День рождения

Стремительно приближалось 13 июля — день рождения Валентина. За неделю до праздника я спросила Валентина, кого необходимо пригласить.

— Ты всех их знаешь. За время нашей совместной жизни мы с ними уже не раз встречались, — сказал Пикуль и перечислил фамилии.

Я обзвонила всех и пригласила приехать в известный им день на дачу.

Не скрою, я знала, что придут друзья Валентина, и мне очень хотелось им понравиться.

Когда все гости уселись за столом, Валентин Саввич встал и обратился к присутствующим с небольшим вступительным словом:

— Не хочу, — сказал он, — чтобы за моей спиной ходили различные разговоры, сплетни и какие-то недоговорённости. Поэтому официально представляю вам мою жену и прошу в дальнейшем по всем нашим семейным вопросам обращаться к ней.

Праздничный вечер прошёл интересно, в остроумных поздравлениях, добрых пожеланиях и в разговорах о литературе. Светел и радостен был этот праздник! Ласково и приветливо приняли меня в свою компанию друзья Валентина Саввича, с которыми на протяжении всех последующих лет мне приходилось встречаться и постоянно ощущать их моральную поддержку.

Тепло распрощавшись и проводив гостей, мы вернулись к столу, чтобы уже наедине отметить наш первый совместный большой праздник…

Пикуль отошёл от работы. Получился «затык», как говорил Валентин. Он не мог сдвинуться с места, отошёл от романа. Вопрос стоял серьёзно: быть ли новому роману или отправлять аккуратно сложенную папочку с «двумя возрастами Окини-сан» в архив, пополнив уже находящиеся там несбыточные мечты?

Вывел из «затыка» Пикуля приезд М. С. Мовсесяна — переводчика на армянский язык романа «Баязет». В длинном разговоре обменялись впечатлениями о жизни, работе, трудностях с переводом книги. Сое Михайлович попросил Пикуля написать предисловие или обращение к читателям для армянского издания книги, что Пикуль с удовольствием сделал.

Не успел покинуть дачу представитель солнечной Армении (мы шли его провожать), как появились друзья Валентина Саввича из ТАСС во главе с Юрием Владимировичем Сизовым.

Несмотря на разницу в возрасте, В. Пикуля с Ю. Сизовым связывали тёплые дружеские отношения. Ради таких встреч Валентин откладывал все свои дела. Правда, готовиться к ним было не нужно: Юрий Владимирович звонил, появлялся, на короткой ноге вёл переговоры и быстро уезжал.

Валентин вновь садился за рабочий стол, заступал на «ночную вахту». Из кабинета доносился его смех…

Утро приносило объяснение: всю ночь Валентин перечитывал уже который раз книгу Юрия Никулина «Почти серьёзно» с дарственной надписью — «от клоуна-писате-ля». Эта книга пришлась ему по душе, более того, он был от неё в восхищении…

В субботу, как только проснулась, Пикуль неожиданно заявил:

— Я позвонил Владимиру — знакомому таксисту, на весь день поедем в Венден (так всегда он называл город, ныне именуемый Цесис).

Он любил этот небольшой старинный латышский город. И приезжая в него, обязательно посещал одну маленькую улочку, где старые деревянные дома окнами вросли в землю, вымощенную средневековыми булыжниками. Нищета и убожество пейзажа вызывали у меня какую-то жалость, а на одухотворённом лице Валентина, стоявшего посреди дороги, горели глаза.

— Ты пойми: каменные замки рассыпались, а эти, деревянные, стоят, — объяснял он мне феномен.

По приезде на дачу Пикуль поднялся к себе в кабинет, сел за стол, раскрыл рукопись и, как ни в чём не бывало, стал спокойно продолжать свой роман.

Что случилось? Как назвать этот процесс? Озарение или прозрение?

Одному Богу известно…

Пикуль работал неутомимо даже во сне. Часто вставая после отдыха, он рассказывал, что во сне увидел путь разрешения накануне возникшей проблемы.

Многие читатели, думаю, обращали внимание на тот факт, что Пикуль был большим мастером изображения батальных сцен. Так вот, подготовка к описанию Цусимского боя проходила таким образом: на столе и стульях были расположены многочисленные источники, касающиеся этого трагического события. На полу, на огромнейшем листе бумаги с нанесением береговой линии Валентин, ползая на коленях, передвигал сделанные им бумажные корабли в соответствии с их маневрами во время боя. Иногда возникали неясности, противоречия. Пикуль вновь обращался к историческим свидетельствам, что-то обдумывал, уточнял, приходил к каким-то определённым выводам и… бой продолжался.

Много времени посвятил Пикуль изучению личности одного из главных персонажей романа — Зиновия Петровича Рожественского. Он не принимал официально принятую учёными мужами оценку русского вице-адмирала, а искал свою, основанную на исторических документах, мемуарах и воспоминаниях современников и очевидцев.

У Пикуля на почве правдоискательства почти всегда были конфликты с представителями научного и околонаучного мира.

В советских источниках о Рожественском можно было почерпнуть только то, что он — бездарный флотоводец, погубивший при Цусиме много жизней и русский флот. Валентин Пикуль, наверное, первый русский писатель, который, ознакомившись с дореволюционными материалами, отзывами современников и участников похода, таких как Семёнов, Добротворский (а кто может знать больше и лучше их?), сделал совершенно иные умозаключения.

Он не идеализировал Рожественского. Да, он проиграл сражение, но выбыл из него, будучи тяжело раненным, потому и не мог обеспечить руководство эскадрой в бою. Но как флотоводец вице-адмирал показал себя с самой лучшей стороны — сам факт совершения «разношёрстной» эскадрой (без вспомогательно-обеспечивающих баз) перехода из Балтийского моря на Дальний Восток, что и по сей день считается делом архисложным, говорит о многом.

Можно осуждать ошибки человека, но самого человека из-за них осуждать не следует!

Такую оценку личности Рожественского полностью разделял и Герой Советского Союза адмирал флота Георгий Михайлович Егоров, занимавший в тот период пост начальника Главного штаба и первого заместителя главнокомандующего ВМФ, посетившего Пикуля летом 1980-го.

Валентин приступил к последней части романа — возраст третий. Давно всё было обдумано, проверено, проанализировано, не хватало самого малого — каких-то мельчайших подробностей жизни и быта начала века, на поиски которых ушло немало времени. В частности, это касалось Одессы, где Владимир Коковцев служил в «Русском обществе пароходства и торговли». Долго пришлось перелистывать и внимательно просматривать путеводители, заметки, периодику, мемуары того времени.

Набрав необходимый материал, Пикуль погрузился в работу, самую ответственную — завершающую, полностью отрешившись от внешнего мира. Чтобы не сбиться с ритма, не выйти из режима, Валентин отказался от любезного приглашения старшего морского начальника Риги контр-адмирала Малькова присутствовать на праздновании Дня ВМФ.

Шёл последний месяц лета. Это чувствовалось и в природе: утренний воздух наполнялся прохладной свежестью, передавая её все раньше и раньше наступающему вечеру.

27 августа, ближе к вечеру, на работу мне позвонил Валентин и сказал магическую, так давно ожидаемую мною фразу: «Поздравь меня. Роман вчерне закончен…»

— Ура! — закричала я, да так, что в кабинет сбежались все сотрудники, чтобы узнать, в чём дело. Не раздумывая, я поспешила домой, чтобы поздравить писателя, на моих глазах совершившего чудо. Чудо — не для него. Чудо — для меня. Потому что для меня это был первый роман Пикуля, а первый — он всегда самый дорогой, самый незабываемый.

Теперь Пикулю необходимо было отдохнуть, отвлечься от рукописи. «Стравить пар» — так называлось это переключение с творчества на успокаивающее нервы занятие — дальнейшую систематизацию картотеки русского портрета.

Всё лето я жила в предчувствии какой-то неожиданности. И предчувствия не обманули. Однажды утром раздался звонок в дверь и на пороге вырос мой брат Николай.

У меня три брата, которые в Северодвинске строили новейшие корабли. В настоящее время остался один — Володя. А ко дню нашей регистрации в Ригу (мы уже к тому времени закрыли дачный сезон) приехала в сопровождении старшего брата Саши моя матушка. Валентин встречал моих братьев как самых дорогих гостей, всегда дарил им свои книги, но особого поклонения удостаивалась моя мать.

— Обязательно купи матери всё, что ей необходимо, что нравится.

Мне было очень приятно, что такой занятый и большой человек помнит и заботится о моей матери.

Даже в этом небольшом штрихе раскрывается широта и бескорыстная щедрость души Пикуля, забота о человеке, любовь к ближнему.

Как только мы решили пожениться, из Москвы прибыла двоюродная сестра по линии матери, Людмила Яковлевна Колоярцева (Каренина), с которой он постоянно поддерживал переписку.

Не единожды бывал в гостях и брат Люси — Борис Яковлевич Каренин, обосновавшийся в уральском городе Миассе. Сидя вдвоём, они вспоминали дорогие памяти картинки босоногого детства, проведённого в доме бабушки Василисы Минаевны Карениной.

19 ноября 1980 года во Дворце бракосочетаний нам, «молодожёнам», не говорили пышных речей, не спрашивали о наших чувствах, дали надеть друг другу кольца, расписаться в какой-то огромной книге, вручили свидетельство о браке, поздравили, и мы уже по закону стали мужем и женой. Никто из друзей об этом событии не был извещен, и мы выходили из зала абсолютно не готовыми к ещё одному радостному сюрпризу: в раздевалке, с огромным букетом цветов нас ожидала супружеская чета Багировых — Валентина и Владимир — с тёплыми объятиями и сердечными пожеланиями.

Даже в и такой день Валентин Саввич не стал менять свой рабочий план. А план был один — дальнейшее редактирование и перепечатка «Окини-сан». Значит, банкета не будет — это мы решили заранее. Пикуль не хотел расслабляться, а это в его понятии не оставляло места даже бокалу шампанского.

Счастливые, пешком направляемся домой. Дом недалеко — в 500 метрах отсюда. Прохожих на улице мало: идет дождь.

— Дождь во время женитьбы — к счастью.

Как много добрых слов, пожеланий, планов, услышала я от Пикуля по дороге. По дороге от Дворца бракосочетаний до дома. По мокрой недлинной, но такой запомнившейся дороге…

Добрались домой. Валентин поставил бокалы, наполнил их пепси-колой.

— Может быть, и надо в такой день услышать в нашу честь выстрел шампанского, но, во-первых, мы с тобой женаты давно, а во-вторых, надо форсировать редактирование «Окини-сан», а для этого нужна свежая голова.

Наступил самый важный и ответственный момент рождения новой книги. Пикуль заканчивал перепечатку романа, попутно его редактируя. Это были дни напряженной физической и умственной работы до изнеможения, до тёмных кругов под утомлёнными глазами.

В общей сложности 35 дней ушло у Валентина на то, чтобы роман, отпечатанный в четырёх экземплярах, аккуратно лёг на стол.

Дальше было то, что, как всё значительное и, главное, первое, запоминается на всю жизнь.

— Садись, — произнёс Валентин Саввич, — вычитывай внимательно, лови повторы, исправляй ошибки. Мне важно, что ты скажешь после прочтения. На время вычитки все домашние заботы беру на себя, телефон отключаю…

С огромным волнением села я за порученную, нет, ближе к истине— за доверенную мне работу. Разложив на столе первый экземпляр рукописи, я читала день и ночь с небольшими перерывами на еду. Ведь такая работа требует соединения противоречивых начал: быстроты и тщательности.

На полях рукописи мягким карандашом я ставила заметки-галочки, а на отдельном листе бумаги записывала, что именно вызвало моё сомнение или несогласие, как, на мой взгляд, должно выглядеть то или иное слово, предложение. По прочтении рукописи мы с Валентином обсуждали эти пометки. Если он соглашался с замечаниями — исправляли, в противном случае всё оставалось без изменений.

Роман прочитан. Концовка потрясла, хотя в общих чертах я уже раньше знала содержание. Но в тексте всё звучало гораздо ярче и убедительней.

Начиная с этой книги, я была первым читателем, редактором и критиком всех его последующих трудов.

Не каждую написанную книгу Пикуль считал удачей. Часто сомневался и волновался в ожидании конца вычитки. Затем спрашивал:

— Ну, как твоё мнение? Давай ругай! Тебе я верю, ибо ты знаешь все материалы, которыми я пользовался.

Да, я знала материалы, поскольку многие из них сама доставала и большинство из них прочитывала. А с рукописью романа я работала очень добросовестно, даже… чересчур. Если при чтении мне на глаза впервые попадались фамилии, даты, названия кораблей и тому подобное, я, зная, где об этом можно почерпнуть сведения, брала нужные источники, чтобы сверить их и по другим источникам…

Наступило время сдачи рукописи. Казалось бы, автор должен был радоваться, а Пикуль чуть не плакал. Как матери было жаль расставаться со своим ребёнком, так и писателю не хотелось отдавать на растерзание рецензентам, критикам и редакторам своё детище. Отъезд в Ленинград всё откладывался. Наконец, просмотрев рукопись ещё раз, Валентин сказал:

— Всё. Поезжай в «Неву» и отдай Хренкову.

По возвращении домой я рассказала Валентину Саввичу о Ленинграде, о тёплом приёме в редакции журнала «Нева», что его интересовало особенно.

На столе я успела увидеть исписанные листы бумаги, раскрытые книги, новые материалы. Валентин работал. Его голову полностью «оккупировали» опричники и иезуиты. Он уже шагнул в новую книгу.