Ужин в Гонвилл-Энд-Киз

Холодным ноябрьским вечером – одним из тех четырнадцати в Кембридже – мы со Стивеном поехали на ужин в Гонвилл. Автомобиль остановился между зданием Сената и церковью Сент-Мэри, там, где Кингс-парейд переходит в Тринити-стрит – напротив колледжа Гонвилл-энд-Киз. Сиделка, доставившая нас туда из Центра математических наук, оставила фары включенными и, обойдя машину, подошла к переднему сиденью отстегнуть “упряжь”, которой инвалидное кресло Стивена крепилось на месте обычного пассажирского. Тем временем я вылезла с заднего сиденья, чтобы не мешать, и ждала на улице. Высвободить тяжелое кресло-каталку – непростая работа, требовалось пространство для маневра. Вездесущие кембриджские велосипедисты ловко объезжали и меня, и машину, а потом и металлический пандус, который сиделка спустила на мостовую, чтобы Хокинг, тепло закутанный для защиты от пронизывающего ветра, мог направить свое кресло на тротуар.

Он медленно, величественно въехал в ворота колледжа, миновал три внутренних двора и подъехал к той двери, которая вела в главный зал. За все эти годы, сколько Хокинг ни боролся за права инвалидов, в его родном колледже так и не обустроили для него удобный доступ в главный зал и в гостиную для научных сотрудников. В крошечном лифте помещался лишь он с сиделкой. Мне и моему мужу, встретившему нас у ворот колледжа, Стивен объяснил, как подняться другим путем. Мы вновь присоединились к нему и вместе пробирались через кухни и другие помещения, не предназначенные для туристического осмотра, хотя в целом старинный колледж вполне красив. В отделанной роскошными стенными панелями гостиной для научных сотрудников в камине горел огонь. По тону коллег, приветствовавших Хокинга, нетрудно было догадаться, что они давно привыкли к нему и не удивляются, не пугаются, не восхищаются ни его достижениями, ни его борьбой с недугом. Среди них были люди, добившиеся не меньших результатов в своей академической сфере, чем он, пусть не пользующиеся столь громкой всемирной славой. И все они звали его просто Стивен.

Выпив шерри, мы перебрались в главный зал и расселись за Высоким столом – этот стол располагается на подиуме над длинными столами, где шумят студенты, ибо в Гонвилл-энд-Киз по-прежнему берегут традицию совместных трапез. Аспиранты устраиваются в более спокойном месте – на галерее менестрелей (без менестрелей). Под уютное позвякивание ножей и вилок о фарфор и гул молодых голосов, порой громкую речь и всплеск смеха мы ели и пили прекрасное вино из университетских погребов. Сиделка повязала Стивену широкий слюнявчик и кормила его, а он щелкал своей коробочкой и компьютерным голосом обсуждал с моим мужем международную политику.

Большой зал увешан портретами выдающихся членов колледжа. Почти посередине, на видном месте – современный портрет Хокинга. Веками мужчины (а в последние десятилетия и женщины) выходили из этого колледжа, от этих долгих шумных пиров и отправлялись дальше – преподавать, продолжать научные исследования, зарабатывать деньги, изменять мир. Мы пировали, как они, посреди этой удивительной смеси юного и древнего, замечательного и обыденного, незрелого и почтенного. Представьте себе, что вы отправились в летний лагерь, а попали в многовековое, неуместно прекрасное здание. Гонвилл-энд-Киз приютил многих необычных, совершенно разных людей – и все они относились друг к другу как к товарищам по летнему лагерю.

В те две недели осенью 2000 года, когда мы с Хокингом работали над “Миром в ореховой скорлупке”, я часто приезжала по утрам в DAMPT раньше его и ждала у современной изогнутой стойки, отделявшей дверь кабинета от пандуса, ведущего к лифту, – ох уж это суперсовременное здание! Каждый раз, когда двери лифта открывались и оттуда выкатывалось кресло, казалось, будто реальность чуть-чуть, но весьма существенно изменилась и мне нужно вновь приспособиться. Вроде бы я знала, чего ждать, но вот он, выходец из иного мира – непостижимый не только из-за безмерного превосходства в интеллекте и из-за недуга, но в первую очередь из-за немыслимой, невиданной силы воли, – вот он катится медленно и неумолимо по нашему пространству и времени, по короткому пандусу, ведущему в кабинет, чуть ноги мне не отдавил.

Механический голос произносит: “Доброе утро”, или осведомляется: “Как дела?”, или еще что-то… и начинается очередной рабочий день Стивена Хокинга.