94

23 апреля 1974 года Ромен Гари заключил договор с издательством «Меркюр де Франс» на пять романов^{709}. Таким образом, «Вся жизнь впереди» должна была выйти на тех же условиях, что и «Голубчик». Гари поручил Полю Павловичу передать рукопись романа адвокату Жизель Алими, через посредничество которой она должна была попасть в «Мериор де Франс». Пьер Мишо со сцены сошел.

Гари выдал один экземпляр рукописи Полю и заставил его повторить свою роль. Его зовут Хамиль Раджа, а в Швейцарию он попал благодаря помощи дочери знакомого дипломата. На следующий день Поль сел на поезд до Женевы и вскоре был в квартире Гари в доме № 54 по улице Муайбо. Но ему показалось, что это место не добавит правдоподобия версии, согласно которой у Хамиля Раджи были нелады с полицией. Поэтому Павлович позвонил другу, у которого как раз была свободная квартира в жилом районе Шампель, расположенном на левом берегу Женевского озера. Именно здесь Павлович решил организовать встречу с Мишелем Курно. Но невольно он дал ему неправильный адрес, и, прождав Эмиля Ажара в Женеве всё воскресенье, Симона Галлимар и Мишель Курно уехали ни с чем.

Павлович немедленно связался с Гари, и тот дал ему домашний телефон Симоны Галлимар. Вечером они договорились о новой встрече на следующей неделе, но только с Курно — Симона Галлимар была занята.

В ожидании Курно Полю Павловичу пришлось оставаться в Женеве целую неделю. Накануне назначенного дня встречи он получил телеграмму от Мишеля Курно, в которой тот сообщал, что будет в Женеве уже вечером. Тогда Поль позвонил в гостиницу «Берг», где у Курно был забронирован номер, и попросил администратора передать ему приглашение встретиться после ужина в Шампеле. В девять часов вечера Курно был уже там. За дверью в квартиру была тускло освещенная комната в полнейшем беспорядке, весьма подозрительная на вид и напомнившая ему один фильм сороковых годов, отчего его любопытство только разгорелось. Напротив него стоял хозяин квартиры, темноволосый молодой человек в не слишком чистой одежде; Курно показалось, по его собственным словам, что он «похож на югослава». Курно был покорен его тонким умом, певучим выговором и бездонными горящими глазами^{710}.

Они принялись за дело. Павлович безупречно отыграл свою роль, ответив на все вопросы. Курно ни разу не заподозрил, что перед ним не автор «Нежности камней». Напротив, ему казалось, что только этот человек и мог написать такую книгу, ведь он говорил на совершенно особенном языке, полном нарочитых ошибок, которые придавали его речи особое очарование. Павлович рассказывал Курно о своих литературных пристрастиях, в частности о молодом американском писателе по имени Томас Пинчон. Когда они наконец стали прощаться, была глубокая ночь. Курно уже входил в лифт, когда Павлович окликнул его с вопросом: «Вы любите Ромена Гари?» Курно ответил: «Забавно, что вы меня об этом спросили. Моя первая статья в журнале „Фонтен“ была как раз о „Европейском воспитании“. Эта книга произвела на меня большое впечатление. Я читал и следующие его два-три романа, но те понравились мне меньше».

На следующий день Курно и Павлович встретились снова, за обедом в итальянском ресторанчике в центре города. Они почти не обсуждали «Нежность камней». Речь заходила разве что о том, с какой вольностью Ажар обращается с французской грамматикой, дабы придать тексту желаемый эффект. Курно поручил оформление суперобложки романа художнику Андре Франсуа. Она была уже никак не связана с «Нежностью камней», поскольку Гари согласился на предложение Курно дать книге другое название — «Вся жизнь впереди».

Перед выходом романа в свет, а именно 23 июня 1975 года, Ромен Гари дал Полю Павловичу на подпись очередное письмо, которым тот свидетельствовал, что «автором книг, опубликованных под псевдонимом Эмиль Ажар, является Ромен Гари. Поскольку Ромен Гари пожелал сохранить инкогнито, я, по его просьбе, согласился выступать под псевдонимом Эмиль Ажар в переписке и при подписании договоров с издательством „Меркюр де Франс“. Поль Павлович (Эмиль Ажар)».

Как только «Вся жизнь впереди» появилась на прилавках книжных магазинов, поползли слухи о том, кто на самом деле является автором этой книги. Большинство критиков видели в новом романе Ажара шедевр таинственного молодого писателя, и это были те же самые люди, которым Гари казался героем вчерашних дней, если вообще героем.

Жан Фрестье, скептически относившийся к «Голубчику», был потрясен вторым творением Эмиля Ажара, о чем и написал на страницах «Нувель обсерватер»^{711}:

В этом романе слились воедино правдоподобное и нереальное, его стиль отмечен нарочитыми ошибками, новой жизнью затертых в обиходе слов, эвфемизмами, прикрывающими крепкие выражения, подтекстом, который в сочетании с красноречивым молчанием, свойственным настоящим писателям, насыщает текст новыми смыслами. Так рождаются фразы вроде: «Злодеи мало на что могут пролить свет, им всегда милее темнота». Или замечание по поводу сна: «Крепче всего спят грешники, потому что им на всё плевать».

Статья Фрестье сопровождалась фотографией Павловича, а врезка Ги Дюмюра содержала некоторые реальные сведения из его жизни — с согласия Гари? Статья была озаглавлена: «Таинственный автор».

Ги Дюмюр не сомневался, что «в тени Эмиля Ажара скрывается большой писатель», но ему не удалось разглядеть Ромена Гари в этой тени «ныне живущих» прозаиков, способных на такой шедевр.

Дюмюр написал также Мишелю Курно и поздравил его с открытием нового таланта.

Среди противников книги «Вся жизнь впереди» был Анжело Ринальди, напечатавший критическую статью в «Экспресс»^{712} под псевдонимом Александр Сорель. Он подозревал, что автором этого романа является «писатель, состарившийся за переписыванием и набрасывавший сюжет очередной книги на листках чековой книжки в такси».

Гари настолько возмутило, что Ринальди почуял в его книге «легкий, но стойкий душок антисемитизма», что в черновиках «Псевдо» в разное время неоднократно находим отсылки к этому высказыванию, например:

Во мне нет алчности: из семи моих родственников по материнской линии, попавших в лапы фашистов, ни один не нажился на кремационных печах: никого не пощадили. Я пойду добровольцем. Это верно, что во всем участвовали шесть миллионов евреев, но Анжело Ринальди из журнала «Экспресс» ошибается: их тела пошли на мыло и духи^{713}…

* * *

«Что вы сказали?

— Я молчу.

— Этот „легкий душок антисемитизма“, о котором они говорят, распространяли всем известные газовые камеры, в которых погибли… четверо, пятеро, шестеро… шестеро моих родственников по материнской линии. Такое бывает, доктор. Мне уже не кажется, что меня преследуют. Я прекрасно себя чувствую.

— „Экспресс“ думает лишь о том, как оказать вам услугу, искалеченный Ажар. Обвиняя вас в антисемитизме, они всего лишь хотели вам помочь…»^{714}

* * *

«Такое бывает, доктор. Мне уже не кажется, что меня преследуют. Я прекрасно себя чувствую.

— Вы правы. „Экспресс“ думал оказать вам услугу, убитый Ажар. Обвиняя вас в антисемитизме, они всего лишь хотели помочь вам переступить черту. Они фактически выдали вам справку в благонадежности и добронравии. Они не обнародуют тот факт, что в вас… сколько, двадцать пять, пятьдесят процентов еврейской крови?»^{715}

* * *

Это была критическая статья на мой роман «Вся жизнь впереди», автор которой писал, что у моей книги «легкий душок антисемитизма».

Я прекрасно себя чувствовал. Я соответствовал их правилам. Я был антисемитом. Ни единого крика. Я вполне владел их методами, которые позволяли сыновьям отправлять отцов в кремационные печи^{716}.

* * *

Я успел заметить, что под мышкой он держит свернутый номер французской газеты «Экспресс». Теперь он сам мне его протянул.

— Прочтите это, Ажар, — обещаю вам, это последняя проверка, — сказал он мне, ткнув пальцем в определенное место на странице. Я понял так, что это будет очередное убийство. Впрочем, умру не я, а другие люди.

Но это оказалась всего лишь критическая статья на мой роман «Вся жизнь впереди», в которой было сказано, что у моей книги «легкий душок антисемитизма».

Я прекрасно себя чувствовал. Я соответствовал их правилам. Я был антисемитом^{717}.

— Доктор, что следует делать еврею, которого убивают, чтобы его не обвинили в расизме?

— Ему следует не разводить антимонию, а согласиться на легкий душок, который ему предлагает «Экспресс», потому что газовые камеры пока не работают^{718}…

* * *

Признайте обоснованность обвинения в гуманистическом антисемитизме, Ажар. Тогда в следующий раз вы умрете в газовой камере со спокойной совестью и своим легким душком послужите тем самым делу борьбы с расизмом. Я вижу, теперь вы действительно здоровы^{719}.

* * *

— Вот всё, что хочет сказать критик «Экспресс» А. Ринальди, заявляя, что у романа «Вся жизнь впереди» легкий, но стойкий душок антисемитизма…

— Этот душок, доктор, вовсе и не легкий, а очень даже сильный, иначе за две тысячи лет он бы уже давно выветрился… Что делать еврею, которого убивают, чтобы не быть обвиненным в расизме?^{720}

И так далее в том же духе не меньше чем на тридцати разрозненных листах, неустанно переписываемых. В окончательном варианте рукописи от всех этих рассуждений почти ничего не останется, а имя Анжело Ринальди и вовсе исчезнет. Ринальди счел книгу Гари антисемитской потому, что его шокировал издевательский тон, черный юмор Эмиля Ажара. А Гари выступал в защиту иронии, будучи убежденным, что только она способна адекватно выразить ужас.

Мадам Роза действительно жила в Германии во время войны, но вернулась. Войдет, воняя какашками, и как начнет вопить: «Освенцим! Освенцим!» Ее в свое время посадили в Освенцим для евреев. Но расисткой она никогда не была. Например, жил с нами Моисей — так она обзывала его черномазым, но меня никогда не трогала. Я тогда не понимал, что она хоть и толстая, но не толстокожая.

* * *

У мадам Розы были все фальшивые документы, какие надо, потому что она сработалась с одним приятелем-евреем, который с тех пор, как вернулся живой, ничем другим и не занимался — беспокоился о будущем. Не помню, говорил я вам или нет, но ее защищал еще и комиссар полиции, потому что в свое время она его воспитывала, пока его мама врала всем, что устроилась парикмахершей в какой-то дыре. Но ведь всегда бывают завистники, и мадам Роза боялась, что ее выдадут. Тем более что однажды на рассвете, в шесть часов утра, ее разбудил звонок в дверь: за ней пришли, чтобы отвезти ее на Велодром, а оттуда — в еврейские дома в Германии.

* * *

Когда мадам Роза успокаивалась, ее уже ничто не колыхаю, кроме звонка в дверь. Она до смерти боялась немцев. Это старая история, о ней писали во всех газетах, так что я не буду тут распространяться, скажу только, что мадам Роза так от этого и не оправилась. Иногда ей казалось, что всё еще может повториться, особенно ночью, ведь она жила воспоминаниями. Ерунда какая, правда — сейчас это всё в прошлом, но дело в том, что евреи очень упрямы, особенно когда их убивают, они чаще всех потом являются.

* * *

Я тихонько открыл дверь, чтобы не напугаться, и первое, что увидел, — мадам Розу. Она стояла одетая в середине комнатушки рядом с маленьким чемоданчиком. Было похоже, будто она ждет на платформе метро. Я взглянул ей в лицо и сразу понял, что она не в себе. У нее был совершенно отсутствующий вид, до того она выглядела счастливой. Смотрела куда-то в пространство, далеко-далеко, и в этой шляпке, которая ей была совсем не к лицу, потому что ей ничего уже не могло быть к лицу, но зато хоть сверху ее немножко закрывала. Мадам Роза даже улыбалась, как будто ей сказали хорошую новость. На ней было голубое платье в цветочек, она даже достала из шкафа свою старую сумку, сохранившуюся с тех пор, как она работала в борделе, — я знал эту сумку, она ее хранила, потому что с ней были связаны приятные воспоминания, внутри до сих пор лежали презервативы. Она смотрела сквозь стены, как будто ждала не просто поезда, а поезда в никуда.

— Мадам Роза, что вы делаете?!

— Они придут за мной. Они всё устроят. Мне сказали подождать здесь, они приедут на грузовиках и увезут нас на Велодром. Можно взять только самое необходимое.

— Кто это — «они»?

— Французская полиция.

<…>

— Они дали нам полчаса на сборы, сказали взять только один чемодан. Нас посадят на поезд и отвезут в Германию. Буду жить без забот, они всё устроят. Они сказали, что ничего нам не сделают, наоборот, дадут жилье, будут кормить, белье стирать в прачечной.

Я не знал, что сказать. Может, они и вправду опять везут евреев в Германию, потому что арабам они не нужны. Когда мадам Роза была в разуме, она часто мне рассказывала, как Гитлер устроил в Германии еврейский Израиль, чтобы у них было жилье, и как их там всех приняли, только если у кого были зубы, кости, одежда и обувь в хорошем состоянии, у тех отбирали для сохранности^{721}.

И всё же, возможно, Анжело Ринальди удалось нащупать ахиллесову пяту Ромена Гари. За много лет до того друг писателя Франсуа Бонди в интервью, которое потом будет напечатано в журнале «Прёв»^{722} под заглавием «Момент истины», попросил Гари объяснить, почему тот представляет таким образом самые трагические события:

— Да, наверное, у тебя был очередной приступ террористического юмора… У меня даже сложилось впечатление, что ты сам способствовал распространению о себе абсолютно ложных сведений.

— Что конкретно ты имеешь в виду?

— Ну, допустим, война в Испании. Ты в жизни не был в Испании — ни до, ни после гражданской войны. И тем не менее на протяжении всей твоей карьеры, со дня опубликования «Европейского воспитания» до присуждения Гонкуровской премии, газеты упорно повторяли, что ты был пилотом эскадрильи «Испания», служил под командованием Андре Мальро, что многие твои произведения связаны с твоим участием в работе интернациональных бригад. Насколько я знаю, ты так и не опроверг всё это…

— Но это замечательно — иметь свою легенду.

— Пожалуйста, если можно, ответь серьезно.

— Я не собираюсь опровергать, что воевал в Испании, под тем предлогом, что я этого не делал. Опубликуй я опровержение, все сказали бы, что я или открещиваюсь от собственного прошлого, или что я зазнался… Скажу вот что: если бы я писал о правах чернокожих и в какой-нибудь газете прошла бы информация, что среди моих предков были негры, я и то не стал бы требовать опровержения — в крайнем случае просто переехал бы в негритянский квартал. В шутке нужно не бояться идти до конца…

Интерес к Эмилю Ажару вышел далеко за пределы литературных кругов. Все хотели знать, кто он такой. Некоторые сомневались в его существовании, ставя Ажара в один ряд с Кларой Газуль, Проспером Мериме или Пьера Луи. А Симона Галлимар без тени сомнения рассказывала всем, что Мишель Курно недавно встречался с Ажаром в Женеве, но их общение было недолгим, потому что Ажару пришлось срочно вернуться в Рио-де-Жанейро.

Хотя фотография Эмиля Ажара была напечатана уже в нескольких газетах, в частности, в номерах «Франс-Суар» и «Нувель обсерватер» от 22 сентября и в «Уэст-Франс»^{723} от 9 октября (последнее издание было довольно популярно в департаменте Ло, где жил Павлович), он оставался загадкой. Увидев это фото в журналах, Джин Сиберг сразу же узнала, кто на нем изображен, хотя оно было сделано довольно давно — в 1968 году, на Антильских островах. На этой фотографии загорелый, широколицый Поль Павлович стоит в майке, подняв левую руку, среди волн и водяной пыли, а морской ветер развевает его пышные волосы.

Жюри Гонкуровской премии, премий Ренодо и Фемина заранее думали, что Эмиль Ажар может стать их лауреатом.

Гари пишет в «Жизни и смерти Эмиля Ажара», что упомянутую фотографию Поль Павлович дал Симоне Галлимар, а впоследствии снимок без его согласия был помещена в газетах. В коротком письме, которое Павлович воспроизводит в своей книге «Человек, в которого верили», Гари предостерегал его от распространения этого фото, опасаясь, что Тереза де Сен-Фаль и Роже Гренье могут его узнать^{724}.

Роже Гренье, литературный консультант и член литературно-художественного совета издательства «Галлимар», действительно знал Поля Павловича — Гари сам горячо рекомендовал ему своего родственника на литературную работу. Поль написал для журналиста Даниэля Моргена^{725} книгу о будущем прессы и придумал подписи к фотографиям в книге Жозефа Кесселя «В руках чуда».