Неглава, Сарра Гинзбург, 1905–1915

Александр — Сарре Гинзбург в Починки, 24 декабря 1905 года. На фотографии, которую у нас в семье было принято называть «бабушка на баррикадах», с ней рядом человек, лицо которого еще будет всплывать в домашнем архиве. В переписке его полное имя не упоминается ни разу: бабушкины подруги ехидно называли его Санчо-Панчо, как спутника Дон Кихота с его беззаветной преданностью. На обороте снимка — атрибуция, выданная горьковским музеем; если ей верить, фамилия Санчо — усатого красавца в косоворотке — была Баранов.

На открытке — картина Айвазовского «Девятый вал», десятилетиями украшавшая русские гостиные и актовые залы: мыльно-зеленая изнанка моря, огромная волна нависает над обломком мачты, за который цепляются утопающие, на горизонте тонет их корабль. Поверх ручкой приписано: «Привет из Нижнего».

Сара,

Вы пишете, чтобы мы Вам написали про свое житье-бытье, про свои «делишки». Мне кажется, что было бы много лучше, если бы Вы сами приехали к нам, и при том как можно скорее. Сами бы посмотрели на наше житье-бытье, и сами бы приняли ближайшее участие в тех горячих спорах, к<оторые>рые мы здесь ведем с с-р. Чай, уж будет Вам откармливаться? Да и при том я что-то уже недоволен тем, что у меня больше уже не болит горло.

Александр.

О чем спорили в том декабре с эсерами? И кто спорил? Судя по кругу прабабушкиных знакомств, Санчо, как и другие ее приятели, был близок к большевикам — а речь, скорее всего, шла о необходимости революционного террора. Только что, после октябрьского манифеста, партия социалистов-революционеров заявила о роспуске своей Боевой организации. Большевики настаивали на необходимости новых терактов и экспроприаций; эсеры стояли на своем. Обошлись и без них: с осени 1905-го по осень 1906-го были убиты 3611 государственных чиновников.

Откармливаться (или «отъедаться», это слово еще всплывет в другом письме) Сарра ездит домой, в Починки, к отцу и сестрам. В Нижнем она учится во 2-й гимназии, лучшей в городе, и заводит знакомства. В этом письме ее новый друг еще делает классическую ошибку в написании ее имени — Сара вместо Сарра. Но она, кажется, все равно к нему приедет — и будет на баррикаде с ним рядом, с подбитым глазом, в нелепом чепце, сбившемся набок. В день, когда Санька отправит ей эту открытку, на Сормовском заводе волнения, снежные улицы перегораживают чем придется, в ход идут деревянные ящики и конторские шкафы. Нижегородский губернатор уже послал в столицу срочную депешу: «Положение в городе очень опасное. Завтра могут быть беспорядки. Войск нет». 29 декабря, когда на открытку со штормом поставят починковский штемпель, восстание расстреляют из пушек.

Платон — Сарре Гинзбург (в тюрьму), 9 февраля 1907 года. Босая арфистка с огненными глазами и гривой черных волос сидит на безлюдном горестном берегу. На открытке написано «Н. Зихель, Утешение в музыке».

Здравствуйте товарищ Сарра! Я не музыкант и плохой певец, но музыка и поэзия служат всегда для меня и утешением, и наслаждением. Я знаю от «маленькой Сарры», что Вы поете и любите музыку, а потому и шлю Вам в Ваш каземат эту открытку; она мне очень нравится как по исполнению, так и по содержанию. Это воплощение красоты очень много говорит наболевшей душе, может быть вызовет тоже и в Вашей. Я верю почему-то, что Вас недолго будут держать и хотя мы живем и «не во времена сказок», но надежды есть на что-то!.. Победа за левыми и оппозиционными полная в Думе. Это много говорит за победу над темной силой и можно думать, что нам не долго будет ждать этой «зари пленительного счастья» —

«Товарищ, верь: взойдет она,

Заря пленительного счастья,

Россия вспрянет ото сна,

И на обломках самовластья

Начертит Ваши имена!..»

Пушкин

Самовластья = страданий за зарю нашей России. Впереди светло, товарищ!

Радостно верьте и Вы и переносите свою долю.

Жму Вашу руку.

Платон.

Сарра Гинзбург арестована за распространение нелегальной литературы и сидит в Петербурге, в Петропавловской крепости. «Маленькая Сарра», по всему выходит, Сарра Свердлова — не только близкая, на всю жизнь, подруга моей прабабушки, но и сестра своего жутковатого брата.

В цитате из Пушкина товарищ Платон делает две трогательных ошибки: «заря» вместо «звезда», «начертит» вместо «напишут». Партийную кличку «Платон» носил человек недюжинный. Иван Адольфович Теодорович, сын и внук польских повстанцев, профессиональный революционер, приятель и соратник Ленина, был членом центрального комитета РСДРП (заведующим явками, как утверждает полицейское донесение). Через десять лет он станет первым советским наркомом по делам продовольствия — и почти сразу выйдет из состава Совнаркома в знак протеста против идеи военного коммунизма. Через тридцать, 20 сентября 1937-го, будет расстрелян по приговору Военной коллегии Верховного суда.

Только что была избрана Вторая Государственная дума — первая просуществовала всего 72 дня, эта продержалась на тридцать дней дольше — потом неудачливый русский парламент опять от правили по домам. Левых там действительно было много, больше трети. Удивительно сейчас смотреть на списочный состав тогдашних депутатов: среди них огромное число крестьян (169 человек), тридцать пять рабочих и всего шесть промышленников, двадцать священников, тридцать восемь преподавателей — и даже один поэт, Эдуард Трейманис-Зваргуль, живший в Риге и писавший по-латышски. Товарищ Платон тоже туда баллотировался, но его не выбрали.

Санька — Сарре Гинзбург, 12 августа 1907 года. Женский портрет.

Саруська, не правда ли, какая красавица! Все равно что как ты! И вот когда я смотрю на такое красивое женское лицо, мне кажется, что женщина — страшная сила в жизни и особенно в жизни нас, мужчин. Ради нее, ради одной ее улыбки мы готовы идти на какую угодно борьбу, на мучения и на смерть! Она царица жизни и все в жизни, все лучшее и прекраснейшее в ней принадлежит женщине. Потому что она сама есть самое прекраснейшее и красивое создание природы! И как безумно счастлив может быть тот человек, к<ото>рый сумеет зажечь огнем страсти ее прекрасные глаза и они засверкают безумным весельем, опьяняющей красотой… Сами боги позавидовали бы тому ч<елове>ку. Я хочу быть таким счастливцем, хочу безумно…

Александр.

Санька — Сарре Гинзбург, 17 октября 1907 года. На открытке картина с названием «Не ходи»: женщина провожает революционера в кубанке — у него усы, в руке револьвер, поодаль снежные крыши и маленький купол. Поверх приписано от руки: «Ты же всегда мне скажешь: Иди!»

Саруся, сегодня утром я отправил тебе письмо и забыл, что сегодня у нас 17 окт., а потому и не приветствовал тебя с этим. А между тем этот день навсегда останется для меня дорогим и памятным и не только по своему общественному значению, но и потому, что в этот день два года тому назад мы с тобой впервые ходили, схватившись за руки в уличн<ой> демонстр<ации>. Тогда мы были еще совсем чужие и я не знал и не предполагал что та черноглазая девушка, к<ото>рая шагала рядом со мной, и руку к<ото>рой я крепко сжимал в своей руке, станет мне вскоре дорогой, а позднее и моей невестой. 17е окт<ября> нас сделало товарищами и породнило. Да здравствует 17-е октября 1905 г.!

Твой Санька.

Привет Кате.

17 октября 1905 года — день, когда был обнародован царский манифест, который обещал населению России гражданские свободы и полноценный парламент.

Михаил Фридман — Сарре Гинзбург в Монпелье, 25 марта 1909 года. Античная парочка, блондинка протянула брюнету пышную розу, он склонился и прилежно внюхивается.

Эту открытку вы получите тоже на праздниках и в самый разгар южной весны. Хорошо у вас наверно теперь. А у нас снег, мороз (хотя и небольшой), но все же подтаивает и чувствуется приближение весны. Конечно, весны в природе, а не той, которая на этой открытке. Ах, Сарра, родная, отчаянно хочется порой к Вам!

Пишите, пишите чаще, чтобы хоть от жизни отдохнуть душой, представляя Вас перед собой.

Ваш Михаил.

Санька — Сарре Гинзбург в Починки, до 13 июля 1909 года. Старики, старухи, матери, дети, понурые и сгорбленные, стоят в очереди за даровым супом — но дверь заперта; картина называется «Суп для народа».

Сарочка, получил все твои открытки — ты себе не можешь представить, как мне понравилась последняя карточка. Спасибо тебе.

Посмотри на эту грустную, печальную картину — посмотри на побежденных жизни, но что еще так же жалко так, как все почти старики — а что бы было, если посмотреть, как гаснет молодость, как на лицо на глазах обрушивается тоска отчаяния и как в конце концов ломается и гибнет все яркое, все живое, все дорогое…

Посылаю тебе биографию Горького, ты поймешь почти все.

Дмитрий Хаджи-Генчев — Сарре Гинзбург, Монпелье, 29 декабря 1909 года. Письмо крайне деловое, мелкий бисерный почерк заполнил страницу до отказа, переходы с французского на полурусский кажутся погрешностью, результатом спешки и волнения. Через два дня Новый год, Сарра вот-вот приедет.

Саррка, спишус ответить толькой что получившой открытке. Писал завчера, что лучше уехат из Лозаны утром, чтобы приехать сюда de bonne heure. Самое хорошое поехать 5ч5min. рано утром. В Лioне поезд будет в 10 ч.13 min. перед обедом, пер. 10:45, в Tarascone в 3 ч. 39 после обеда, и в Montpellier в 7 ч. вечера. Другой поезд тоже хороший, хотя поздно приезжает в Montpellier, эст в 9ч17 min перед обеда, и Lyon будет в 4 ч.5min. после обеда, depart de Lyon a 5h 53min., arrive a Tarascon a 10h.23, et a Montpellier a 12h23 ночью. Третьий поезд, но не уверен, эсли эст III кл., и самый хороший, эст в 12ч10min по обеда. В Лион приезжает в 4ч34 после обеда. Из Лиона уезжает в 5ч53 min. и в Montp. будет как второй в minuit. Посмотри хорошенько, указано, что он самый хороший и III класс эст. Так что непременно выезжай с ним, эсли не можете утром рано в 5 ч. Потом смотрите и делайте как вам показал планом. На вокзале чтобы головка была на окне и чтобы вы тоже меня искали. Иначе рискуем не увидеться. Но зато непременно на Montp вокзале встретимся, эсли другое нет. Посмотрим как. Я уже решил — я приеду в Tarascone. Так что меня тоже там ищите. Эсли не увижу в Tarascone, пойду в Nime, эсли и там не увижу вернусь в Montpellier и там буду ждать всю ночь, но опять тебя найду. Пишу Иде о каких-то конвертах. Покупите мне, нуждаюсь для <нрзб> visite. После обеда уехать из Лозаны нельзя, потому что придется всю ночь быть в поезде.

Привет горячий. Ваш МГ

Рахиль Гинзбург (младшая сестра) — Сарре, 3 января 1910 года. Открытка без штемпеля (на ней полураздетые дети возятся с голубем — картина называется «Мальчики-нищие») послана из Починок, из опустевшего общего дома. Абрам Осипович, отец, умер несколько месяцев назад.

Дорогая Саррочка! Прежде всего поздравляю с новым годом. Дай Бог, чтобы он был счастливее 1909-го… Большое спасибо тебе за платочки. Мы тебе все еще собираемся посылку послать… Вот Маня немного оправится с пальцами. Сейчас все на спектакле. Дома только я и Леля. Ставят «Без вины виноватые». Вчера у нас были гости около 40 человек. Сидели до 4-х. Я чувствовала себя очень плохо и легла после ужина. Ну Саррочка а ты как себя чувствуешь? Из Нижнего ничего не пишут. Леля кое-что порассказал. Лиза скоро едет в Нижний. Она уже больше не служит.

Целую тебя. Рахиль.

Санька — Сарре Гинзбург, 4 января 1910 года. Немецкая открытка с берлинским штемпелем, на картинке влюбленные крестьяне милуются во ржи — у него пшеничные усы, на ней пестрая юбка, сбоку стишок про liebesgedanken.

«Die liebe bleibt sich immer gleich» [любовь всегда одинакова]… Будь ты хоть в Париже или в Берлине. Вот уже второй день, как я брожу по Берлину, осматривая его. Город интересный. И не будь у меня взят билет до Питера, остался бы я здесь и попробовал бы найти работу. А там глядишь нашел бы здесь такую же хорошенькую мордочку какая на карточке прижалась к молодому косарю и не преследовали бы больше меня черные очи израильтянки.

Привет. Александр.

Михаил Фридман — Сарре Гинзбург, 26 декабря 1909 года. Большеглазая девушка томится у открытого окна, волосы разбросаны по плечам, бесполезные руки сложены на коленях. Надпись: «Ришонь. Если бы я была птичкой!»

Моя дорогая Сарра! Я не послал Вам поздравление с заграничным новым годом — я не знал, застанет ли Вас письмо дома, т. к. слышал, что Вы уехали из Montpellier. Но теперь, узнавши, что Вы уезжали временно и надеясь, что Вы получите письмо, я шлю Вам к Новому году самыя лучшие свои пожелания. Я желаю, чтобы никогда не иссякала Ваша вера в будущее, чтобы всякий шаг Ваш вперед был увенчан успехом и чтобы Вам удалось создать свою жизнь такою, какая наиболее удовлетворяет Вашим идеалам.

Еще хочу — чтобы нам привелось свидеться.

Любящий Михаил.

Михаил Фридман — Сарре Гинзбург в Нанси, весна 1910 года. Голубая и серая Волга под высокой стеной нижегородского кремля.

Я очень сожалею, что Вы обратились ко мне с просьбой одолжить Вам денег на поездку немного поздно. И почему Вы не написали мне, когда я вернулся из Оренбурга. Тогда было денег достаточно, и я совершенно свободно мог уделить Вам, Сарра, 100–150 рублей, тем более, что я и не представлял, что захвораю. На днях я познакомился с Вашими родственниками, включая и брата, а вчера гулял с ними. Говорили о Вас, хотели Вам дать общую телеграмму — поздравления с выдержанием экзамена. Так, как же на счет приезда? Может, вытянемся сообща?

Миша

Санька — Сарре Гинзбург в Париж, 1911.

Приехал в Дижон, почти уже дома, а мысли все еще тянутся к югу… Странная жизнь! Живешь и поступаешь обратно своим желаниям! И какой во всем этом смысл?

Вчерашнего покоя уже нет в душе, а жутко и неуверенно в ней как-то и отчего так — сам не знаю. Долго стоял у окна, всматриваясь в ночную мглу. Поезд быстро мчится, направляясь к определенной цели. А моя жизнь? Есть ли в ней какая-то определенная цель? И куда она мчится?

Санька

Дмитрий Хаджи-Генчев — Сарре Гинзбург, 27 июля 1912 года.

Дорогая Саррочка, только что получил твою карточку из Софии. Я уже давно прошел свой государственный экзамен, было очень трудно — но прошел. Ты же знаешь — мне иногда везет. Теперь останусь здесь еще 2–3 дня и поеду в другой город буду солдат-врачом в дивизионной военной больнице. Очень трудно будет то, что денег нет, а самая служба не трудна, все профессиональное. Вчера Саррочка для первого раза имел визит — заплатили только 2 фр. Сейчас же, в этот же ден потратил все. У меня дела не очень хорошие и все за то, что денег нет. Я еще не женился и наверно никогда не женюс — никто меня не любит, никто жениться на меня не хочет. А ты Саррочка почему не писала побольше о твое прошлое и будущее — я же ничего не знаю о тебе.

<На обороте:>

Саррочка, приезжай в Дряново жить в дача, здес так хорошо, так приятно, так вольно жить — только одно повсюду свини и курицы. Жму руку. Кончу.

Дмитрий Хаджи-Генчев — Сарре Гинзбург, Тырново, 29 октября 1912 года.

Привет из старой столицы Болгарии. Завтра наборная комиссия будет меня смотреть и approuver [одобрять] как солдат. Завтра вечером буду снова в Дряново, напишу подробно. Три дня тому назад брат приехал (вернулся с бойного поля). Ранен в правой руке (1/3 moyen du bras, Humerus intact [средняя часть плеча, кость не затронута]).

Salut. <…>

«Бойное поле» на европейской территории развернулось за два года до начала Первой мировой: идет Первая балканская война.

Сарра Гинзбург — Михаилу Фридману, 1913. Парижская фотография — вид с Нотр-Дам, мосты через Сену.

Написала открытку и сейчас же вспомнила, что у меня есть для вас «француженка», которую давно собиралась послать. Боюсь, что сломают ее в конверте, потому приходится посылать между что-нибудь твердое, вот и снова пришлось заполнить открытку. Везет вам Миша! А хороша парижанка, эффектна. Я люблю эти карикатуры, их здесь такое разнообразие. А это вид Парижа, взятый с Собора Божьей Матери, удивительно удачный. Миша будет ругаться, что пишу неразборчиво, но таков почерк большинства врачей, видно за свою медицину у них, как у меня, исчерпалось терпение и это сказывается даже в письмах. Ну, Миш, нравится француженка? Или вы русофил? Хорошо ли кутнули за освобождение Гурвича? Как его дела в другой области… Больно поздно уже, пора и честь знать.

Михаил Фридман — Сарре Гинзбург в Починки, сентябрь 1913 года.

Сарра! Если Вам нет нужды отъедаться, так чего же Вы зря так долго сидите там. Приезжайте сюда скорее, а то безумно тоскую. Да, и на стенку пора уж лезть! Я только что с дачи приехал и опять уезжаю. В Телятниково не поеду — нельзя. Привет от «хуторян».

Миша

Сарра Гинзбург — Михаилу Фридману, октябрь 1913 года.

Верней всего, милый приятель, я останусь зимовать в Париже. Ответа от министра о моем переводе еще не получалось, но по всей вероятности утвердят. Завтра неделя, как я приехала; прошли дни в каком-то хаосе — сама их не видела. Теперь устроилась с комнатой и хочу скорей за работу. Изголодалась за лето без дела, потому думаю, работа пойдет лучше. А вы как? Вспоминаете ли ночки темные? Как проводите их теперь. Всего хорошего.

Сарра Гинзбург — Михаилу Фридману, Париж, 15 ноября 1913 года.

Миша, негодный вы господин, уехала Сарра и концы в воду. Не похвально, хоть с юристов и не спрашивают, а все же. Водили меня вчера в кабачок (жаловалась, что мало просвещают), а сегодня спать хочется и голова трещит. Что у вас слышно, как работается, каково настроение после «Бейлиса»? Пишите, а не то я тоже буду писать так же.

Только что присяжные полностью оправдали еврея Менахема Бейлиса, обвиненного в ритуальном убийстве двенадцатилетнего киевского мальчика; этот громкий судебный процесс было принято сравнивать с делом Альфреда Дрейфуса.

Сарра Гинзбург — Михаилу Фридману, Париж, 18 февраля 1914 года.

Вы правду подметили, пожалуй, что перестала писать. Да, я сама это почувствовала, но мимолетно, а теперь, когда прочла вашу открытку, это мне вспомнилось. Отчасти вы сами виноваты. Впрочем, так не думаю. Просто мне пришлось многое пережить за последнее время, пережить то, чем поделиться с вами мне было бы трудно, даже невозможно. Слишком различно и далеко, чтобы сделать это вам так же понятно и просто, как оно здесь у меня. А это меня захватило настолько, что отодвигало от всего остального, и жила я сама с собой. Понимаю вас, Миша, как не? Приходится в поход за грошами. Относительно меня… о, как еще долго! — Во-первых, мое пребывание здесь затянулось и я никогда не кончу к Пасхе, да и вообще оказавшись в Пари же никогда нельзя сказать, что ты кончишь тогда-то. Но Бог даст. Относительно карточки, снова еще не снималась. А вы ведь тоже обещали, так пришлите свою. Ну, Миша, всего хорошего. Напишите о себе больше.

P. S. Вот среди своих бумаг нашла эти две старушки, которые были написаны более двух недель. Ну, нехай пошлю их.

+ полюбуйтесь, как они безумно стары.

Сарра Гинзбург — Михаилу Фридману, 19 марта 1914 года.

Ну, Миша, пробираюсь к своему докторству. Вчера выдержала свои самые трудные экзамены из выпускных — впрочем, вы верно знаете, если видели наших, я им телеграфировала по старой привычке. Теперь надо еще два последних, а там и вольный казак, кататься на «беленькой» можно будет. Миша, спросите, пожалуйста, Маню, получила ли она мое письмо до востребования — если нет, пусть пойдет. Я беспокоюсь, потому что не было на него ответа. Как вы живете? Миша, я все еще жду ваше письмо, которое должно было содержать что-то, о чем вы мне намеревались написать давно еще.

Сарра

Сарра Гинзбург — Михаилу Фридману, 29 марта 1914 года.

Миша, какая весна у нас!

Сегодня необыкновенное утро, я не могла оторваться ни от улиц, залитых солнцем, ни от лиц, веселых, смеющихся, весенних. Хочется самой быть такой же сияющей, хочется уехать за город, поближе к полю, к первым весенним цветам, набрать их громадный сноп и вдыхать этот незатейливый, но необыкновенно свежий полевой аромат. Правда? Чувствую себя очень бодрой сегодня, масса энергии, постараюсь ее хорошо утилизировать, принимаюсь учиться.

P. S. Моя открытка на днях ушла без марки, случайно подруга опустила ее в ящик, не заметив, простите.

Сарра Гинзбург — Михаилу Фридману, 8 мая 1914 года.

Только что вернулась с экзамена. Страшно разбита. Удивительно, как нервы напряжены и как после нет никакой физической силы их удержать на уровне. Реакция берет свое. Прошло все успешно, но завтра снова экзамен — сдаю акушерскую клинику, если пройдет сумею отдохнуть немного.

Пишите, что слышно у вас.

Сарра.

Сарра Гинзбург — Михаилу Фридману, октябрь 1914 года. Открытка отправлена уже из России, на ней — вид Аничкова моста. С июля идет Первая мировая война.

Возмущена вашей халатностью и равнодушием ко мне — до сих пор ни слова в ответ на мои письма.

Михаил Фридман — Сарре Гинзбург в Петроград, октябрь 1914 года. Рисунок Леонида Пастернака: раненый матрос привалился к стене, лицо заливает красная краска. От руки приписка: «Вот последний набросок Пастернака из современной жизни. Правда, хорошо выражен. Миша».

Сарра, я получил ваше письмо с просьбой сходить в университет накануне отъезда в Воронеж и потому не мог выполнить. Да, думаю, и бесполезно справляться: как всюду, так и в Саратове. Разве положение изменится с объявлением войны с Турцией. Тогда понадобятся врачи, и, вероятно, не потребуется дополнит. экзаменов. Но, если и потребуется, не надо падать духом. Вы, кончая в Париже, предполагали же держать экзамен — ну, и теперь не надо отчаиваться. Всего хорошего.

Миша

Сарра Гинзбург — Михаилу Фридману, ноябрь 1914 года.

2 часа ночи

Я одна теперь, проводила Олю и Саньку недавно. Раскрыла свою кроватку, роскошную по сравнению с русскими (хозяйка бывала за границей и знает, каковы там постели, сделала мне подобную). Я готова была идти в кровать, как оглядев хорошо свою комнату, увидела, как она хороша и уютна сейчас. Цветы белые в углу, Поля принесла мне, всюду чисто, красиво, лампа электрическая бросает мягкий свет вокруг, и мне стало больно, зачем ты уехал, не быв у меня здесь. Захотелось послать, чтобы хоть привет в момент, когда нельзя ничего другого. А открытку Оля принесла, но от вида грусть, а не от тебя. Покойной ночи, пиши.

Сарра Гинзбург — Михаилу Фридману, 20 ноября 1914 года.

Что ты решил с приездом и решил ли вообще?

Мне беспокоилось, думала, что болен.

Письмо получила.

Пишу.

Михаил Фридман — Сарре Гинзбург, до 25 ноября 1914 года.

Сарра! Приехать в Петроград я не могу: дела не позволяют, да и денег нет. Уж очень дорого обходится мне всякая поездка. Днями я пошлю тебе большое письмо и из него ты все подробно узнаешь. Ну, а пока всего лучшего. Извини, что так долго не писал, а, если написал, то причинил лишь неудовлетворение.

Миша

Сарра Гинзбург — Михаилу Фридману, 4 декабря 1914 года.

Как бесконечно тянутся дни, еще бесконечнее ночи. Сколько еще пройдет пока я получу твое письмо. Чувствуешь ли ты меня, чтобы ответить, чтобы написать сейчас же. Миша, я бодра, не грусти и ты.

С.

Михаил Фридман — Сарре Гинзбург, 10 апреля 1915 года.

Давно я не писал тебе, Сарра. Все вертишься, крутишься. И надоела же мне вся эта канитель. Хотелось бы очень отдохнуть от забот и хлопот и пожить безмятежно. Да, видимо, не придется. Днями я поеду снова в Тамбов и Разсказово — там произошла неудачная регуляция и неприятная для меня. Ну, наплевать. Поеду еще раз и окончательно закончу всю историю. Пиши в Саратов. Кланяюсь подругам.

Миша

* * *

Ктуба Сарры и Михаила — их брачный договор, составленный на иврите, — была подписана через год, в апреле 1916-го. Несколько недель спустя родилась моя бабушка, Ольга (Лёля) Фридман.