Истоки белого движения

Истоки белого движения

Чтобы закончить рассказ о корниловских днях, должен прибавить несколько слов о «кулисах» корниловского выступления. Несмотря на безупречную в демократическом отношении позицию самого. Корнилова, наша дипломатическая канцелярия отлично знала, что генерал П.Н. Врангель (впоследствии главнокомандующий Добровольческой армией в Крыму) и адмирал Бубнов именно в эту эпоху верховного командования Корнилова составляли штаты Добровольческой армии, которая, по их плану, должна была географически изолироваться от остальной русской армии, состояние коей признавалось ими совершенно безнадёжным ввиду заражённости большевизмом, дезертирства и низкой воинской дисциплины; эта выведенная из состава всей «заражённой» армии Добровольческая армия должна была и принять на себя всё бремя борьбы за правительственную власть, если Временное правительство не вступит на путь решительной борьбы с большевизмом, и продолжать войну с Германией вместе с союзниками, нисколько не меняя установленной ориентации нынешней политики России. Таковы были зачаточные стремления вылившегося впоследствии в грандиозное событие так наз. «белого движения».

Об этом в нашем комитете рассказывал нам член комитета, вместе со мной нёсший в нём секретарские обязанности, князь С.А. Гагарин, который одно время был прикомандирован к дипломатической канцелярии при Ставке и наезжал к нам в Петроград. Интересовался этими планами и Муравьёв, пресловутый «начальник кабинета» М.И. Терещенко, ездивший с ним в Ставку и даже сразу же после большевистского переворота полетевший в Ставку, дабы там организовать отпор большевикам. Победа Корнилова, несомненно, выдвинула бы тогда же проекты генерала П.Н. Врангеля и адмирала Бубнова, хотя, конечно, в то время, когда был внешний фронт, эти планы были бы приспособлены к обстановке и существенно отличались бы в практическом осуществлении от позднейшей организации Добровольческой армии.

Читал я также по долгу службы и записки Ставки, подписанные Корниловым до его выступления и содержавшие целую сеть мер, намеченных для оздоровления страны и армии. Мне она казалась тогда малоосуществимой, если не утопией. Я говорю о милитаризации железных дорог, фабрик и заводов и т.п. Для проведения этих мер нужна железная власть, а если бы она была у Временного правительства, то все эти меры оказались бы излишни. Каким образом дать власть Временному правительству, записки молчали, предоставляя это, очевидно, устным переговорам. Для многих из нас, которые в корниловские дни сочувствовали больше Корнилову, чем Временному правительству, было ясно, что эти записки развивают часть плана, и при том часто второстепенную, наибольшую же важность, по нашему мнению, представлял вопрос о реорганизации и оздоровлении центрального правительства и его отношений к фактически утвердившейся «советской системе».

Те же, как, например, А.М. Петряев, кто был лично знаком с Корниловым, утверждали, что у Корнилова никаких широких государственных планов нет, что он военный до мозга костей, и только, а в политике пойдёт на поводу у своего окружения. Петряев рассказывал нам также, что Корнилов вообще человек исключительной настойчивости и редкой трудоспособности, так, например, он выучился иностранным языкам, никогда не прибегая к урокам, а при помощи самоучителей. В результате, он не говорил ни на одном иностранном языке, но читал и понимал все официальные акты, представляемые ему на французском и английском военными атташе союзников при Ставке в бытность его верховным главнокомандующим. Читать вслух он, однако, не мог за неправильностью произношения, которое он и не пытался исправлять, изучая язык только в пределах понимания читаемого.

Несмотря на геройскую личность Корнилова и его военные достоинства, все эти аттестации и, главное, неизвестность планов окружения Корнилова, который символизировал в наших глазах военную диктатуру, конечно, ослабляли впечатление от возможного успеха его выступления. Вера и симпатия, окружавшие выступление Корнилова в нашем ведомстве, покоились больше на безнадёжности внутреннего положения Временного правительства в его настоящем виде, чем на твёрдой уверенности, что сам Корнилов в состоянии принять на себя и военную и гражданскую власть. Напротив, считалось, что в случае успеха Корнилова он по-прежнему останется только верховным главнокомандующим, а правительство будет в других руках, но в чьих — не знали. Всё это спутало представление о военной диктатуре. Русский бонапартизм в лице Корнилова в этот момент явно не созрел, и мы считали Корнилова в конце концов переходной, а не центральной фигурой момента.