Глава 13 Близок конец теоретической физики?

Во второй половине XX века кембриджский департамент прикладной математики и теоретической физики располагался в огромном мрачном здании – архитектурном чудище, напрочь лишенном изящества. Вероятно, сотрудники департамента были так увлечены своей работой, что не замечали обстановки, а может, любили старое здание за что-то иное, не за красоту.

Чтобы попасть внутрь, нужно было свернуть с Силвер-стрит в узкий проулок, к заасфальтированной парковке и красной двери. Казенная обстановка, сложный лабиринт коридоров. За небольшим холлом коридор резко сворачивал направо мимо старинного чернометаллического лифта, какое-то время шел прямо, затем поворачивал и расширялся, ведя мимо почтовых ящиков и досок объявлений, где вывешивалось расписание семинаров и лекций, а заодно можно было полюбоваться и похабными граффити. Затем коридор столь же внезапно сужался и упирался в дверь просторной гостиной.

Десятилетиями соблюдалась традиция: в четыре часа дня весь департамент собирался в этой гостиной на чай. В остальное время в опустевшей комнате приглушали освещение, но все равно глаза резал ядовито-зеленый цвет – виниловых кресел у низких столиков, деревянной отделки, нижней части поддерживавших высокий потолок колонн. Имелся тут стол со стопками научных публикаций, на одной стене висели хулиганские фото нынешних студентов и преподавателей, на другой – официальные портреты прежних Лукасовских профессоров. В дальнем конце помещения – огромные окна, обеспечивавшие дневное освещение и вид на голую стену по другую сторону проулка.

Из общей комнаты выходили двери во многие кабинеты, в том числе в кабинет Хокинга. Его логово обозначалось табличкой: “Тише, босс спит”. Кокетство, разумеется: на самом деле Хокинг часами усердно работал в этой обжитой им комнате с высоким потолком, где на столе рядом с компьютером стояли фотографии его детей, зеленело несколько растений, на двери прикрепили портрет Мэрилин Монро в полный рост. Единственное – зато очень большое – окно выходило на парковку. С 1985 года в этом кабинете вместе с Хокингом постоянно находилась сиделка.

Рабочий день Хокинга начинался около 11 часов. Вместе с секретарем он просматривал расписание. Под конец 1980-х расписание превратилось в нечто вроде домашней игры: ни Стивену, ни секретарю не удавалось его соблюсти, и тот, кто являлся на встречу с Хокингом, должен был приготовиться к неожиданностям.

День продолжался под тихие щелчки переключателя, на который нажимал Хокинг. Сидя в своем кресле, он спокойно следил за тем, как всплывают на экране слова, и выбирал нужные для общения с гостями и интервьюерами, консультаций с коллегами, наставлений студентам, телефонных разговоров, подготовки лекций или ответов на письма. Порой раздавалось негромкое гудение мотора: Хокинг выезжал из своего кабинета и катился, управляя креслом с помощью джойстика, через гостиную по коридору в другие помещения, на встречи и семинары. Сиделка шла следом. Время от времени компьютерный голос просил ее усадить пациента поудобнее или отсосать жидкость, скопившуюся у него в дыхательных путях.

К концу 1980-х в штате Хокинга числилось немало сиделок, весьма опытных, разного возраста и пола. Все они обожали своего подопечного, наводили на него красоту – расчесывали ему волосы, протирали очки, промокали подбородок (Хокинг не контролировал слюноотделение) и по многу раз на дню “придавали ему вид”. Полностью зависевший от помощи других людей, Хокинг тем не менее отнюдь не казался беспомощным. Он оставался упрямым и решительным и все в своей жизни определял сам. Помощники говорили, что работать с такой сильной личностью трудно, зато интересно. Раздоров и конкуренции между сиделками, о чем писала впоследствии Джейн Хокинг, я никогда не замечала.

На исходе 1980-х с потоком писем не справлялись уже научный секретарь, личный секретарь Сью Мейси и одна из сиделок, на которую возложили еще и эту обязанность. Они, как могли, старались отвечать на письма, стихи, видеокассеты, присылаемые со всех концов мира. Многие делились собственными трогательными историями и заслуживали вдумчивого ответа. Жаль было отделываться открытками с клишированным текстом, но если бы Хокинг с утра до вечера возился с почтой, он бы все равно не сумел ответить даже на малую часть этих посланий.

В час дня, в дождь или вёдро, Хокинг выезжал на кресле с портативным компьютером на узкие улочки Кембриджа. Иногда ему сопутствовала только сиделка, в другой раз следом трусцой поспевали студенты. Недолгий путь через самое сердце Кембриджа, мимо магазинчиков на Кингс-парейд, часовни Кингс-колледжа и здания Сената к Гонвилл-энд-Киз на ланч с другими членами колледжа. Сиделка накидывала ему на плечи слюнявчик и кормила с ложки. За едой Хокинг вел беседу, постоянно нажимая на кнопку джойстика и выбирая слова, обращенные к соседям за столом.

После ланча он возвращался в DAMPT. Своей манерой бесстрашно раскатывать на инвалидном кресле Хокинг запугал и Старый, и Новый Свет. Студенты выбегали перед ним на проезжую часть Кингс-парейд и Силвер-стрит, останавливали автомобили, грузовики и велосипеды, а Хокинг знай себе катил – привилегированный транспорт. Многие опасались, что его прикончит не БАС, а грузовик.

В 4 часа Хокинг вновь являлся из-за ядовито-зеленой двери. Четырехчасовой чай – священная традиция: пустовавшая дотоле комната наполнялась оглушительным шумом голосов, звяканьем ложечек в чашках. Физики и математики в большинстве своем одевались как на стройку, “группа по относительности”, кучковавшаяся вокруг Хокинга, смахивала на рок-ансамбль в дождливый день. Говорили не о пустяках, говорили о кротовых норах, Евклидовых областях, скалярных полях и черных дырах. На приземистых столиках писали уравнения. Суховатый юмор Хокинга задавал тон в его углу, и студенты уверяли, что две-три его реплики за чаем стоили двухчасовой лекции иного светила. Хокинг научился плотно упаковывать свои соображения в лаконичные фразы. Перечитывая записи разговоров с ним, легко убедиться, как точно он выбирает слова для выражения своих мыслей.

В четыре тридцать гостиная пустела столь же стремительно, как до того заполнялась, оставалась гореть лишь одна длинная флуоресцентная лампа. Хокинг возвращался в свой кабинет работать до семи. В это время дня он мог больше внимания уделить студентам.

Вечерами Хокинг ужинал в колледже или же в фургоне, оборудованном на деньги от полученной в 1988 году израильской премии Вульфа, ездил в театр или на концерт. Он непременно посещал школьные вечера с участием Тима – младший Хокинг играл на виолончели так же талантливо, как его старшая сестра. Иногда Хокинг допоздна засиживался за работой в своем кабинете.

В один из таких вечеров в декабре 1989 года я пришла обсудить с ним замысел первой моей книги о нем. Мы поговорили о черных дырах, я прочла ему пару страниц, чтобы проверить, все ли я поняла правильно. Пожаловалась, что выходит суховато: мой редактор считал, что забавам и шуткам не место в книге о науке. Хокинг сказал: “Книга должна быть смешной. Так ему и передайте”. Я понадеялась, что совету самого Хокинга мой редактор не сможет не внять. Ведь книги Хокинга распродавались как горячие пирожки – миллионами экземпляров. Посреди разговора, следя за всплывающими на экране словами, я встревожилась, прочитав: “Подсадите меня повыше”. Но тут же сообразила, что эта просьба адресована не мне, и оглянулась на сидевшего возле нас молодого медбрата. Тот встрепенулся и усадил Хокинга поудобнее.

За тот вечер мы составили план работы. Хокинг поручил личному секретарю показать мне детские и семейные фотографии и те страницы, которые он написал о своем детстве и о болезни, однако не стал публиковать. Он пообещал проглядеть вместе со мной научные разделы книги – в мае или июне, когда я их закончу.