Глава VII

Опасная поездка из Туделы в Аранду. — Дорожные происшествия. — На меня нападают и серьезно ранят в Агреде. — Возвращение в Туделу

Я дошел до одного из самых тяжелых моментов моей военной карьеры. Маршал Ланн одержал большую победу, и на следующий день, получив рапорты от всех генералов, он диктовал бюллетень сражения, который один из его офицеров должен был отвезти императору. Обычно Наполеон повышал в звании офицера, доставившего ему вести о значительном успехе, и маршалы поручали это тому, кого хотели продвинуть. Это было своего рода предложение, на которое Наполеон чаще всего отвечал. Когда маршал Ланн удостоил меня чести сообщить императору о победе при Туделе, я понял, что могу надеяться стать в скором времени начальником эскадрона. Но, увы, мне пришлось еще неоднократно пролить свою кровь, прежде чем я получил это звание!..

Большая дорога от Байонны до Мадрида проходит через Виторию, Миранда-де-Эбро, Бургос и Аранду, а в Миранде от нее отходит дорога, которая ведет в Сарагосу через Логроньо и Туделу. Их объединяет дорога из Туделы в Аранду через горы Сории, образуя таким образом огромный треугольник. За то время, которое понадобилось Ланну, чтобы прийти в Туделу и дать бой, император прошел вперед из Бургоса до Аранды. Конечно, чтобы соединиться с ним, гораздо ближе было отправиться прямо из Туделы в Аранду, а не возвращаться к Миранда-де-Эбро. Но последняя дорога имела огромное преимущество, так как охранялась французской армией, в то время как на другой было много испанских беглецов, которые могли скрываться в горах Сории после разгрома под Туделой. Император предупредил маршала Ланна, что он поведет корпус маршала Нея от Аранды на Туделу через Сорию, и Ланн, считая, что Ней уже близко, на следующий день после сражения выслал авангард в Тарасону, чтобы наладить с ним связь. Думая, что это предохранит меня от нападений в пути до Аранды, он приказал мне ехать по более короткой дороге через Сорию. Могу искренне признаться, что, если бы я мог выбирать, я бы предпочел сделать большой крюк через Миранду и Бургос. Но я получил приказ от маршала и не мог проявить беспокойство по поводу своей собственной персоны перед человеком, никогда не боявшимся ни за себя, ни за других.

Служба маршальских адъютантов в Испании была ужасной!.. Раньше, во время революционных войн, у военачальников были курьеры, оплачиваемые государством, которые доставляли депеши. Но император счел, что эти люди не были способны толково объяснить, что они видели по дороге, он их отменил, и с тех пор депеши доставлялись адъютантами. Все было хорошо, пока война шла среди благодушных немцев, которым не приходило в голову нападать на спешащего с почтой француза. Но испанцы ожесточенно нападали на адъютантов, и это приносило много пользы восставшим — из депеш они узнавали о продвижении наших войск. Я не преувеличу, если скажу, что около 200 штабных офицеров были убиты или захвачены во время войны на Пиренейском полуострове с 1808 по 1814 год. Смерть простого курьера вызывала сожаление, но еще большее сожаление вызывала потеря офицера, который постоянно рисковал своей жизнью на поле боя, а теперь еще и при доставке почты. Большое число крепких мужчин, хорошо знающих свое ремесло, по-прежнему были готовы предоставить свои услуги армии, но император не соглашался.

В момент моего отъезда из Туделы участливый майор Сен-Марс позволил себе сделать несколько замечаний, в надежде, что маршал Ланн изменит свой приказ отправить меня горной дорогой. Но тот ответил: «Ба! Сегодня ночью он встретится с авангардом Нея, чьи войска расположены до императорской ставки в Аранде!» Мне нечего было возразить против такого решения. И вот я выехал из Туделы 24 ноября вечером. С отрядом кавалеристов без препятствий я добрался до Тарасоны, расположенной в предгорьях. В этом городке я нашел авангард маршала Ланна, командир которого, не имея никаких сведений о маршале Нее, выдвинул один пехотный пост на 6 лье вперед, к Агреде, где ждали этого маршала. Но так как этот пост оказался удаленным от всякой помощи, он получил приказ вернуться в Тарасону, если ночью не появятся разведчики маршала Нея.

После Тарасоны больших дорог не было. Передвигаться приходилось по горным тропинкам, покрытым камнями и обломками скал. У командира нашего авангарда были только пехотинцы и два десятка гусар 2-го полка (Шамборана)[61]. Он дал мне гусарскую лошадь, двух сопровождающих, и я продолжил путь под лучами ярко светящей луны. Мы проделали 2 или 3 лье, когда услышали ружейные выстрелы, и пули засвистели рядом с нами. Стрелявших мы не видели, так как они прятались в скалах. Немного дальше мы натолкнулись на тела двух недавно убитых французских пехотинцев. Их полностью обобрали, оставив только кивера. Я смог прочесть выгравированные на бляхах номера и узнал, что несчастные были из полка, входящего в корпус маршала Нея. На некотором расстоянии от этого места мы заметили — страшно даже сказать!.. — молодого офицера 10-го конно-егерского полка, в униформе, пригвожденного за руки и за ноги к двери сарая!.. Несчастный был прибит вниз головой, и под ним был разожжен небольшой костер!.. К счастью для него, его мучения уже закончились, он был мертв!.. Но кровь еще текла из его ран, значит, казнь была совершена совсем недавно, и убийцы были недалеко! Я вытащил саблю, а мои гусары взялись за карабины.

Хорошо, что мы были начеку, так как вскоре семь или восемь испанцев, двое из них конные, стали стрелять из-за кустов. Никто из нас не был ранен, гусары дружно ответили из карабинов, убив каждый по испанцу, а затем, с саблями в руках, ринулись на оставшихся. Я хотел было последовать за ними, но моя лошадь расковалась на горных тропах и так сильно хромала, что невозможно было пустить ее галопом. Это было тем более досадно, что я опасался, как бы гусары не увлеклись преследованием врага и не попали в засаду. Я звал их минут пять, пока не услышал голос одного из них, восклицающего с сильным эльзасским акцентом: «А! Разбойники!.. Вы еще не знаете гусар Шамборана! Вы увидите, что они не шутят!..» Мои кавалеристы захватили двух испанцев: одного капуцина, который взял лошадь бедного лейтенанта егерей и повесил себе на шею его лядунку. Второй был крестьянином, он сидел на муле, на спине которого была сложена одежда несчастных пехотинцев, которых я видел мертвыми. Было очевидно, что мы напали на убийц!.. Приказ императора предписывал расстреливать на месте любого испанца, взявшего в руки оружие. Впрочем, что было делать с этими двумя тяжелоранеными разбойниками, которые только что убили грех французов таким жестоким способом?.. Я тронул мою лошадь, чтобы не присутствовать при экзекуции. Гусары прикончили монаха и крестьянина, приговаривая: «А! Вы не знаете Шамборан!»

Я не мог понять, как конно-егерский офицер и два пехотинца из корпуса маршала Нея оказались так близко к Тарасоне, если их полки еще не проходили, но возможно, что эти несчастные направлялись к Сарагосе. Их схватили, а когда испанцы узнали о разгроме в Туделе, то отомстили, расправившись с пленниками.

Я продолжал путь, начало которого было таким тревожным! Наконец, после нескольких часов езды, мы увидели в поле бивуачные огни. Это был пост того французского авангарда, который я оставил в Тарасоне. Младший лейтенант, командующий этим постом, не получив никаких сведений о маршале Нее, собирался вернуться в Тарасону на рассвете, согласно полученному приказу. Он знал, что до Агреды нам осталось не больше 2 лье, но не мог сказать, занят ли этот город, а если да, то кем. Я находился в большом затруднении, так как через несколько часов отряд должен был уйти. Если я вернусь с ним, то, может быть, проявив осторожность вместо смелости, вызову упреки маршала Ланна. С другой стороны, если войска маршала Нея находятся еще в одном или двух днях пути, почти с полной уверенностью можно предположить, что в горах меня убьют или местные крестьяне, или скрывающиеся там солдаты, тем более что дальше мне предстоит ехать в одиночестве. Действительно, два моих бравых гусара должны были вернуться в Тарасону, так как имели приказ сопровождать меня только до встречи с отрядом пехотинцев.

Неважно! Я решил продвигаться вперед. Приняв решение, мне нужно было справиться с еще одной трудностью: найти лошадь. Здесь не было ни фермы, ни деревни, где я мог бы ее достать. Лошадь, на которой я ехал, ужасно хромала, лошади моих гусар были очень утомлены, к тому же ни один из них не отдал бы мне свою лошадь, опасаясь быть сурово наказанными своими начальниками. Правила на это счет были очень строгими. Лошадь офицера конных егерей тоже не могла мне послужить, так как во время боя получила пулю в ногу. Оставался только крестьянский мул. Он был хорош и по законам войны принадлежал теперь двум гусарам, которые собирались его продать по возвращении в часть. Однако эти добрые товарищи без колебаний отдали его мне и положили мое седло ему на спину. Но это проклятое животное, больше привыкшее носить поклажу, чем седока, оказалось таким норовистым и упрямым, что, когда я захотел отправиться в путь, мул начал брыкаться и никак не хотел оставаться один!.. Мне пришлось слезть, иначе я рисковал быть сброшенным в пропасть.

Тогда я решился идти пешком. Я уже попрощался с пехотным офицером, когда этот прекрасный молодой человек по имени Тассен, выпускник военного училища в Фонтенбло, где он был знаком с моим несчастным братом Феликсом, подбежал ко мне и сказал, что ему очень жаль, что я вынужден подвергаться такой опасности один и что, хотя у него нет соответствующего приказа, а в его подчинении только неопытные новобранцы, он хочет дать мне одного из них, чтобы у меня хотя бы было ружье и патроны, если на меня нападут. Я согласился, и мы договорились, что я отправлю пехотинца назад с войсками маршала Нея.

Я отправился в путь в сопровождении этого солдата. Это был небольшого роста нормандец, с медленной речью, с хитрецой, которую он скрывал под внешним добродушием. Нормандцы обычно храбры, я в этом убедился, когда командовал 23-м конно-егерским полком, в котором их было от 500 до 600 человек. Чтобы узнать, могу ли я рассчитывать на моего спутника, я заговорил с ним по дороге и спросил, как он будет себя вести, если на нас нападут. Он ответил неопределенно: «Ну… там видно будет…», из чего я заключил, что в опасный момент мой сопровождающий может и струсить.

Луна на небе погасла, но рассвет еще не наступил. В полной темноте мы спотыкались на каждом шагу о камни, которыми покрыты эти горы. Положение было тяжелым, но я надеялся в скором времени встретить войска маршала Нея. Надежда поддерживалась даже тем, что солдаты, тела которых мы нашли, были из его корпуса. Я шел решительно, а мой попутчик-нормандец рассказывал мне о своем крае. Наконец занялась заря, и я заметил первые дома большого поселения: это была Агреда.

Я был огорчен, не найдя французских постов. Это означало не только то, что в этом месте не было войск маршала, но что им надо было идти по крайней мере еще полдня, поскольку на карте следующая деревня была только в 5 или 6 лье от Агреды, а расположить полки на ночь в горах, вдали от жилья, невозможно. Я держался настороже и, прежде чем двинуться вперед, изучил ситуацию.

Агреда расположена в широкой долине, у подножия холма с крутыми склонами. Южный отрог со скалистой вершиной, подходящий к городку, был покрыт виноградниками, а северный отрог — густым лесом; внизу бушевал бурный поток. По то сторону виднелись дикие и безлюдные горы. Через всю Агреду проходила одна главная улица, к которой примыкали очень узенькие улочки, по которым крестьяне добирались до своих виноградников. Войдя в городок, я оставил эти улочки и холмы справа. Чтобы лучше понять мой рассказ, постарайтесь представить себе эту обстановку.

Все спало в Агреде, это был благоприятный момент, чтобы пройти через нее. К тому же у меня была хоть и слабая, но надежда, что, оказавшись на другом конце селения, я наконец увижу огни авангарда маршала Нея. И я пошел вперед, держа саблю наготове и приказав моему нормандцу зарядить ружье. Большая улица была покрыта толстым слоем мокрых листьев, — жители специально рассыпают их, чтобы получить удобрение для своих виноградников, — мы бесшумно ступали по ним, и я был этим доволен…

Я шел посередине улицы, мой солдат шел справа. Чтобы быть незаметнее, он огибал дома, прижимаясь к стенам, может быть, считая, что в случае нападения так будет легче сбежать по маленьким улочкам, ведущим в поля. Это доказывало, как мало я мог рассчитывать на этого человека. Но я не сделал ему ни одного замечания.

День уже начинался. Мы прошли большую улицу, никого не встретив. Я уже думал, что все обойдется, когда, дойдя до последних домов, я оказался лицом к лицу примерно в двадцати пяти шагах от четырех испанских королевских карабинеров на конях и с саблями в руках!.. В других обстоятельствах я мог бы принять этих всадников за французских жандармов, униформа была очень похожа. Но жандармы не участвуют в передовых постах. Эти люди не могли принадлежать к корпусу маршала Нея, и я сразу же понял, что это были враги. Я начал быстро разворачиваться назад, в ту сторону, откуда я пришел. И в тот момент, когда я уже почти закончил поворот, в нескольких дюймах от моего лица блеснул клинок… Я отскочил, но получил ужасный удар саблей в лоб — у меня до сих пор остался шрам над левой бровью!.. Меня ранил бригадир карабинеров. Оставив четырех солдат на окраине поселка, он объезжал его, как это принято у военных, чтобы убедиться, что в нем нет французов. Я разминулся с ним, потому что, когда я двигался по главной улице, он, вероятно, был в каком-нибудь переулке. А потом он выехал на главную улицу, чтобы вернуться к своим людям. Он подъехал ко мне сзади совершено бесшумно, из-за тех же разбросанных всюду мокрых листьев, и собирался уже разрубить мне затылок, когда я повернулся к нему лицом и удар пришелся по лбу.

В тот же момент четыре карабинера, которые до сих пор не двигались, так как видели, что мне готовил их начальник, двинулись рысью в нашу сторону, и все пятеро устремились ко мне! Я машинально бросился к домам справа, чтобы прижаться спиной к стене, и, к счастью, одна из узеньких и извилистых улочек, ведущих к винограднику, оказалась в двух шагах от меня. Нормандец уже юркнул в нее. Я тоже устремился туда, а пятеро карабинеров за мной. Они не могли напасть на меня все сразу, так как ширины улочки хватало только на одного всадника. Они ехали друг за другом, впереди был бригадир. Хотя здесь мое положение было немного лучше, чем на большой улице, где я был бы окружен, оно все же было ужасным. Кровь хлестала у меня из раны, заливала левый глаз, которым я уже ничего не видел, и я чувствовал, что она уже застилает и правый. Чтобы не совсем ослепнуть, я должен был склонять голову к левому плечу, чтобы кровь стекала в эту сторону. Я не мог ее отереть, я отступал, поднимаясь наверх, пятясь и защищаясь как мог от ударов сабли бригадира. Ножны и шапка мне мешали, и я их бросил.

Не поворачивая головы, чтобы не выпустить из вида противника, с которым мы скрестили оружие, я приказал вольтижеру-нормандцу[62], считая, что он находится сзади меня, положить ружье мне на плечо, взять на прицел испанского бригадира и выстрелить. Не почувствовав тяжести ствола, я на мгновение повернул голову, отступив на шаг, и что же я увидел? Мой нормандский солдат со всех ног бежал к вершине холма! Испанский бригадир усилил свои выпады, но, видя, что не может меня достать, он поднял на дыбы свою лошадь, и ее передние ноги несколько раз ударили меня прямо в грудь. К счастью, удары были не очень сильными, так как дорога шла вверх, а на задних ногах лошадь стояла не очень твердо. Каждый раз, когда она снова ставила свои передние ноги на землю, я бил ее саблей по носу, так что она больше не поднималась на меня.

Тогда бригадир вышел из себя и крикнул всаднику, двигавшемуся за ним: «Бери карабин, дорога поднимается, я пригнусь, ты прикончишь этого француза из-за моего плеча…» Я понял, что этот приказ означает мою смерть! Но чтобы его выполнить, солдат должен был вложить саблю в ножны и отстегнуть карабин. Все это время бригадир старался достать меня острием своего оружия, нагнувшись к шее лошади, и тогда я решил совершить отчаянный поступок, который мог либо спасти меня, либо погубить! Не спуская глаз с испанца и видя, что он наклоняется еще больше, пытаясь меня достать, я замер, и в ту секунду, когда его тело нависло надо мной, я отскочил вправо, нагнулся, уходя от удара моего противника, и мой клинок до половины вонзился в его левый бок! Бригадир издал ужасный крик и опрокинулся на круп своей лошади! Он, вероятно, упал бы на землю, если бы следующий за ним всадник не подхватил его…

При резком движении из кармана моего ментика выпали депеши, которые я нес императору, я мгновенно их подобрал и стал подниматься к концу улочки, где начинались виноградники. Там я обернулся и увидел, что испанские карабинеры сгрудились вокруг своего раненого бригадира и что в этом узком наклонном месте им очень трудно разобраться с раненым и лошадьми.

Эта стычка заняла меньше времени, чем потребовалось для рассказа о ней. Видя, что я оторвался от моих врагов, по крайней мере, на какое-то время, я пробежал через виноградник и оказался на вершине холма. Я понимал, что выполнить поручение и прийти к императору в Аранду невозможно, и решил вернуться к маршалу Ланну через то место, где я оставил Тассена с пикетом пехотинцев. Я не надеялся там их застать, но в том направлении были части, от которых я ушел накануне. Напрасно я высматривал своего вольтижера, его я не увидел, но заметил кое-что более полезное для меня — чистый ручей. Я остановился на мгновение, оторвал угол рубашки, сделал что-то вроде компресса, закрепив его на голове с помощью платка. Депеши были залиты кровью, но меня это не волновало, настолько я был озабочен положением, в котором оказался.

Волнения этой бурной ночи, поход по каменистым тропам в сапогах со шпорами, сражение, которое я только что выдержал, ранение в голову, пролитая мною кровь — все это истощило мои силы. Я ничего не ел от самой Туделы, для поддержания сил у меня была только вода! Я напился большими глотками. Мне хотелось немного отдохнуть у этого очаровательного источника, но я увидел трех испанских карабинеров, которые выезжали на лошадях из Агреды и направлялись ко мне по тропинкам в винограднике. Если бы им пришло в голову спешиться и снять свои ботфорты, они, скорее всего, настигли бы меня. Но их лошади с трудом поднимались по узким каменистым тропинкам и даже совсем остановились перед большими валунами, за которыми я укрылся.

Тогда всадники стали продвигаться вдоль валунов в том же направлении, что и я, между нами было расстояние на длинный выстрел карабина. Они кричали мне, чтобы я сдавался, что они солдаты и будут обращаться со мной как с военнопленным, а если меня захватят крестьяне, то обязательно зарежут. В этом была своя правда, и признаюсь, что, если бы у меня не было депеш для императора, я возможно бы и сдался, настолько я был изможден!

Однако, думая только о том, как бы подольше сохранить драгоценный пакет, доверенный мне маршалом, я продолжал идти, ничего не отвечая. Тогда испанцы стали стрелять в меня из карабинов. Пули ударяли в скалы у моих ног, но ни одна меня не задела, так как расстояние для прицельного огня было слишком велико. Сама стрельба не волновала меня, но я испугался, что на выстрелы прибегут крестьяне, которых поднявшееся солнце уже должно было позвать на работу. Я представил себе, как на меня нападут жестокие жители этих гор. И казалось, что зловещее предчувствие уже сбывается, так как в полулье от себя я увидел человек пятнадцать мужчин, быстрым шагом продвигавшихся по долине в моем направлении!.. В руках у них было что-то блестевшее в лучах солнца. У меня не было сомнения, что идут крестьяне, вооруженные лопатами, и железо блестит на солнце. Я уже считал, что совсем пропал. В отчаянии я собрался уже скатиться по скалистому северному склону холма, чтобы добраться до горного потока, перебраться через него и укрыться в какой-нибудь расщелине в горах, возвышающихся за этим глубоким ущельем. Потом, если меня не обнаружат, я ночью пройду к Тарасоне, если у меня хватит на это сил…

Такой план, скорее всего, не удался бы, но это была моя последняя надежда. Я уже собрался его выполнять, когда вдруг заметил, что карабинеры перестали в меня стрелять и двинулись навстречу группе, которую я принял за крестьян. При приближении железные инструменты, которые я принял за лопаты или мотыги, выставились вперед, и я с радостью увидел, что испанских карабинеров встретили огнем. Испанцы тотчас повернули назад и помчались во весь опор к Агреде, хотя двое, кажется, были ранены!.. «Это французы! — вскричал я. — Скорее к ним!..» Мысль о том, что я спасен, придала мне силы. Я стал спускаться, опираясь на клинок сабли. Французы заметили меня. Они взобрались на холм, и я оказался в объятиях храброго лейтенанта Тассена!

Вот каким обстоятельствам я обязан тому, что ко мне пришла эта чудесная помощь. Солдат, который меня бросил в схватке с карабинерами на улицах Агреды, быстро добежал до виноградников, откуда, перепрыгивая, как горный козел, через лозы, рвы, выступы и изгороди, очень быстро пробежал 2 лье, которые нас отделяли от того места, где мы оставили пост Тассена. Отряд собирался двинуться к Тарасоне, солдаты ели суп, когда прибежал запыхавшийся нормандец. Прежде всего, он не захотел пропустить еду, сел со всеми и принялся спокойно обедать, не говоря ни слова о том, что произошло в Агреде… На мое счастье, его заметил Тассен, удивился его возвращению и спросил, где тот оставил офицера, которого ему поручили сопровождать. «В большой деревне с пробитой головой, он сражался с испанскими всадниками, которые рубили его саблями», — ответил мой нормандец. Услышав это, лейтенант Тассен приказал отряду взять оружие, выбрал пятнадцать самых ловких солдат, и они бросились к Агреде. Офицер и его маленький отряд проделали уже 1 лье, когда услышали ружейные выстрелы. Из этого они заключили, что я еще жив и нуждаюсь в скорой помощи. Подстегнутые надеждой меня спасти, эти смельчаки ускорили шаг и наконец заметили меня на гребне холма, когда я служил мишенью для трех карабинеров!..

Лейтенант Тассен и его люди были утомлены, а я уже не мог держаться на ногах. Мы устроили небольшой привал, во время которого я высказал всю благодарность лейтенанту и его вольтижерам, радость которых была так же велика, как и моя. Затем мы дошли до бивуака, где Тассен оставил половину своих людей. Там находилась ротная маркитантка, ее мул был нагружен двумя бурдюками вина, хлебом и ветчиной. Я купил все это для вольтижеров, и мы устроили обед, в котором я тоже очень нуждался. Еду разделили с нами и двое гусар, оставленных на этом посту прошлой ночью. Один из них отдал мне свою лошадь, сам он сел на мула монаха, и мы выехали в Тарасону. Я испытывал сильную боль, так как кровь на моей ране засохла и образовала корку. В Тарасоне я нашел авангард маршала Ланна. Генерал, командующий авангардом, отправил меня на перевязку, затем дал лошадь и двух гусар для сопровождения в Туделу, куда я и прибыл к середине ночи.

Маршал принял меня сразу же, хотя был нездоров. Мои приключения его, кажется, тронули. Однако нужно было срочно доставить донесения императору, который с нетерпением ждал новостей от корпуса, стоящего на Эбро. Я хотел выполнить поручение, тем более что теперь, зная, что со мной случилось в горах Сории, маршал согласился, чтобы офицер, отправляющийся с донесениями к Наполеону, двигался через Миранду и Бургос по безопасным дорогам, охраняемым французскими войсками. Но я был настолько слаб, что физически не мог быстро передвигаться, как положено курьеру. Маршал поручил это дело своему зятю Гёэнёку. Я передал ему депеши, красные от моей крови. Но когда Сен-Марс из секретариата хотел их переписать и сменить конверты, маршал вскричал: «Нет! Нет! Хорошо, что император увидит, как храбро защищал их капитан Марбо!» Он отправил пакет как он был, добавив только письмо, объясняющее Его Величеству причину задержки. В нем он похвалил меня и попросил награды для лейтенанта Тассена и его людей, поспешивших мне на помощь, не думая об опасности, которой они подвергались, если бы врагов было намного больше.

Действительно, через некоторое время император наградил лейтенанта Тассена и его сержанта крестом Почетного легиона, а все сопровождавшие их вольтижеры получили по 100 франков каждый. Что же касается нормандца, то за то, что он бросил свой пост перед врагом, военный совет осудил его на два года каторги. Свою службу он должен был заканчивать в рабочей роте.