стругацкий. Четвертая группа – приключенческая и фантастическая литература. Среди приключений они отдавали предпочтение западным авторам, с увлечением читали отечественную фантастику.

Таким образом, круг влияний на формирование взглядов Стругацких оказался достаточно неоднозначным, что позволяет рассматривать их одновременно как представителей двух значимых направлений советской фантастики.