XVII
Первый народный театр. – Состав труппы. – Неожиданный приезд государя в Москву. – Назначение спектакля в присутствии высочайших особ. – Затруднение с ролью Хлестакова. – Артист Орлов. – Его затруднительное положение и удачный выход из него. – Царская награда.
Заслуга известного в свое время артиста московского Малого театра Федотова несомненна в смысле создания первого народного театра в России, устроенного при Политехнической выставке[372].
В то время провинциальная сцена изобиловала талантами, незнакомыми столицам, и Федотов задался мыслью познакомить столичных жителей с этими столпами русского искусства.
Он умело собрал все, чем справедливо гордилась провинция, и составил труппу поистине замечательную.
Тут были и гремевший уже на всю Россию Н.X. Рыбаков, и входивший в известность Киреев, и Берг, которого столица еще никогда не видала, но который успел своим участием в труппах составить состояние не одного антрепренера, и очень еще молодой артист Макшеев, бывший впоследствии украшением образцовой труппы московского Малого театра, и высокоталантливый молодой артист на роли первых любовников В. И. Путята, и А. И. Стрелкова, создавшая роль свекрови в пьесе Чаева[373], в которой она не знала соперниц, как и в эпизодической, но ответственной роли Пошлёпкиной в «Ревизоре». Тут был и старый артист, еще при Гоголе исполнявший роль Добчинского[374]. Тут же были и молодые артистические силы в лице г-ж Дюбюк, Погожиной, Серебряковой и совсем еще молоденькой артистки Зориной, участвовавшей в то время в легких дивертисментах, в которых она поочередно и танцевала, и пела малороссийские песенки, за что получала скромное вознаграждение в размере восемнадцати рублей в месяц.
Это та самая Вера Васильевна Зорина, которая впоследствии была у нас создательницей цыганского жанра и которой в созданных ею опереточных ролях с восторгом аплодировали лучшие французские артисты.
Такого Герцога в оперетке «Скороспелки» («Le petit duc»[375]), по единодушному признанию всех иностранных певцов и певиц, не видала ни одна европейская сцена.
Такое скромное вознаграждение не должно удивлять никого, ежели принять во внимание, что и все приглашенные Федотовым артисты сравнительно с обычно получаемым ими жалованьем на Политехнической выставке получали гроши.
Федотов сумел со свойственной ему силой убеждения доказать им всем, что театр Политехнической выставки для них единственный случай блеснуть талантом не только перед столичной публикой, но даже и перед высокопоставленными лицами, приезд которых ожидался на выставку.
Последнее условие, между прочим, вызвало случай, далеко не всем известный, но крайне характерный, который я и передам, так как он происходил почти у меня на глазах.
Первым из высокопоставленных лиц посетил выставку великий князь Константин Николаевич, очень любивший сцену, знавший толк в искусстве и высоко ставивший вопрос о процветании русского театра.
Он два раза смотрел «Ревизора» и остался в восторге от образцовой постановки и исполнения пьесы. Действительно, такого полного ансамбля, такого «оркестрового» исполнения не запомнит ни одна из русских сцен, не исключая и столичных. Довольно сказать, что второстепенную роль Земляники исполнял Николай Хрисанфович Рыбаков… и как исполнял!..
Роль городничего исполнял Берг, считавший роль эту коронной в своем очень и очень обширном репертуаре. Роль жены городничего исполняла Очкина, впоследствии служившая у Корша, а в роли Марьи Антоновны впервые выдвинулась молодая артистка Курова, по сцене Серебрякова, впоследствии занимавшая в Коршевском театре с громадным успехом амплуа комических старух.
Великий князь, оставшийся в восторге от исполнения «Ревизора», передал о вынесенном им впечатлении государю, который сказал, что непременно сам посмотрит эту пьесу на выставке.
Но время шло, наступила уже осень, близилось закрытие выставки, а государь все в Москву не ехал, и наконец разнесся слух, что высочайший приезд отложен, и так как наступало открытие театрального сезона на провинциальных сценах, то начался и отъезд артистов, законтрактованных провинциальными антрепренерами. В числе прочих уехал и исполнитель роди Хлестакова, не представлявший собою в этой роли, правда, ничего особенного, но все-таки исполнявший ее вполне удовлетворительно и прекрасно сыгравшийся с остальными товарищами своими.
«Ревизор» после его отъезда снят был с репертуара, и вот в эту-то минуту внезапно получено было известие о почти неожиданном приезде государя в Москву[376], где он располагал пробыть больше недели и где его присутствие на Политехнической выставке являлось неизбежным.
Всполошились все многочисленные директора выставки, которых в общей сложности насчитывалось до семи или восьми человек, – и больше всех всхлопотался Федотов, считавший свой театральный отдел одним из главных.
Начались горячие совещания о том, что поставить в случае посещения театра государем…
Припомнили, что великий князь передавал императору о впечатлении, вынесенном им из представления «Ревизора», и, сопоставляя это с отъездом исполнителя заглавной роли, пришли к убеждению, что наскоро надо готовить другую боевую пьесу.
Среди всей этой суетни прибыл в Москву государь, и, к неописанному смущению всей выставочной дирекции, стало известно, что его величество высказал непременное желание посетить театр выставки и видеть на сцене именно «Ревизора»…
Что было делать?..
Пригласить для исполнения заглавной роли артиста императорских театров – не согласился министр двора…
Выписать наскоро кого-нибудь из провинции – времени было слишком мало…
Оставалось одно: самому Федотову выйти в роли Хлестакова, на что он и решился, но… и этому встретилось существенное и непобедимое препятствие…
Князь Долгоруков, вызвав Федотова к себе, сообщил ему, что он будет представлен государю как организатор и директор выставочной сцены, почему он и обязан лично встретить государя при посещении им театра.
Тут наступил момент полного отчаяния и для Федотова, и для всей труппы…
«Ревизор» без Хлестакова!..
Ничего подобного никогда еще не видала на подмостках своих ни одна сцена! А Хлестакова налицо не было!!
Начали перебирать наличные силы труппы и остановились на молодом и очень еще неопытном артисте Орлове, занятом всегда во второстепенных ролях, никогда не выходившем из самой заурядной посредственности и не мечтавшем ни о какой ответственной роли… Роль Хлестакова и не снилась ему, конечно, никогда, и при первом слове директора о передаче ему этой роли он пришел в неописуемый ужас. Сначала он принял это за шутку, но когда, к довершению всего, узнал, что исполнять эту ответственную роль он будет в присутствии государя, то ужас его сменился непритворным отчаянием.
– Господи помилуй!.. Да что вы это?! Да как это возможно?! Да вы шутите!! Ей-богу!.. И не грех вам надо мной так забавляться?!
Но времени терять было нельзя…
Назначен был день спектакля, роль была передана подневольному дебютанту, и начались мучительные для него репетиции…
Нечего и говорить, что по собственной инициативе у него из роли ровно ничего не выходило!.. Ни одной фразы не произносил он как следует. Очевидно было, что он не только сам никогда не готовился и не мог готовиться к исполнению роли Хлестакова, но даже никогда не видал в ней никого из серьезных артистов…
Федотов принялся, что называется, «начитывать» ему роль…
Явление за явлением, фразу за фразой повторял он перед ним, указывая ему каждую паузу, каждый жест… и как попугая заставляя его повторять слова за собою…
Ничто не помогало… и такой пародии на Хлестакова, какую представлял собой злополучный Орлов, никогда еще мир не видал!..
А время все шло и шло… и день спектакля приближался…
Попробовали доложить министру двора, что спектакль необходимо изменить, так или иначе представив дело государю, но министр наотрез отвечал, что это невозможно и что спектакль, назначенный по высочайшей воле, никаким отменам и изменениям не подлежит.
– Ну так артисту императорской труппы разрешите играть, ваше сиятельство!.. – растерянно умолял Федотов, обивавший все дни пороги министерской приемной.
– И этого не могу!.. – отвечал министр. – Государю угодно видеть ту именно труппу, которую видел великий князь и о которой он докладывал его величеству!
– Да ведь той труппы уже полностью нет!.. Часть ее распущена!.. – в отчаянии восклицал Федотов.
– Я в этом не виноват!.. Зачем распускали?..
И злополучный директор сцены вновь возвращался в свой театр и вновь принимался за неудачного Хлестакова.
Находили на этого последнего минуты просветления, когда он как будто бы казался сносным, но это были только проблески, и затем наступало прежнее апатичное равнодушие, быстро сменявшееся припадками положительного отчаяния…
– Нет, Александр Филиппович, вы и не выпускайте меня!.. И себя не конфузьте… и меня под беду неминучую не подводите!.. Не стану я играть… Говорю вам, что не стану!.. Не выйду на сцену, да и только!.. Верно вам говорю!..
– Заставлю выйти!.. – горячился доведенный до отчаяния Федотов.
– Как это «заставите»?.. Волоком, что ли, вытащите?..
– Да хоть бы и волоком!..
– Ну что ж, тащите!.. А я все-таки ни слова не скажу!.. Вот упрусь, да и не скажу!.. Все равно моя песенка спета!.. Сибири мне не миновать!
Наивный и от природы не особенно щедро одаренный умом импровизированный «премьер» был не на шутку уверен, что ему угрожает Сибирь.
В отчаянном положении злополучного директора сцены приняли участие и артисты труппы, и Н.X. Рыбаков, всегда особенно добродушно относившийся к «маленьким», посоветовал прибегнуть к новой системе и начать окураживать и ободрять «премьера».
Совет был принят единодушно, и «премьер» разом сделался средоточием внимания всех товарищей.
Все наперерыв начали уверять его в его несомненном таланте, стали утверждать, что он прекрасно исполняет вверенную ему трудную и ответственную роль, заранее благодарили его за то удовольствие, которое получит государь от его исполнения, и за то благоволение, которое выпадет, благодаря ему, и на их долю… Словом, вниманию и любезности товарищей не было конца…
Но и это средство осталось недействительным, и Орлов упорно стоял на своем и говорил, что в присутствии государя он не выйдет и ни слова на сцене не произнесет.
Наступил наконец и день спектакля.
С вечера от двора расписаны были все почти билеты, ложи оставлены были для приглашенных фрейлин и для супруг сановников, первые ряды кресел целиком отведены были чинам дворцового ведомства и представителям блестящих гвардейских полков…
Оставшиеся затем билеты разбирались нарасхват, и в то время, как Федотов с гордостью внимал рассказам обо всех приготовлениях, злополучный Хлестаков пресерьезно уверял, что он начинает забывать даже первые слова вверенной ему роли.
В самый день спектакля назначена была утренняя репетиция, на которой Орлов привел директора в положительное отчаяние.
Он действительно не знал ни слова из роли, только что перед тем выученной им назубок, беспрестанно обращался к суфлеру и на тревожный вопрос Федотова серьезно и наотрез ответил:
– Я же вам наперед сказал, что все забуду, ну вот и на самом деле забыл!.. Теперь и делайте со мной, что хотите!.. Забыл, да и полно!.. Ни одного слова не помню!..
Федотов пришел в неописуемое отчаяние…
Приуныли и все артисты…
Спектакль угрожал полным провалом.
За обед никто в этот день не садился.
Не до обеда было!..
На всех словно беда какая-то невидимая надвигалась… Что касается самого Орлова, то он даже и волноваться перестал…
Им овладело какое-то мертвящее спокойствие… то, что французы называют le courage du d?sespoir![377]
В театр все собрались далеко до назначенного часа, и зрительный зал еще не был освещен, когда вся труппа в костюмах была уже на сцене.
Все начальство было налицо… Все городские власти были тут в полном составе, и зал начал наполняться блестящими гвардейскими мундирами…
Недоставало только персонала высочайшего двора, который должен был прибыть одновременно с самим государем.
Весь зал был в напряженном ожидании…
Начало спектакля несколько замедлили…
Положили поднять занавес уже после приезда государя…
Но этого сделать не удалось!
Высочайший приезд замедлился, и занавес был поднят, хотя и со значительным опозданием, но все-таки при наполовину пустом театре…
Первый акт прошел, что называется, «на ура»…
Артисты играли с необычайным подъемом и не спускали глаз с царской ложи, которая продолжала пустовать.
Особенно сильно это огорчало Берга, возлагавшего на этот спектакль все свои честолюбивые надежды.
Роль городничего справедливо считалась его коронной ролью, и в ней он не знал соперников.
Но прошел после первого акта и донельзя растянутый антракт…
Окончилось и второе действие, а государя все не было, и среди разочарованной публики начинали уже циркулировать слухи о том, что высочайшее посещение отложено, когда перед поднятием занавеса для третьего действия издали перекатным гулом стал доноситься далекий звук могучего, тысячною толпою подхваченного «ура»…
По залу нервным, звучным шепотом разнеслось слово:
– Едет!.. едет!..
И сердца всех артистов дрогнули…
Федотов бросился к выходу, полиция выстроилась длинным рядом форменных мундиров, весь зал поднялся с места как один человек…
Могучее «ура» все росло и росло…
Отворились двери царской ложи… Грянули торжественные звуки гимна, и стены театра дрогнули от взрыва восторженных приветственных кликов многочисленной толпы…
Государь со своей обаятельной улыбкой приветливо раскланивался с публикой и, заняв место в ложе, приказал продолжать спектакль.
Федотов бросился за кулисы и буквально чуть не на колени упал перед Орловым.
– Твой выход!.. – умоляющим голосом говорил он. – Твой выход, голубчик… и твои главные ответственные монологи!.. Ободрись, милый, ободрись!.. Ты так верно, так хорошо исполнял вчера на репетиции эту сцену!.. Я тебе ручаюсь за успех!.. Подумай только, какая слава ожидает тебя!..
Он говорил торопливо… бессвязно. Говорил, почти сам не сознавая силы и значения своих слов, и видел только, что Орлов его не слышит и даже не слушает…
Случайный «премьер» стоял молчаливый, безучастный, словно загипнотизированный…
В режиссерскую раздался стук…
– Да начинайте же!.. – крикнул повелительный голос министра двора, который уже сам прибежал за кулисы сказать, что государь спрашивает, почему не поднимают занавес…
Федотов почтительно откланялся, перекрестился широким крестом под своим фрачным жилетом и громко крикнул сакраментальное сценическое слово:
– Давай…
– Орлов!.. На сцену!.. – торопливо предупредил режиссер нового «премьера».
Тот стоял в кулисе, бледный, как полотно, и как-то растерянно смотрел прямо перед собою…
Занавес поднялся… На сцене послышалось движение… Послышались разговоры…
Федотов, весь бледный от волнения, зорко следил за всем…
Государь, облокотившись на барьер ложи, внимательно смотрел и слушал…
Рядом с ним сидел великий князь Владимир Александрович, за ними еще кто-то из высочайших особ; в глубине ложи помещались лица высочайшей свиты, дежурные флигель– и генерал-адъютанты и чины двора.
Остальные ложи, как рядом, так и напротив, заняты были почетными посетителями, и народный театр в этот момент представлял собою такую блестящую, импозантную картину, какой этим скромным стенам уж никогда более вмещать в себе, конечно, не пришлось.
Орлов все это видел… во все это с возрастающим ужасом всматривался… и едва не терял сознание при мысли, что сейчас он должен будет предстать на суд всего этого блестящего, никогда им не виданного ареопага.
На сцену он не вышел, а как-то бессознательно очутился на ней…
Его, как сам он потом припоминал и рассказывал, почти силой пришлось вытолкнуть из-за кулис…
Сначала он инстинктивно попробовал упереться, чтобы спастись от угрожавшей ему опасности…
Затем им овладело отчаяние, он сказал себе, что все равно он пропал и спасения ему нет, и, наэлектризованный этой мыслью, заговорил так громко и отчетливо, и главное, так смело, что в первую минуту сам не узнал своего голоса.
Между тем память ему, против всякого ожидания, не изменяла… Суфлер тоже из кожи лез, чтобы ему помочь и поддержать его, и, обеспеченный с этой стороны и как бы окрыленный сознанием своей неизбежной погибели, он бесстрашно повел свою роль…
Знаменитый монолог бесшабашного хлестаковского вранья он начал с таким апломбом, так смело и непринужденно развалился в креслах и придал характерному монологу такой тон бесшабашной развязности, что артисты, одновременно с ним находившиеся на сцене, прямо в себя прийти не могли от удивления.
Не только от него, неопытного и бездарного, но и от первоклассных артистов никто не решился бы потребовать в таком ответственном спектакле такого уменья овладеть и собой, и вниманием публики.
Федотов, стоя в кулисах, чуть не плакал от восторга.
Ничего подобного он не ожидал…
Ничто подобное даже не снилось ему…
Государь был, видимо, заинтересован ходом пьесы… Он придвинулся к барьеру, со вниманием слушал монологи Хлестакова и в особенно выдающихся местах, при особо хвастливых выходках легендарного враля, государь все чаще и чаще улыбался…
Что касается великого князя Владимира Александровича, то он давно уже хохотал от души, примером своим заражая и окружающих его придворных, а Орлов тем временем все больше и больше входил в роль и, как он сам впоследствии передавал, играл как бы во сне, едва сознавая, что он делает и говорит.
– Я как по наклонной плоскости катился!.. – говорил он. – Мной овладело такое неописуемое отчаяние, что я забыл и где я нахожусь, и кто меня слушает… Я все забыл!.. Издали можно было принять меня за сумасшедшего!..
Великий князь Владимир Александрович выдвинулся вперед и сидел совершенно наравне с государем. Когда подошел тот момент, где Хлестаков повествует о том, как он правил министерством, Орлову как во сне вспомнилось, что среди «зрителей» в театре присутствует сам государь, и при словах «неловко было отказаться… могло дойти до государя…» он внезапно дурашливо указал на царскую ложу…
Тут уже восторгу великого князя не было меры. Он облокотился на барьер ложи, положил голову на руки, и весь отдался порыву неудержимого хохота.
От души смеялся и государь и по окончании монолога Хлестакова первый зааплодировал удачному артисту…
Аплодисменты императора были первым сигналом. За ним разразился восторженными аплодисментами весь зал…
– Браво!.. Браво!.. – раздавалось со всех сторон.
Все как будто были счастливы и довольны успехом, выпавшим на долю скромного театра… Все сочувствовали этому успеху, как бы гордились им…
Окончилось действие, и тотчас после того, как занавес упал, государь опять первый подал пример усердных аплодисментов.
За ним восторженно зааплодировала вся публика.
Раздались усердные вызовы главных исполнителей, и имя Орлова опять-таки первым раздалось среди наэлектризованной публики.
Федотов, не помня себя от радости, бросился в уборную, чтобы пригласить Орлова на сцену, и тут произошел характерный и довольно неприятный инцидент.
Берг, считавший роль городничего своею гордостью и славой и привыкший срывать в ней аплодисменты всюду, был поражен тем, что на этот раз ему пришлось уступить первенство совершенно неизвестному актеру, чуть не новичку, имени которого никто не знал и никогда не слыхал…
Такой «несправедливости» он перенести не мог…
Он все время стоял в главной кулисе, готовясь к выходу на аплодисменты и, занимая своей объемистой особой весь проход, положительно мешал пройти на сцену.
Федотову прямо-таки оттолкнуть его пришлось, для того чтобы мог выйти на сцену Орлов.
Инцидент этот впоследствии был поводом к довольно серьезному столкновению между Бергом и дирекцией народного театра.
Почти вытолкнутый на сцену, Орлов вновь, по его словам, «пошел по наклонной плоскости»…
Он почувствовал прилив необычайной храбрости, принялся развязно раскланиваться, сначала по направлению царской ложи, а затем и в сторону публики…
– Увидав, что в царской ложе смеются мне навстречу, я, – рассказывал он впоследствии, – сам принялся глупо улыбаться… шаркал ногами… прижимал руки к сердцу… словом, строил такого дурака, что вспомнить страшно!.. а когда вернулся в уборную, то упал на свой убогий сундучок и разразился истерическими рыданиями…
В антракте государь позвал в ложу Федотова, выразил ему полное удовольствие, поблагодарил его «за мастерски поставленное дело» и уехал, не дождавшись конца спектакля, но оставив всех, за исключением Берга, вне себя от восторга!
На другой день импровизированному Хлестакову присланы были из кабинета государя массивные золотые часы, а также доставлен был подарок и Федотову.
О дальнейшей театральной карьере Орлова мне мало известно. Знаю я только, что блестящего театрального дебюта своего на ролях «премьера» он не оправдал и опять смешался с толпой, что все-таки не помешало ему на первых порах пожать довольно солидные лавры благодаря своему нечаянному успеху.
Слух о его феноменальном успехе в присутствии государя, перед которым он вышел в капитальной роли Хлестакова, быстро распространился в провинции, и в первый же зимний сезон у Орлова, как говорится, отбою не было от ангажементов, один выгоднее другого.
Ожидания антрепренеров, однако, не оправдались: Орлов оказался самым заурядным актером, и на амплуа «премьера» он продержался всего только два или три сезона.
В театральном мире его так и называли – «калиф на час».
Спектакль, данный в присутствии государя, был одним из последних спектаклей выставочного театра. Затем театр этот перешел в аренду к князю Урусову и С. В. Танееву и положил начало частной театральной антрепризе в столицах[378].