Глава XV

Пребывание в Бресте и в Ренне. — Меня назначают в 25-й конно-егерский полк и посылают в Португальскую армию. — Поездка из Нанта в Бордо и в Саламанку. — Мы с генералом Леклерком образуем правое крыло Испанской армии. — 1802 год. — Возвращение во Францию

Первый консул изменил свои распоряжения относительно Португальской армии. Он поручил ее командование генералу Леклерку, своему кузену. Бернадотт остался в Западной армии. Таким образом, весь штаб, где был мой брат и другие адъютанты, приехавшие в Тур, получил приказ возвращаться в Бретань, чтобы доставить все имущество в Брест, куда должен был отправиться главнокомандующий. Расстояние между Туром и Брестом не маленькое, особенно если преодолевать его ежедневно переход за переходом. Но поскольку погода стояла великолепная, а нас было много и все мы были молоды, то этот переезд был очень веселым. Будучи не в состоянии ехать верхом из-за случайного ранения в бедро, я садился в экипаж командующего. Самого Бернадотта мы встретили в Бресте.

На Брестском рейде стояли не только многочисленные французские корабли, но также и испанский флот под командованием адмирала Травины, который позднее был убит в Трафальгарском сражении, когда французский и испанский флот сражался против флота знаменитого Нельсона, погибшего в тот день. Когда мы прибыли в Брест, оба союзных флота должны были перевезти в Ирландию генерала Бернадотта и многочисленные войска, как французские, так и испанские. В ожидании этой экспедиции, которая так и не была осуществлена, присутствие большого количества сухопутных и морских офицеров делало жизнь в Бресте крайне оживленной. Главнокомандующий, адмиралы и многие генералы устраивали ежедневные приемы. Войска обеих наций жили в полном согласии. Там я познакомился со многими испанскими офицерами.

Нам было очень хорошо в Бресте, когда внезапно главнокомандующий посчитал своевременным перевести штаб в Ренн, город очень скучный, но находящийся в более выгодном положении для управления войсками. Не успели мы там обосноваться, как случилось то, что я и предвидел. Первый консул сократил число адъютантов, которое главнокомандующий предполагал сохранить при себе. Теперь он мог иметь в своем распоряжении одного полковника, пять младших офицеров и никаких внештатных офицеров. Я был предупрежден, что меня вскоре переведут в полк легкой кавалерии. Я решил, что возвращусь в 1-й гусарский, где меня знали, форму которого я носил до сих пор, хотя уже более года, как я покинул эту часть. Но полковник за это время уже нашел мне замену, и министр послал мне распоряжение, чтобы я присоединился к 25-му полку конных егерей, который только что вступил в Испанию, направляясь к границам Португалии через Саламанку и Самору. Именно в этот момент я с особенной горечью ощутил, какую оплошность совершил по отношению ко мне генерал Бернадотт, поскольку, если бы не его обманчивые обещания, я бы уже давно служил штатным адъютантом у маршала Массены в Италии и мог бы по праву числиться офицером 1-го гусарского полка.

Я был крайне недоволен своим положением, но мне пришлось подчиниться. Как только первые огорчения прошли, а в этом возрасте они проходят быстро, я пустился в путь, чтобы как можно дальше уехать от генерала Бернадотта, на которого, как я считал, был вправе жаловаться. У меня было очень мало денег, а отец часто одалживал генералу, особенно тогда, когда он приобретал земли в Лагранже. Но хотя он великолепно знал, что сын его друга, только что оправившийся от ранения, должен пересечь всю Францию и Испанию и, помимо этого, обновить форму, он не предложил ему ни единого су взаймы, чего ни за что на свете я сам бы у него не попросил. К счастью, моя мать в Ренне имела дядю, г-на Вердаля (де Грюньяк), бывшего майора пехотного полка Пентьевра. Именно у него мать прожила первые годы Революции. Этот старик был большим оригиналом, но очень добрым человеком. Он не только одолжил мне денег, в которых я крайне нуждался, но еще и дал мне безвозмездно определенную сумму. Хотя в то время конные егеря носили гусарские доломаны (только одинакового зеленого цвета во всех полках), я был крайне расстроен и даже пролил несколько слез, когда мне пришлось расстаться с формой полка Бершени. Лишившись гусарского мундира, я стал конным егерем.

Мое прощание с генералом Бернадоттом было весьма холодным. Он дал мне несколько рекомендательных писем для Люсьена Бонапарта, в то время бывшего французским послом в Мадриде, а также для генерала Леклерка, командующего нашей армией в Португалии.

В день моего отъезда все адъютанты собрались вместе и организовали обед в честь нашего расставания, после чего с тяжелым сердцем я отправился в дорогу. После двух дней пути я прибыл в Нант, разбитый усталостью, страдая от полученного ранения и убежденный, что я никогда не смогу проехать верхом на лошади 450 лье, которые отделяли меня от границы с Португалией. Я остановился у одного старого товарища по Соррезу, жившего в Нанте. Там я встретил испанского офицера по имени дон Рафаэль, который следовал к своему полку, находящемуся в Эстремадуре. Мы договорились, что я провожу его до Пиренеев, а там он возьмет то же направление, что и я, и мы поедем вместе.

Мы пересекли Вандею в дилижансе. На всем нашем пути небольшие городки и деревни сохраняли следы пожаров, хотя гражданская война кончилась уже два года назад. Было тяжело смотреть на эти развалины. Мы посетили Ла-Рошель, Рошфор и Бордо. От Бордо до Байонны мы ехали в тяжелой четырехместной дорожной повозке, которая продвигалась очень медленно в песчаных равнинах Гаскони. Поэтому мы часто шли пешком. Нам было весело, и мы немножечко отдыхали под небольшими группами сосен, встреченными по пути. Усевшись в тени деревьев, дон Рафаэль брал мандолину и пел. Так прошло пять или шесть дней нашего пути в Байонну.

Перед переходом через Пиренеи мне нужно было представиться генералу, коменданту Байонны. Его звали Дюко. Это был замечательный человек, который служил когда-то под командованием моего отца. Он с большим вниманием отнесся ко мне, желая познакомиться со мною поближе, задержал на несколько дней мой отъезд в Испанию, потому что знал, что банда воров шалила на дороге и грабила путешественников вблизи границы.

За долгое время, много раньше войны за независимость и гражданской войны, склонный к авантюрам, но ленивый нрав испанцев воспитал в них склонность к бродячей жизни и разбою. Вкус к грабежу поддерживался еще и раздробленностью страны на множество мелких провинций, которые совсем недавно были отдельными государствами и сохранили свои собственные законы, обычаи и собственные границы. Некоторые из этих бывших государств подчинялись общим таможенным правилам, тогда как другие, как, например, Бискайя или Наварра, были свободны от этих правил. Результатом такого положения было то, что жители провинций, свободных от таможенных пошлин, постоянно перевозили запрещенные товары в те области, границы которых охранялись вооруженными и весьма решительными таможенниками. Контрабандисты с незапамятных времен формировали банды, которые действовали силой, когда не хватало хитрости. Их профессия абсолютно не имела ничего постыдного в глазах испанцев, которые рассматривали их поведение как справедливую войну против злоупотребления таможенников. Подготавливать набеги, отправляться в разведку, организовывать вооруженную охрану вокруг своих стоянок, жить в горах, там спать, курить — такова жизнь контрабандистов. И крупные прибыли, приходящие им иногда от одной операции, позволяли им вести жизнь на широкую ногу, ничего не делая в течение целых месяцев. Однако, когда испанские таможенники, с которыми у них часто бывали стычки, разбивали их шайки и забирали наворованный товар, контрабандисты, доведенные до крайности, тем не менее не собирались прекращать свой промысел на больших дорогах. Занимались они этим ремеслом с определенным великодушием, поскольку никогда не убивали путешественников и обычно оставляли им достаточно провизии, чтобы те могли продолжить свой путь. Именно так они поступили с одной английской семьей, и генерал Дюко, желая спасти нас от неприятностей подобного ограбления, решил отложить наш отъезд. Однако дон Рафаэль, хорошо знавший привычки испанских воров, был уверен, что наилучшим моментом для продолжения путешествия был как раз этот. Момент, когда банды, совершив свой набег, на некоторое время удалялись в сторону от дорог, проезд по которым становился свободен. Генерал разрешил наш отъезд.

В те времена, о которых я рассказываю, в Испании не было запряжных лошадей, и все экипажи, включая экипажи короля, запрягались мулами. Дилижансов не существовало, и на почтовых станциях были только верховые лошади. Таким образом, даже важные сеньоры, имевшие в своем распоряжении экипажи, были вынуждены во время путешествий нанимать мулов и идти рядом с ними в течение всего дня. Зажиточные путешественники брали экипажи, но эти экипажи могли проделать не более 10 лье в день. Простой народ присоединялся к караванам погонщиков ослов, которые перевозили багаж, по примеру наших ломовиков. Но никто никогда не путешествовал в одиночестве. Во-первых, из-за разбоя, а во-вторых, из-за презрения, которое испытывали испанцы к такому виду путешествия.

После нашего прибытия в Байонну дон Рафаэль, ставший руководителем в нашем дуэте, сказал мне, что, поскольку мы не являемся ни настоящими синьорами, чтобы нанять для нас одних экипаж с упряжкой мулов, ни бедняками, чтобы идти с караваном погонщиков ослов, нам остается только два выхода. Либо скакать во весь опор верхом, либо занять место в извозчичьей повозке. Скакать верхом в данном случае я не мог из-за невозможности взять с собою вещи. Таким образом, мы вынуждены были выбрать извозчичью повозку.

Дон Рафаэль вел переговоры с одним человеком, который за 800 франков с каждого согласился перевезти нас в Саламанку, устроить нас на жительство и кормить за свой счет. Мне это показалось очень дорогим удовольствием, поскольку это была двойная стоимость того, что подобное путешествие могло бы стоить во Франции. К тому же я истратил довольно много денег на свою поездку до Байонны. Но такова была назначенная цена, при том что не было никакого другого средства, чтобы я мог присоединиться к моему полку. Я вынужден был согласиться.

Мы отправились в огромной старой повозке, в которой три места занимал один житель Кадиса, его жена и дочь. Бенедиктинский приор из университета в Саламанке дополнял состав пассажиров.

Все в этой поездке было для меня новым. Во-первых, сама упряжка, которая не переставала меня удивлять. Она состояла из шести великолепных мулов, из которых, к моему великому удивлению, только два, связанных дышлом, имели уздечки и поводья, четыре других мула свободно шли рядом и подчинялись только голосу возницы и его помощника. Возница важно восседал на огромном сиденье и громовым голосом отдавал приказы своему помощнику — мальчику ловкому, точно белка, который иногда пробегал рядом с мулами, идущими крупной рысью более лье. Затем в одно мгновение он взбирался на сиденье рядом со своим хозяином и тут же снова спрыгивал и снова поднимался, и так раз двадцать в течение дня, кружась вокруг повозки и упряжки, чтобы убедиться, что все в порядке. И все это он проделывал, постоянно напевая. Для того чтобы подгонять мулов, называл каждого своим именем. Но он их никогда не бил, и его голоса было достаточно, чтобы оживить их движение, когда они замедляли бег.

Перемещения, а главное, пение этого человека меня очень забавляли. Мне было очень интересно, что же он говорил, когда взбирался на повозку. И хотя я не говорил по-испански, но мои знания латыни и итальянского позволяли мне понять, о чем говорили мои спутники. Я отвечал им по-французски. Они более или менее меня понимали. Все пять испанцев, включая двух дам и монаха, вскоре зажгли свои сигары. Как жаль, что я еще не имел привычки курить! У нас у всех было прекрасное настроение. Дон Рафаэль, дамы и даже толстый бенедиктинец пели хором.

В путь мы отправлялись утром, останавливались между часом и тремя часами пополудни, чтобы пообедать, дать отдохнуть мулам и подождать, пока пройдет самая сильная жара. В это время мы обычно спали. Это испанцы называли послеобеденным отдыхом. Потом мы добирались до ночлега. Еда была обильной, но испанская кухня мне вначале казалась ужасной. Однако постепенно я к ней привык. Но я так и не смог привыкнуть к страшным кроватям, которые нам предлагали на постоялых дворах. Они и правда были отвратительны, и дон Рафаэль, который целый год провел во Франции, вынужден был с этим согласиться. Чтобы обойти это неприятное препятствие, в день моего прибытия в Испанию я сразу же попросился ночевать на охапке соломы. К несчастью, я узнал, что сноп соломы был вещью совершенно неизвестной в этой стране, потому что вместо того, чтобы косить траву, они пускали на нее мулов, чтобы они ее вытаптывали, что превращало солому в труху. Однако мне пришла великолепная мысль набить этой соломой мешок. Затем я его бросал в сарае и ложился, завернувшись в плащ. Таким образом я избегал жутких насекомых, которыми кишели местные кровати и грязные помещения. Утром я выкидывал все это сухое месиво из мешка и брал его с собой в повозку. Благодаря этому каждый вечер я мог его набивать свежей соломой. Моему изобретению последовал и дон Рафаэль.

Мы пересекли высокогорные провинции Наварра, Бискайя и Алава, затем достигли реки Эбро и выехали затем на бескрайние равнины Кастилии. Мы видели Бургос, Вальядолид и, наконец, через две недели прибыли в Саламанку. Там не без сожаления я покинул моего спутника дона Рафаэля, с которым я вновь встретился в этой же местности уже во время войны за независимость. Генерал Леклерк находился в Саламанке. Он прекрасно принял меня и предложил остаться у него в качестве внештатного адъютанта, но я уже имел горький опыт, который убедительно показал мне, что служба в штабе дает большую свободу и гораздо приятней, чем в войсках, но… только если ты являешься штатным адъютантом. Без этого условия все тяжелые работы ложатся тебе на плечи, при этом твое положение остается очень ненадежным. Я отклонил любезное предложение генерала и попросил позволить мне служить в моем полку. Мое решение оказалось верным, так как в следующем году генерал, получив пост командующего экспедицией на Сан-Доминго, увез с собой одного лейтенанта, который после моего отказа пришел служить в его штаб. На Сан-Доминго все офицеры вместе с генералом умерли от желтой лихорадки.

В Саламанке я оказался в 25-м конно-егерском полку. Полковник Моро был старым офицером и исключительно добрым человеком. Он очень хорошо принял меня, так же как и мои новые товарищи, и уже через несколько дней я был в отличных отношениях со всеми. Меня ввели в городское общество. В те времена положение француза было одним из самых приятных в Испании и абсолютно противоположным тому, чем это стало впоследствии. Действительно, в 1801 году мы были союзниками испанцев. Мы только что сражались за них против португальцев и англичан. Поэтому они относились к нам очень по-дружески. Французских офицеров селили у самых богатых жителей. Их везде принимали, и приглашения сыпались со всех сторон. Таким образом, свободно допущенные во внутреннюю жизнь испанцев, мы смогли за короткое время узнать многое из их обычаев, что за многие годы не могли сделать офицеры, которые пришли на полуостров во времена войны за независимость. Я жил у одного профессора университета, который предоставил мне прелестную комнату с видом на красивую площадь города.

Служба в полку не была утомительной и оставляла немало времени для развлечений. Я воспользовался этим, чтобы выучить испанский язык, который, с моей точки зрения, был самым величественным и самым красивым в Европе. Именно в Саламанке я впервые увидел знаменитого генерала Ласалля, в то время полковника 10-го гусарского полка. Он продал мне одну свою лошадь.

Пятнадцать тысяч французов, посланных на полуостров во главе с генералом Леклерком, образовали правое крыло большой испанской армии, которой командовал князь Мира[30], и подчинялись его приказам. Он устроил нам смотр. Этот фаворит испанской королевы фактически был некоронованным королем Испании. Мне показалось, что он был крайне доволен собою, хотя был маленького роста и очень заурядной внешности. Но в нем чувствовалось определенное изящество и хорошие манеры. Он привел в действие французский корпус, и наш полк двинулся сначала на Торо, а затем в Самору. Вначале я очень жалел о Саламанке, но потом оказалось, что нам было неплохо и в других городах, особенно в Саморе. Там я жил у одного богатого купца, дом которого был окружен великолепным садом, где по вечерам собиралось многочисленное общество, чтобы послушать музыку и провести часть ночи в разговорах среди гранатовых рощ, мирт и лимонных деревьев. Трудно описать и оценить красоту природы, когда не знаешь чудесных ночей южных стран.

Однако пришлось оставить приятную жизнь, которую мы здесь вели, и атаковать португальцев. Мы вступили на их территорию. Было несколько маленьких сражений, выигранных нами. Французский корпус следовал к Визеу, в то время как испанская армия двигалась вниз по реке Тахо (Тежу) и достигла португальской провинции Алентежу. Мы рассчитывали вскоре войти победителями в Лиссабон, но князь Мира, который призвал, недолго думая, наши войска на Иберийский полуостров, также не размышляя, испугался их присутствия. Чтобы избавиться от них, он заключил с Португалией мирный договор, не известив первого консула. Текст этого договора князь Мира отправил для ратификации французскому послу Люсьену Бонапарту, что страшно возмутило первого консула. С этого эпизода между двумя братьями установились отношения неприязни.

Французские войска еще в течение нескольких месяцев оставались в Португалии, где и встретили новый, 1802 год. А затем вернулись в Испанию и поочередно побывали в наших любимых гарнизонах в Саморе, Торо и Саламанке, где нас всегда прекрасно принимали.

На этот раз я пересекал Испанию верхом на лошади и не боялся ужасных кроватей на их постоялых дворах, поскольку нас всегда устраивали на ночлег у богатых владельцев больших домов. Переходы, когда они проходят в сопровождении целого полка и при очень хорошей погоде, не лишены определенной прелести. Да, постоянно приходится менять места, при этом не покидая своих товарищей. Ты видишь всю страну в самых мелких деталях, беседуешь в течение всей дороги с ее жителями. Мы все вместе обедаем, иногда хорошо, иногда не очень, мы можем наблюдать и знакомиться с обычаями жителей. Особое удовольствие нам доставляло смотреть, как вечером испанцы приходили в себя от дневного оцепенения, начинали танцевать фанданго или болеро с невероятной ловкостью и изяществом, которые наблюдались у всех, даже у деревенских жителей. Иногда полковник предлагал им своих музыкантов, но они предпочитали гитару, кастаньеты и голос какой-нибудь певицы, так как такого рода аккомпанемент придавал их танцу более естественный характер. Подобные балы, импровизированные под открытым небом рабочим людом, как в городах, так и в сельской местности, имели такое очарование для нас, что мы, будучи простыми зрителями, с трудом покидали их. После целого месяца пути мы вновь вернулись к пограничной реке Бидасоа, и, хотя я мог только с радостью вспоминать месяцы, проведенные в Испании, я с большим удовольствием вновь увидел Францию.