Путь через Непал

Путь через Непал

Последняя ванна. Прощай, горячая вода! Сколько жизненных удобств, с которыми мы расстаемся без труда!| Последний отбор личных вещей. Как обстоит дело с новой зубной щеткой, которую я собирался купить? Пользоваться ещё четыре месяца старой, может быть, не слишком гигиенично. И вечная проблема — сколько брать книг? Я всегда беру с собой до смешного много. Мы должны тащить от 6 до 8 килограммов личных вещей, а тут ещё добавляется 4, не считая спальных принадлежностей, покоящихся в рюкзаках шерпов. Пока я упаковывался, Джон, с кем я жил в одной комнате, будучи занят очередной передачей для «Таймса», отсутствовал. Он собирался выйти на следующий день со второй партией и форсированным маршем догнать первую. Ему, как начальнику, всяких дел ещё было по горло.

Автобус до Бхадгаона отходил в 9.45. Скоро мы будем одни. Сколько радостей и сколько трудностей! Конечно, сердце начинало усиленно биться, когда волнующие образы жизни в палатке и мысли о ночах, полных уединения, проносились в моей голове. Однако для размышлений времени не было. Путь по тряской дороге был недолог; вскоре мы вновь инспектировали нашу «армию», на этот раз нагруженную и готовую к «быстрому маршу». Накануне вечером оба Чарлза задержались, чтобы проверить систему упаковки тюков по 25 килограммов. По-видимому, она была неплохой. В тех случаях, когда тюки были слишком легкие, к ним что-нибудь добавлялось. Одни из наиболее тяжелых тюков содержали разменную монету для оплаты носильщиков. Она была вывезена Джоном в металлических коробках из Катманду и распределена в двенадцати полновесных тюках. Следует отметить громоздкие секции лестницы длиной 1,8 метра и колоссальный, принадлежащий Гриффу металлический ящик с принадлежностями для физиологических исследований. Наконец после «фотооргии» многих посетителей Майкл Уэстмекотт и я отбыли под рев мотора в путь. Было 11 часов 20 минут. Поход к Эвересту начался.

Бадхгаон — красивый город с большими буддистскими храмами в стиле пагод. Дома, выстроившиеся вдоль мощенных камнем улиц, весьма живописны благодаря затейливой резьбе по дереву широких карнизов. Построены эти дома из красноватого камня и часто имеют до четырех этажей, причем последний снабжен балконом. На одной из площадей работали гончары, мастерившие на массивных кругах красивые вазы больше метра в диаметре. Затем мы выехали на широкую дорогу, идущую к Банепа, нашей первой остановке. Путь здесь ещё проходим для машин.

К нам присоединились поджидавшие на краю дороги тощие и длинные новозеландцы Эд и Джордж, с улыбкой до ушей и зверским альпинистским аппетитом.

Наконец мы въехали в крупную деревню Банепа. День, охлажденный прошедшими грозами, был облачным, почти английского типа. Говорили, что эти грозы — следствие позднего муссона. Мы нашли ранее прибывших, сидящих на горке за деревней; здесь же был Тхондуп — повар, разводящий костер. Некоторые из нас подвергали критике его кулинарное искусство. Правда, чай готовить он не умел. Однако при наличии лишь сухого молока это было бы равносильно подвигу. Я лично всегда считал, что он готовит хорошо и удачно разнообразит наше меню с помощью тех немногих местных овощей, которые удавалось раздобыть. Высокий, худой, с ястребиным носом, с зачесанной назад черной шевелюрой, он неизменно раньше всех был в лагере, пытаясь соорудить этот несчастный чай. Характерным его недостатком во время подходов была склонность к весьма сложным поварским авантюрам, в результате которых сагибы оставались голодными бесконечно долго. Пока Тхондуп готовил чай, Анг Дава помогал мне приводить в порядок мои личные вещи, список которых я в то время составил. Личный груз (11,5 кг): 3 дневника, 9 книг, из них основные: «Чистилище», «Братья Карамазовы» и «Отверженные» (II и III тома), камера, компас, мешок для губки и два малых полотенца, 2 тонкие хлопчатобумажные пижамы, плащ, электрофонарь Видор, таблетки, выданные Майком Уордом: поливитамины и для очистки воды; иодин и крем «Майлол» против насекомых, кислородная маска, лейкопластырь, 2 курительные трубки, пакет трубочисток, 5 пар носков, кеды (которые надевал иногда вместо ботинок).

В рюкзаке Анг Дава: надувной матрац, 2 новозеландских спальных мешка и чехол, полиэтиленовые мешки, в одном из которых шелковые перчатки, толстый свитер, запасные брюки и куртка, запасная рубашка, альпинистские бриджи.

Я намеревался идти в старых горных ботинках, не очень доверяя кедам, и был единственным, кто не надевал эту модную ныне обувь на всем протяжении пути.

Все казались занятыми по горло. Том Стобарт и Грег производили фотосъемки на глазах полной восторга толпы местных жителей. Майкл Уэстмекотт, отвечающий за все операции с носильщиками, заполнял соответствующий реестр. Чарлз обсуждал с Тенсингом маршрут подходов, Эд и Джордж Лоу, умудренные опытом предшествующих экспедиций, надули свои матрацы и глубоко погрузились в чтение Питера Чейни, приняв позу, которая позже, вследствие частого применения, приобрела название «эверестская поза». Джордж Бенд вытаскивал банки из ящика «компо», и я присоединился к нему в качестве переводчика, чтобы объяснить Тхондупу, что нам требуется: суп, жареное мясо и почки с местным картофелем и шпинатом, кекс и кофе. Ящики «компо» содержали различное меню на каждый день; консервированный кекс имел шумный успех и потому повторялся в качестве десерта пять раз в неделю. Остальные два дня мы снисходили до консервированных персиков. Согласно одобренному всеми плану, мы обычно выходили рано, в 6 часов утра, зарядившись лишь чашкой чаю с печеньем; через два часа хода мы останавливались для завтрака, предпочтительно на берегу реки, где могли искупаться. Пока мы, не совсем ещё проснувшись, собирались и выходили, появлялись носильщики из селения и начинали возиться с тюками. Между тем большая палатка, в которой все ели и кое-кто спал, была готова отправиться в путь. У нас были две такие палатки — высокие, с металлическим каркасом, весьма быстро собирающиеся и разбирающиеся, как нам в первое же утро продемонстрировал ответственный за палатки Эд. Однако нужно было не зевать и покинуть палатку до того, как будут отвязаны растяжки.

Участок до Долалгхата, на главном рукаве Сун-Кози, был одним из самых длинных. На перевале, вскоре после Банепы, мы впервые увидели ещё неясную картину высоких Гималаев, затем последовал длинный спуск среди сосен и гималайских дубов к Жику-Кхола, речке, разлившейся по широкой равнине и питающей рисовые поля. Для небольшой головной группы дорога казалась бесконечной, жара все усиливалась, все больше донимала жажда. Наконец деревня, и Тхондуп милостиво соглашается приземлить нас под гигантской смоковницей. Эти громадные священные индийские деревья высятся около каждой гималайской деревни, охраняя её покой. Их раскидистые ветви и толстенный морщинистый ствол дарят путнику тенистое гостеприимство. Невольно возникает вопрос: что раньше появилось — селение или смоковница?

Было 8 часов 55 минут, и мы с Джорджем Вендом пошли посмотреть на давильную установку. Конструкция не сложная: длинный брус качается таким образом, что один из его концов при движении вниз входит в углубление, где зерно перемешивается рукой или палкой. Брус движется вверх и вниз. В 9 часов 45 минут появились возмущенные Грег и Том Стобарт. Мы ушли черт знает куда фотографы были страшно заняты и потеряли уйму времени, пока нас догнали и т.д. и т.п. Вскоре, однако, мир был восстановлен, а нам пришлось ожидать ещё 40 минут пока готовился замысловатый завтрак из овсянки, тушеного мяса с яйцами, чапатти, масла и варенья.

Опять небольшой перевал, затем спуск в другую долину, также впадающую в Сун-Кози,— так мы продолжаем наш путь по дороге с бесчисленными подъемами и спусками. Шагая вместе с Чарлзом Эвансом и наблюдая стадо крупных обезьян лангуров, которые раскачивались на деревьях, растущих по крутым склонам холмов, я убедился, что невозможно их спутать с представителями «ужасного снежного человека» (некоторые предлагали такое решение проблемы). К тому времени, когда мы достигли широкой реки у Долалгхата, на высоте не более 800 метров над уровнем моря, жара нас окончательно доконала, и мы с наслаждением предались сказочному купанию.

Ранний выход имеет свое немалое преимущество: приходите на бивак сравнительно рано пополудни и можете использовать остаток дня в личных целях: писать, читать или ловить бабочек с Джоном и Майклом Уэстмекоттом. Именно здесь нагнал нас Джон, когда мы ужинали в темноте. Большинство устраивалось уже на ночь. Под яркими звездами, любуясь серпом луны, появление которой мы наблюдали утром, я вновь подумал о необычном характере экспедиции. Поэзия должна была временно стушеваться в суматохе с кислородными масками, с сортировкой снаряжения, неурядицей с багажом и тому подобным. Теперь она робко проглядывала вместе со звуками далеких голосов над бесчисленными лагерными кострами, приглашая меня измерить звездную бесконечность неба, убаюкивая монотонным пением реки.

Ранним утром, когда звезды начинали бледнеть и на лугу раздавался знакомый кашель носильщиков, было приятно лежать и пить чай, даже тхондуповский чай. Однако затем нужно было вставать и принимать участие в предстартовой суматохе до того момента, как палатка ляжет на землю. Обычно я оставался вместе с Майклом чтобы проследить за последними тюками, так как, если в селении был чанг (местное рисовое пиво), носильщики, вполне вероятно, могли опоздать. Хакоман Сингх, похожий на пророка со своей длинной тростью и сверкающими глазами, с поразительным красноречием громил в этом случае виновных за их злодеяния, в то время как они полные стыда, прокрадывались к своим грузам. В это утро мы преодолели большой подъём от русла Сун-Кози до селения Чиабаса, расположенного на следующем гребне, на высоте 1980 метров. Переходы не могли быть слишком длинными, так как груз носильщиков достигал 25 килограммов.

Перед отъездом из Англии мы были информированы о необходимости во время подходов надевать для тренировки кислородные маски. Обычно я ухитрялся ранним утром мгновенно ускользнуть, но некоторые, и в особенности Джон, были героически добросовестны. После завтрака, когда солнце начинало припекать во всю, они облачались в маски для подъема на какой-нибудь чудесный холм повыше, «вкалывали» со страшной силой и достигали вершины полумертвыми, купаясь в поту и в ореоле добродетелей. Все были готовы поклясться, что никогда не было так трудно, как в этот последний раз. В данном случае приятная прогулка с вершины гребня, через склоны холмов в кэмберлендском стиле привела нас, не доходя примерно 800 метров до селения, к месторасположению лагеря. После обеда я присоединился к охотникам за бабочками для изнурительной экскурсии через соседний гребень. Далеко впереди облака и туман скрывали манящие нас снежные вершины. Но все же сквозь дымку промелькнули участки внушительного гребня.

На следующий день небо также было покрыто мрачными тучами. Накануне некоторые из нас сожглись, а спина Чарлза Эванса напоминала вареного рака. Мои локтя тоже побаливали, однако прогулка в шортах и тенниске, в темных очках и без головного убора всегда была приятна мне. Носильщики двинулись в путь с трудом (по-видимому, в Чиабасе имелся чанг), и мне представилась возможность уточнить наше окружение — сто пятьдесят носильщиков: тридцать шерпов, включая шерпани, пришедшие из Намче три проводника, три командира, каждый из них считался ответственным за пятьдесят носильщиков, и один Хакоман Сингх, вооруженный свистком и тростью.

Путь проходил по гребню, на высоте 2280 метров. Рододендроны, как алое пламя, окаймляли дорогу. Спуск в долину и путь через рисовые поля привели к короткому подъему до Рисинго, приютившегося на обрыве над рекой. В Рисинго есть хорошо известный «гомпа», или храм, вблизи которого мы раскинули лагерь. Я был преисполнен уважения к святому месту, однако Тхондуп придерживался другого мнения и, чтобы укрепить навес над кухней, стал забивать кольца и гвозди в стену храма, в то время как шерпани расстилали свои спальные принадлежности на обеих верандах. Как раз когда поспел чай, нас настигла прелюдия надвигающейся грозы в виде ливня камней размером с лесной орех. Отрезвленные этим явлением, мы осмотрели гомпу.

К счастью, к 8 часам дождь прекратился. Следующий переход — до Манга Деорали (2300 м) — проходил под сверкающим солнцем, которое нас быстро высушило. Наиболее сильное впечатление в этот день произвели на нас роскошное купание в ожидании завтрака и последующий длинный и скучный подъём на перевал, откуда мы впервые смогли увидеть по-настоящему лежащий к западу от Эвереста хребет Гауризанкара. Характерной чертой каждой Гималайской экспедиции является контраст наслаждения и тяжелой работы. Джон и Джордж Бенд добросовестно мучились в масках. Когда мы по травянистым склонам подходили к перевалу, то чувствовали, что что-то должно произойти; однако вряд ли мы были готовы к открывшейся нам захватывающей картине гребня, казавшегося таким близким и ясным, как Бернские Альпы из Туна. Сама вершина Гауризанкара возвышалась бастионом слева. Рядом с ней красовалась сверкающая гранитно-ледовая пирамида Менлунгцзе высотой примерно 7300 метров. Далеко справа виднелись гребни Нумбура и Кариолунга, четко выделяющиеся на фоне голубого неба.

Я не могу удержаться от сравнения этих подходов с прошлыми экспедициями через Тибет. Там температура намного ниже нуля, и сильный ветер, несущий по пустынному плато облака пыли, превращал каждый день в тяжелое испытание. В 1953 году, во время нашего перехода через непальские долины, не было ни единого неприятного дня. Каждую ночь большинство из нас спало под открытым небом.

Мы пересекали страну по самому центру, так как реки восточного Непала текут на юг, вливаясь в Сун-Кози и в Арун, в то время как путь к Эвересту проходит почти по направлению на восток. Поэтому, переходя через боковые хребты, нам приходилось без конца подниматься и спускаться. 15-го числа мы спустились примерно до 1220 метров, к Чанавати-Кхола («Кхола» означает, как и «Кози», реку, но меньших размеров). Здесь мы выкупались и позавтракали. Над рекой раскачивался подозрительный с виду цепной мост: деревянные дощечки, лежащие между V-образными железными прутьями с перилами. Том Стобарт, рвущийся в этот день к фотосъемке, запечатлел этот мост со всех сторон. Подъем отсюда до селения Кирантечап (1340 м) невелик, и мы одолели его к полудню. Лагерь был разбит на террасе вне селения, возле поросшего соснами мыса, возвышающегося над ближайшей к нам рекой Бхота-Кози. Здесь после полудня мы с Джоном лежали и обсуждали отправку первой корреспонденции с подходов. К вечеру, когда порозовели вершины гор, я попытался наконец переписать свой собственный отчет, который отправлял в адрес трех школ. Бледное золото на снегу начало блекнуть, по мере того как тени ползли вверх, углубляя темноту склонов Менлунгцзе. В лиловом, усыпанном звездами небе вершины стали невидимыми. Однако их присутствие ещё долго продолжало чувствоваться.

На следующее утро по крутому спуску мы подошли к Бхота-Кози, большой реке, перекрытой хорошим стальным мостом. Как раз перед этим Джон высмотрел метрах в десяти над дорогой отвесную скалу, и каждый из нас продемонстрировал на ней свое мастерство. С тех пор скалолазание стало излюбленным времяпрепровождением. От реки, преодолев крутой подъём в лесу, мы добрались до небольшой деревушки, ниже которой позавтракали. Здесь любители самоистязания вновь надели свои маски. Среди них не было наших специалистов по кислороду, и я, решив, что они уже достаточно освоились с практикой и избавлены от дальнейших экспериментов, также надел безропотно свою маску. Ярза, место нашего ночлега, лежит в котловине среди гор, несколько ниже перевала. По другую сторону селения поток под тем же названием прорезает в склоне горы широкое ущелье. После чая мы с Джоном прогуливались вверх-вниз, вдоль чарующего берега, наблюдая за птицами: многочисленными как всегда, белоголовками, горихвостками, оляпками и каменными дроздами. К тому времени носильщики построили укрытия из ветвей. Вокруг двадцати сверкающих в темноте костров виднелись смеющиеся лица. Несмотря на тяжелую работу, носильщики радовались жизни.

Часто выпадала роса, и некоторые из нас лежали в палатке так, что наружу торчала лишь одна голова. 17-го мы вышли при росе, которая сопровождала нас в течение двухчасового подъема к перевалу на высоте 2560 метров. На высшей точке построена «манэ», или молитвенная стена, и «чаутара» (место отдыха). Эти каменные устройства — простые скамейки из плит, вполне подходящие для отдыха с грузом. Они воздвигнуты местными благотворителями, и ни один уважающий себя носильщик не пройдет мимо такого места, не остановившись. Когда имеется много благотворителей и, следовательно, много «чаутара», следующих друг за другом, продвижение становится весьма медленным. Данный «чаутара» был расположен великолепно.

Высоко над рододендронами сверкал хаос высочайших пиков, но над одним из провалов небольшой снежный треугольник приковывал к себе взор — Эверест. Я думаю, что все мы в ту минуту смотрели на него с волнением. Моё впечатление от этой столь дальней поездки было как от полного счастья бродяжничества, не свободного, конечно, от забот,— носильщики и многие другие вопросы были тому виной,— но радостного от повседневной непосредственности. Эверест угрожал мне словно экзамен после школьных каникул — испытание, к которому относишься с опасением, но от которого не откажешься ни за что на свете. Туманное видение, возникшее в грезах и спешно отложенное в сторону вместе с другими мечтами надеждами! И вот он предо мной! Как он высок! Его вершина подмигивала нам, возвышаясь над всеми более близкими хребтами, которые пытались его спрятать; так далек от мира сего, что сама мысль о восхождении на него казалась столь же бессмысленной, как и святотатственной. Когда мы спускались перед завтраком по залитому солнцем склону, меня не покидала задумчивость. Не правы ли буддисты, считающие Эверест обиталищем богов?

Остаток пути до Тхозе, расположенного на Кимти-Кхола (приток Бхота-Кози), был оживлен зарослями малиновых рододендронов. Тхозе представляет собой большое селение, даже с лавками. На склонах над ним добывается железная руда, и именно тут выделываются виденные нами цепи для мостов. Проходя через деревню, мы могли наблюдать ковку цепей и полос в кустарных кузницах. Лагерь был разбит на травянистой лужайке за деревней.

Полтора часа я провел в маске, поднимаясь на очередной перевал высотой 2900 метров. Отсюда начинается страна шерпов.

Мы были теперь в Сола-Кхумбу, на родине шерпов. Из нашего лагеря, раскинувшегося на восхитительной лужайке возле цветущих сливовых деревьев у Чиангма, на 450 метров ниже монастыря, мы спустились следующим утром до Ликху-Кхола. От Чиангма мы смогли увидеть нашу очередную цель — перевал Ламьюра Баньянг высотой 3660 метров, однако, чтобы добраться до него, нам потребовалось полутора суток. Все гималайские долины таковы. Следующий лагерь мы должны были разбить в Сэта, несколько выше по долине; отсюда дорога вилась вверх через широкий, покрытый лесом горный склон, спускающийся с расположенного справа от перевала гребня. Когда мы ранним утром поднялись повыше, стало холодновато, и нам, одетым в шорты, пришлось перед завтраком, чтобы как-то согреться, выбивать чечетку до тех пор, пока нас не согрело солнце. Дорога к перевалу долго траверсирует влево через заросли рододендронов, извилистые стебли которых, лишенные листьев, выглядывают из-под снега. Картина составила бы прекрасный задний план для фильма Диснея «Дети в лесу». Встречающиеся нам шерпы были одеты в платья домотканой материи и высокие фетровые сапоги. Мужчины носили косички, женщины закладывали волосы в валики. Встречавшиеся нам до этого непальцы носили индийскую одежду или плотные брюки типа пижамных под длинной курткой.

Я добрался до перевала Ламьюра Баньянг к 11 часам 15 минутам. Одним из достоинств таких переходов является то, что вы можете идти порой в одиночестве, порой в компании любого попавшегося друга.

Мы были в районе Сола, и внизу сквозь сосновый лес проглядывала окаймленная громадной скальной стеной очаровательная долина, которая вполне могла бы быть и в Кэмберленде. Мы начали спускаться через покрытые ирисами луга, мимо желтого нависающего утеса с выведенной двухметровыми буквами надписью: «Ome mane» Селение Джунбези, которое нравится мне больше всех других, лежит в долине, ведущей к снежному пику Нумбур. Со склонов, сверкающих примулами, мы видели внизу ряды чистеньких домиков из белого камня, деревянные крыши с уложенными на них камнями для защиты от сильных порывов ветра. Это было селение шерпов, в корне отличное по своему характеру от тех, через которые мы ранее проходили. Мы отправились с Чарлзом Эвансом на спасение Тхондупа, который всегда имел свои особые соображения по выбору места для лагеря и ушел метров на 800 дальше, чем надо было, отыскав площадку, абсолютно лишенную воды. Мы вернулись к протекавшему за деревней потоку для ритуального купания.

Джунбези известно своим монастырем и мастерскими изготовления кинжалов «кукри». Монастырь представляет собой красивое квадратное здание с балконами, выходящими во дворик, однако приятный вид испорчен обилием навоза. В монастыре мы с Майклом Уэстмекоттом обнаружили самого большого Будду, которого мне пришлось когда-либо видеть. Забравшись на второй этаж, чтобы осмотреть внушительную библиотеку и кресло Великого Брамина, мы оказались как раз на уровне божественной головы.

После Джунбези ещё в большей степени чувствуешь, что находишься в районе Эвереста. Теперь цель стоит перед нами, четкая и неизбежная. На следующий день мы снова увидели вершину, царствующую над своими спутниками и подавляющую на этот раз проходящий на высоте 7600 метров гребень Нупцзе.

Очередной переход до монастыря Таксиндху должен был вывести нас над Дудх-Кози, вдоль которой нам предстояло затем следовать вплоть до Намче.

Мы пересекли Дудх-Кози по шаткому мосту, приведшему наших шерпов в смятение, и в последующие три дня шли или высоко над рекой, или в её глубокой теснине. Именно здесь горы начали особенно сильно проявлять свое присутствие. Склон долины сверкал рододендронами и магнолиями, восковыми белыми цветами сантиметров 30 в поперечнике, которые выделялись на склоне, как гроздья звезд. Карабкаясь в небо, на немыслимую высоту, возвышались над нами Кариолунг слева и массив Кангтега справа. Снег лежал на их резко очерченных склонах и ледовых гребнях, на невиданной в Альпах крутизне.

К тому времени Джон начал советоваться, составлять и обсуждать планы как для периода акклиматизации, так и для штурма. Он даже подсчитал вес грузов для высотных лагерей: минимум 45 килограммов для штурмовой палатки под Южной вершиной, 123 килограмма на Южном Седле и 62 килограмма в лагере на стене Лхоцзе. Все эти разговоры велись за чашкой чаю, в то время как мы разглядывали величественные вершины.

Три перехода до Кхарикхола (2010 м), Пуян (2800 м) и Гхат (2620 м) были пройдены в атмосфере растущего возбуждения. Эверест должен был вскоре появиться над нами.

Наконец 25-го числа мы поднялись на крутой холм, возвышающийся над слиянием Дудх-Кози и Имья. Вдали возвышался Эверест. Мы завернули за угол, и перед нами открылось в странном буром амфитеатре склона селение Намче-Базар, столица и центр «Шерпландии».

Перед деревней нас встретила почтенная женщина, преподнесшая нам необычного вкуса чай и кристаллический сахар — трогательный жест. Чайник был украшен разноцветной бумагой. Нас окружила дружеская толпа, однако в этот момент мы не смогли заняться осмотром селения, так как разбили лагерь несколько выше, в частности, чтобы избежать инфекции.

Наконец мы были среди «наших» гор. Позади нас — Квангде, громадная стена из снега и скал. Справа — красивейшая, по-моему, вершина Тхамзерку — отделившийся представитель массива Кангтега. На протяжении сотен метров взор скользил по кружевным гребням, переходил с одного на другой, словно по гигантской лестнице с острыми как бритва краями; все вместе было увенчано блестящей, как лезвие меча, вершиной. При виде этих гор; как выразился Джордж Бенд, пропадало всякое стремление к победе над ними. Проще было лежать на спине и любоваться ими, не планируя никаких восхождений.

За массивом Кангтега, слева от него, из-за холма, под которым был наш лагерь, выглядывала наиболее поразительная вершина: Ама-Даблам (6750 м). Ее сравнивали неоднократно с зубом, но мне кажется, что она больше походит на клин с отчетливой плоской вершиной и практически отвесными гранями. Она царствует над своим окружением гораздо больше, чем Эверест, который отстоит отсюда на 30 с лишним километров и ещё нечетко проглядывается над длинным гребнем Нупцзе.

Вершина, к склонам которой прижался Намче-Базар, носит название Кхумбила — парящий в высоте скальный пик, на который в прошлом году Том Бурдиллон пытался взойти. В тот вечер я поднялся в тумане на нижнюю часть его склона, а на следующий день мы шли вокруг него пока не начали понемногу отклоняться к реке. На этом пути, на живописной лужайке, огражденной стенкой из камней, мы были встречены «миссис Да Тенсинг» — женой одного из наших верных шерпов, которая несла кувшины с чангом. Этот чанг был неплох. По вкусу он напоминал нечто среднее между сидром и пахтаньем. Довольно густой, молочного вида, иногда с комками, этот напиток здорово поднимает настроение на разных торжествах. Я заметил, что чанг, преподнесенный нашим носильщикам, был более водянистым. Во всяком случае, подкрепившись, мы во главе с Джоном, восседающим на крошечном, нанятом в монастыре пони, продолжали наш путь к реке, к завтраку и к последнему на ближайшие два месяца купанию (между прочим, весьма холодному).

Тхъянгбоч расположен на вершине длинного гребня, плавно спускающегося к слиянию Имья и Бхоте-Кози. К моему ужасу, во время длинного, 600-метрового утомительного подъема от реки до высоты 3200 метров я начал задыхаться, хотя должен был, бесспорно, чувствовать себя в форме на этой скромной высоте. К счастью, была уйма предлогов для остановки перед просящимися на пленку пейзажами. Наконец вместе с Томом Стобартом и Грегом мы все же добрались до арки со скульптурными украшениями, неожиданно ведущей к ровной лужайке, похожей скорее на место для райского сада, чем для человеческого жилья. Впереди громада Эвереста, и справа от него, как часовой, Ама-Даблам. Слева, из-за совершенно лишнего здесь холма, выглядывал снежный конус Тавече. Перед нами травянистая лужайка, окруженная сосной, древовидным можжевельником и серебристой березой. И сбоку, слева от неё, группа каменных зданий в виде пирамиды с позолоченной эмблемой на вершине гомпы. В одно из этих зданий нас почти втащили два гостеприимных почтенных ламы, после чего мы плюхнулись на подушки и нам был преподнесен европейский чай. Затем мы вышли наружу, чтобы принять участие на фоне идиллической пасторали в разборе кислородных баллонов, консервов и снаряжения.

Мы были в хорошей форме и хорошо питались. И важнее всего, не слишком трудные подходы, согласно плану, позволили нам стать друзьями. Вокруг лагерного костра, под холодными звездами сидели и болтали счастливые люди.