Глава XXI

От Байонны до Бреста. — 1804 год. — Заговор Пишегрю, Моро и Кадудаля. — Смерть герцога Энгиенского. — Бонапарт становится императором

Возвратимся в Байонну, где я нагнал штаб Ожеро. В этой местности зима очень мягкая. Это позволяло устраивать маневры и даже разыгрывать небольшие войны для того, чтобы затем по-настоящему победить Португалию. Однако лиссабонский двор беспрекословно принял все, что хотело от него французское правительство, и мы вынуждены были отказаться от перехода через Пиренеи. Генерал Ожеро получил приказ двигаться в Брест и принять там командование 7-м корпусом стоящей на побережье армии, которая должна была осуществить высадку в Ирландии.

Первая супруга генерала Ожеро, гречанка, находилась в то время в По, и он решил отправиться туда, чтобы попрощаться с ней, взяв с собою трех адъютантов, среди которых оказался и я.

В те времена каждый главнокомандующий имел свой эскадрон эскорта — гидов. Один из взводов этого эскадрона постоянно сопровождал экипаж командующего, тогда как другие были рассеяны по всей территории, занятой войсками, состоящими под его командованием. В Байонне еще не было ни одного отряда из эскадрона эскорта, и мы попросили оставить на каждом промежуточном пункте от Байонны до По по одному кавалерийскому взводу. Эту службу должен был выполнять именно тот 25-й конно-егерский полк, который я оставил. Таким образом, из экипажа, в котором я комфортно ехал вместе с главнокомандующим, я видел моих бывших товарищей, которые рысили возле дверей нашего экипажа. Я не испытал никакой гордости, но, признаться, что, въезжая в Пийо, в который два года тому назад вошел пешком, в буквальном смысле слова вывалянный в грязи, сопровождаемый жандармом, я проявил слабость. Я постарался сделать так, чтобы меня узнал мэр Борденав, которого я представил главнокомандующему и рассказал, что со мной произошло здесь в 1801 году. Когда бригада жандармов Пиреорада присоединилась к нашему эскорту и сопровождала нас до Пийо, я узнал тех двух жандармов, которые меня тогда арестовали. Старый мэр не упустил возможности указать им, что офицер, которого они видели в роскошном экипаже главнокомандующего, и был тот самый путешественник, которого они приняли за дезертира, хотя все его документы были в полном порядке. И мэр испытывал большое удовлетворение от того, каким благоприятным образом он тогда разрешил это дело.

Пробыв сутки в По, мы вернулись в Байонну, откуда командующий отправил Мейнвьелля и меня в Брест, чтобы подготовиться там к его приезду. До Бордо мы ехали в почтовой карете, но затем были вынуждены из-за отсутствия экипажей отправиться верхом на почтовых лошадях, что из всех видов поездки было самым суровым испытанием. Шел дождь, дороги были в жутком состоянии, ночи абсолютно темными. И, несмотря на все эти неудобства, ехать надо было галопом, поскольку мы очень спешили. Хотя я никогда не был хорошим наездником, но привычка к лошадям и год, который я недавно провел в Версальском манеже, мне придавали уверенности в своих силах. И мне удавалось пускать вскачь жутких кляч, на которых мы вынуждены были путешествовать. Так я довольно сносно овладел профессией курьера, в которой, как вы увидите, в других, более поздних обстоятельствах, мне предстояло совершенствоваться не единожды. С Мейнвьеллем дело обстояло иначе, поэтому нам пришлось потратить два дня и две ночи, чтобы добраться до Нанта, куда он прибыл абсолютно разбитым и усталым, в полном изнеможении, и не мог продолжать дальше путешествие верхом. Однако мы не могли ни при каких обстоятельствах оставить командующего без квартиры при его прибытии в Брест. Нами было условлено, что я отправлюсь первым в этот город и что Мейнвьелль догонит меня в экипаже.

Многие из моих товарищей и сам Мейнвьелль присоединились ко мне через несколько дней, чтобы помочь организовать все необходимое для устройства командующего, который нашел свой дом в полном соответствии с его планами устроить его открытым для больших приемов.

Наступил 1804 год. Мы встретили его в Бресте. 7-й корпус состоял из двух пехотных дивизий и одной кавалерийской бригады. Помимо них тут были еще войска, которые располагались в основном в соседних округах. Все генералы и их штабы жили в Бресте, а в порту и на рейде стояло большое количество судов самого различного ранга. Адмирал и старшие командиры флота жили также в городе. Другие офицеры туда приезжали ежедневно, и, таким образом, Брест выглядел очень оживленным и веселым. Адмирал Трюге и генерал Ожеро давали многочисленные блестящие балы. Перед войной французы вели себя всегда открыто и весело во все времена.

В феврале генерал Ожеро уехал в Париж, куда его вызвал первый консул, чтобы посоветоваться относительно проекта высадки в Ирландии. Я был в числе сопровождавших командующего. По прибытии в Париж мы обнаружили, что политический горизонт весьма грозен. Бурбоны надеялись, что Бонапарт, взяв в руки бразды правления, будет работать на них и сможет сыграть роль Монка[38]. Но, видя, что он об этом совершенно не помышляет и не собирался вернуть им корону, они решили сами его отставить. По этому поводу они задумывали целый конспиративный заговор, главными лицами которого были три очень известных человека. Это были генерал Пишегрю, генерал Моро и Жорж Кадудаль. Пишегрю был преподавателем математики Бонапарта в Бриеннской школе, которую он оставил, чтобы пойти служить в армию. Революция его застала в чине сержанта артиллерии. Его таланты и его смелость очень быстро возвели его в ранг командующего армией. Именно он завоевал Голландию в самый разгар зимы 1794 года. Но тщеславие и амбиции его погубили. Он позволил агентам принца Конде увлечь себя соблазнительными предложениями, стал поддерживать переписку с принцем, который обещал ему большие преимущества, звание коннетабля, если он употребит все свое влияние, а оно было немалым, на войска для восстановления Людовика XVIII на троне его отцов.

Случай, этот великий арбитр человеческих судеб, сыграл и здесь свою роль. После одной из битв, в которой французские войска под командованием Моро разбили дивизию австрийского генерала Кинглина, был захвачен фургон генерала, где находились письма, адресованные Пишегрю принцу Конде. Эти документы были представлены Моро. Он был другом Пишегрю, которому был отчасти обязан своим продвижением по службе. Моро скрывал захват писем до тех пор, пока у Пишегрю была власть. Но когда он, став представителем народа в Совете старейшин, продолжал действовать в пользу Бурбонов и был арестован вместе со многими из своих коллег, Моро поспешил отправить в Директорию вещи, которые доказывали виновность Пишегрю, что и привело его к ссылке в Гвиану, на Синамари. Благодаря своей смелости и решительности Пишегрю сумел бежать. Он уехал в Соединенные Штаты, потом в Англию. Не имея больше причин скрывать свои намерения, он открыто поддержал Людовика XVIII и решил вернуться во Францию, чтобы свергнуть Консульское правительство. Но поскольку он был разжалован, сослан, отсутствовал во Франции более шести лет, Пишегрю не имел больше того влияния на армию, которое было теперь у генерала Моро, победителя в сражении под Хоэнлинденом. Именно в связи с этим он был горячо любим войсками. Из-за преданности Бурбонам Пишегрю согласился молчать о мотивах своей неприязни к Моро и объединиться с ним для торжества того дела, которому он был предан.

Моро родился в Бретани. Когда разразилась революция 1789 года, он учился праву в Ренне. Студенты и бунтующая молодежь выбрали его своим главарем, и, когда они сформировали добровольческий батальон, они выбрали Моро командиром этого батальона. Моро начинал свою военную карьеру с должности офицера и, явив примеры храбрости и недюжинных способностей, очень быстро был возведен в ранг генерала и стал командующим армии. Он выиграл многие битвы и организовал знаменитое отступление своей армии перед превосходящими войсками эрцгерцога Карла. Но, будучи хорошим военным, Моро не имел достаточно гражданского мужества. Мы видели, что он отказался встать во главе правительства, в то время как Бонапарт находился еще в Египте. Хотя Моро помог ему во время переворота 18 брюмера, он завидовал его могуществу, особенно когда тот стал первым консулом. С этого момента Моро искал любого повода, чтобы сменить этого человека, к чему его подталкивала, как говорили вокруг, еще и зависть его жены и тещи к Жозефине, супруге Бонапарта.

При таком направлении ума этого человека не представляло большой трудности склонить его на сговор с Пишегрю.

Один бретонец по имени Лажеле, агент Людовика XVIII и друг Моро, стал посредником между ним и Пишегрю. Он без конца ездил из Лондона в Париж и обратно. Он вскоре заметил, что, соглашаясь на свержение Бонапарта, Моро в то же время имел какие-то планы сохранить власть за собой, а вовсе не передавать ее Бурбонам. В то же время была какая-то надежда, что, возможно, свидание генерала с Пишегрю приведет его к другому, более правильному направлению мыслей.

Пишегрю высадился с английского корабля на французский берег возле Трепорта и сразу отправился в Париж, где его ждали Жорж Кадудаль, г-н де Ривьер, оба Полиньяка и другие роялисты. Жорж Кадудаль был самым младшим из многочисленных сыновей мельника Морбиана, но, по очень странным обычаям, существовавшим в этой части Бретани, все имущество переходило последнему новорожденному в семье. Отец Жоржа был достаточно зажиточным человеком, и поэтому Кадудаль получил неплохое воспитание. Он был человеком невысокого роста, широкоплечим, с сердцем тигра. Его безрассудная смелость послужила тому, что его пригласили быть главнокомандующим всех банд шуанов[39]. После восстановления мира в Вандее он жил в Лондоне, но его фанатическая одержимость идеей защиты дома Бурбонов не давала ему ни минуты покоя, пока первый консул оставался во главе французского правительства. Он разработал план его убийства, рассчитывая атаковать его среди белого дня посередине дороги в Сен-Клу. Для этого он хотел использовать отряд из 30–40 хорошо вооруженных шуанов, посаженных верхом на лошадей и переодетых в форму Консульской гвардии. Этот проект имел тем более шансов удасться, что эскорт Бонапарта обычно состоял всего из четырех всадников.

Между Пишегрю и Моро состоялось свидание. Оно произошло ночью около строящейся церкви Святой Магдалены. Моро соглашался на свержение правительства и даже на смерть первого консула, но отказывался помогать восстановлению Бурбонов. Частная полиция Бонапарта прослышала о глухих слухах и переговорах, идущих в Париже, и приказала арестовать нескольких бывших шуанов. Один из них сделал довольно важные признания, очень серьезно скомпрометировавшие генерала Моро, арест которого был одобрен на Совете министров.

Я помню, что этот арест произвел самое тяжелое впечатление на публику потому что не были арестованы Жорж и Пишегрю, никто не видел их во Франции, и многие считали, что Бонапарт придумал этот заговор, чтобы взять Моро. Правительство было, таким образом, крайне заинтересовано доказать, что Пишегрю и Жорж находятся в Париже и что они виделись с Моро. Все границы были закрыты в течение многих дней, был издан грозный закон против всех тех, кто скрывал заговорщиков. С этого момента им стало крайне трудно найти какое-нибудь пристанище, и вскоре Пишегрю, г-н де Ривьер и Полиньяки попали в руки полиции. Этот арест произвел в умах населения некоторый поворот в сторону реальности заговора. Арест Жоржа Кадудаля окончательно рассеял сомнения, которые могли еще существовать по этому поводу.

Во время допросов Жорж заявлял, что приехал с целью убить первого консула и что заговор должен был быть поддержан принцем королевского дома. Полиции было приказано определить места, где скрывались все принцы Дома Бурбонов. Стало известно, что герцог Энгиенский, внук Великого Конде, жил с некоторого времени в Эттенхайме, маленьком городке, расположенном в нескольких лье от Рейна, в Бадене. Не было никаких доказательств, что герцог Энгиенский был одним из руководителей заговора, но было очевидно, что он совершил ряд тайных поездок на территорию Франции. Как бы то ни было, но первый консул отправился тайно на Рейн, ночью, и приказал небольшому отряду под командованием генерала Орденера отправиться в Эттенхайм и похитить герцога Энгиенского. Его тут же привезли в Венсенский замок, где после краткого суда он был приговорен к смерти через расстрел еще до того, как хоть кто-нибудь узнал об этом аресте.

Эта казнь была осуждена многими. Считали, что, если бы принц был взят на французской территории, к нему можно было бы применить имеющиеся во Франции законы, но в данном случае смертная казнь была неправомочна, поскольку он был взят за пределами Франции, в иностранном государстве, и это представлялось как недопустимое нарушение прав человека. Казалось, однако, что у первого консула не было намерения казнить принца, и он только хотел напугать роялистскую партию, не прекращавшую устраивать заговоры с целью его собственного убийства. Но генерал Савари, начальник полиции, из чрезмерного стремления угодить отправился в Венсен, захватил принца и расстрелял. Он сделал это для того, как говорил он сам, чтобы не ставить первого консула перед необходимостью самому давать приказ об убийстве герцога, чтобы не подвергать риску свою жизнь, оставляя в живых столь опасного врага. Позднее Савари отрицал такого рода объяснения, тем не менее эти слова им были произнесены. Многие свидетели слышали их. Можно почти с уверенностью сказать, что Бонапарт осудил поспешность Савари, но дело было сделано, и он вынужден был взять на себя все последствия.

Генерал Пишегрю испытывал огромной стыд, будучи причисленным к убийцам, и, не желая показываться на публике, знавшей его как покорителя Голландии, во время суда над преступными шуанами, повесился в тюрьме на собственном галстуке. Говорили, правда, что он был задушен мамлюками гвардии, но этот факт не был подтвержден. К тому же Бонапарту не нужно было подобное преступление, он был более заинтересован показать Пишегрю публично униженным перед судом, чем убивать его втайне.

Жорж Кадудаль был приговорен к смерти так же, как многие из его соучастников, и был казнен. Братья Полиньяки и г-н де Ривьер были включены в тот же список, но высшая мера наказания им была заменена пожизненным заключением. Запертые в Венсенском замке, через несколько лет они добились разрешения жить, отпущенными под честное слово, в доме для больных, но в 1814 году при приближении союзников они сбежали, чтобы присоединиться в Франш-Конте к графу д’Артуа. Затем в 1815 году они были самыми яростными преследователями бонапартистов.

Что касается генерала Моро, он был приговорен к двум годам заключения. Первый консул его помиловал при условии, что он навсегда отправится в Соединенные Штаты, где он и жил в полном забвении до 1813 года, когда он вернулся в Европу и присоединился к врагам своей страны. Он умер, сражаясь против французов и подтверждая своим поведением все те обвинения, которые выносились против него в эпоху заговора Пишегрю.

Французская нация устала от революций и, видя, насколько Бонапарт был необходим для поддержания порядка, готова была забыть ужасное дело герцога Энгиенского и возвести Бонапарта на вершину власти, провозгласив его императором 25 мая 1804 года. Почти все дворы признали нового суверенного правителя Франции. По этому случаю 18 генералов из наиболее известных были возведены в ранг маршалов Империи. Из них в действующей армии находились Бертье, Ожеро, Массена, Ланн, Даву, Мюрат, Монсей, Журдан, Бернадотт, Ней, Бесьер, Мортье, Сульт и Брюн. В Сенате это были Келлерман, Лефевр, Периньон и Серюрье.