Александр Александрович Половцов

Александр Александрович Половцов

А.А. Половцов не был незнакомцем ни для нашего ведомства, ни для петроградского общества. Сын известного сановника, личного друга Александра II и Александра III, он, будучи молодым офицером Конногвардейского полка, прославился в своё время избиением князя Мещерского, редактора «Гражданина», которое он произвёл совместно со своим братом, офицером того же полка, за непочтительную статью Мещерского, оскорблявшую память их отца. За это избиение оба были исключены из полка, и тогда А.А. Половцов поступил в МИД, где получил малозначительное по общему дипломатическому масштабу, но не лишённое интереса по существу назначение — чиновника нашего министерства при туркестанском генерал-губернаторе. Прослужив в этой должности два года, он по собственному желанию получил назначение консулом в Бомбей, где, приехав в ту пору года, в которую европейцы бегут из этого города из-за невыносимых климатических условий, он, по собственному выражению в разговоре со мной, «чуть не подох», то есть очень серьезно заболел.

Такое неудачное начало дипломатической карьеры побудило его подать в отставку, и с этого момента он занялся исключительно коммерческими делами, умножив своё и без того значительное состояние главным образом на уральской горнопромышленности. Известен был А.А. Половцов и весьма шумной и малосимпатичной историей развода со своей первой женой графиней Софьей Владимировной Паниной. Причиной развода послужили гомосексуальные наклонности А.А. Половцова. К моменту назначения его на пост товарища министра иностранных дел он был очень состоятельным дельцом, хорошо известным в промышленных кругах, но бюрократический стаж его был настолько ничтожен, что в циркуляре о назначении его чин не был упомянут, а на аудиенции у государя он был в мундире ведомства с одним-единственным орденом Станислава 3-й степени, что, конечно, для товарища министра царского режима было немного.

Связи Половцова с министерством носили характер далёкого воспоминания его самого и его сослуживцев. Он непосредственно не был связан никакими узами личной дружбы ни с одним из тех начальников политических отделов, которые фактически держали в своих руках нити внешней политики России. Поэтому он прекрасно подходил к той роли, которую так явственно готовил ему Штюрмер. Половцов был как будто и «свой», и в то же время фактически уже совершенно оторвался от нашего ведомства.

Из наших видных чиновников он ближе всех стоял к Нольде, который был знаком раньше и с ним, и с его второй женой, а теперь афишировал свою дружбу со своим непосредственным начальством. Половцову было в это время 42 года, то есть он был немногим старше Нольде, и, по всей видимости, очень его ценил. Судьбе было угодно, чтобы во время Февральской революции именно Нольде занял место своего «друга» Половцова, причём тот как штюрмеровский ставленник не получил никакого назначения от Временного правительства, несмотря на то что Нольде хлопотал ему место посла в Испании. Брат Александра Александровича Пётр Александрович Половцов был при Временном правительстве начальником Петроградского гарнизона и играл тогда и политическую роль, но Александр Александрович при Временном правительстве никакой политической роли не играл. Объяснялось это очень просто, так как именно в последние минуты царского режима А.А. Половцов при Штюрмере и Покровском начал блестящую бюрократическую и придворную карьеру.

Через две недели после своего назначения он, минуя все промежуточные чины (он был в чине не то надворного, не то коллежского советника), получил действительного статского советника, а к 1 января 1917 г., не имея до этого никакого придворного звания, — звание шталмейстера. Мало того, Нератов получил в этот же срок назначение членом Государственного совета с «временным» сохранением своих обязанностей товарища министра иностранных дел. Таким образом, не случись Февральская революция, Нератов ушёл бы окончательно, а Половцов неминуемо занял бы его место. Отсюда видно, до какой степени были правы те, кто при самом назначении Половцова на место Арцимовича угадал его истинную роль в будущем.

Мне лично в деловом отношении пришлось очень близко столкнуться с Половцовым как по обязанностям лица, фактически игравшего главную роль в Юрисконсультской части (Догель при всех этих кинематографически быстрых смещениях высших чинов ведомства и министров всё больше и больше передавал мне заведование нашей частью), так и по Парижской экономической конференции союзников, где Половцов был представителем русского правительства, а Нольде и мне пришлось разрабатывать ему инструкции — Нольде по экономической части, а мне по юридическим вопросам, связанным с работой конференции.

Если Штюрмер явно не мог быть настоящим министром иностранных дел, который бы сам вникал в сложные международные отношения и определял те или иные линии нашего поведения в международной политике, то Половцов, человек, несомненно, умный и способный, не лишённый инициативы и смелости и привыкший в частной деловой жизни к быстрым и ответственным решениям, и был тем лицом, которое могло стать, говоря языком нашего ведомства, «штюрмеровским Нератовым». Каковы были сокровенные пружины этого неожиданного назначения Половцова и его молниеносного продвижения по правительственной лестнице, в точности мы не знали, но было совершенно очевидно, что не объективные заслуги его перед нашим ведомством, которых не было, и не исключительные таланты его, которые могли бы оправдать это «освежение» ведомства, а тесная связь с очень небольшим придворным кружком, группировавшимся непосредственно вокруг государя, — вот что было причиной внезапного появления на дипломатическом поприще конца 1916 и начала 1917 г. А.А. Половцова.

Двойственная фигура нового товарища министра, который всеми своими жестами управления хотел подчеркнуть связь с нами как «товарища по профессии» и который, естественно, был чужд излишней бюрократичности, так неприятно поражавшей нас в Штюрмере, однако, не внушала ни малейшего доверия. Отношения оставались натянутыми и неискренними, так как все мы жили под угрозой сепаратного мира и знали, что Половцов мог быть тем «спецом», говоря языком большевистского времени, который мог бы вести соответствующие переговоры. Конечно, Половцов держал себя в высшей степени сдержанно в отношении к союзникам и войне при Штюрмере, и эта-то сдержанность и была тем отличительным признаком, который так характерен для штюрмеровского управления.

После первых же докладов я вместе с признаками нарочитого завоевания симпатий ведомства отметил у Половцова эту полную замкнутость в вопросах общего направления нашей внешней политики, так отличавшуюся от сазоновской искренности и лояльности. При Н.Н. Покровском с его антантофильскими настроениями в начале его министерства Половцов держал себя иначе, на Парижской конференции он выступил после неудачного начала уже открытым противником Германии, а в первые минуты Временного правительства пытался найти общий язык и с последним. Но при Штюрмере я не помню, несмотря на то что мне не раз приходилось касаться щекотливых вопросов, чтобы Половцов хотя бы раз проявил своё германофобство. Он не прерывал моего изложения, но никогда не высказывал и согласия с моими неизбежными по ходу дела теми или иными положениями, требовавшими проявления нашей солидарности с союзниками или же непримиримости в отношении Австрии и Германии.

При Покровском на подобных же докладах он уже держал себя совершенно иначе, высказывая сам взгляды убеждённого сторонника лояльного продолжения войны. Мои впечатления о перемене в Половцове при Покровском совершенно совпадали с впечатлениями всех тех, кому приходилось сталкиваться с Половцовым, и это флюгерство его не раз служило поводом для нашей общей тревоги за будущее нашего ведомства и всей русской внешней политики, если бы действительно обстоятельства сложились так, что Половцов заменил бы Нератова. Но, к счастью для России, этого не случилось.

Мне уже приходилось упоминать, что одной из обязанностей Арцимовича как товарища министра было участие в так наз. Малом совете министров, исполнявшем прежние обязанности Комитета министров, где в конституционную эпоху России заседали товарищи министров. Вместо Нератова, перегруженного чисто политической работой, ввиду малого значения для нашего ведомства дел, слушавшихся в этом Малом совете министров (дела главным образом финансово-экономического характера, утверждение и изменение уставов акционерных обществ и т.п.), от нашего ведомства присутствовал Арцимович. Тот занимался этим довольно добросовестно, но не с какой-либо практической целью, а потому, что это были те немногие функции общеправительственного характера, которые на него падали, и он был рад случаю поблистать в высшем петроградском бюрократическом свете (то что называлось «сферами»).

При Половцове на первом же моём докладе ему он не только чрезвычайно внимательно слушал и задавал вопросы, касавшиеся данного заседания, но и искусственно углублял мой доклад вопросами, имевшими по существу мало связи с предстоявшим Малым советом. Ясно было, что Половцов желает получить информацию по вопросам, имевшим тогда злободневное политическое значение. Для первых докладов это было бы простительно, принимая во внимание, что Половцов служил у нас в ведомстве больше 15 лет назад и на весьма скромных постах — в его «осведомлении» не было ничего подозрительного для начала его деятельности. Но когда с течением времени Половцов вместо однократного моего доклада по Малому совету министров стал от меня требовать доклада несколько раз по одной и той же ведомости по мере поступления в нашу Юрисконсультскую часть дел (заседания Малого совета происходили два раза в месяц, и канцелярия Совета министров присылала нам дела к этим заседаниям не сразу, а пачками, четыре-пять раз), то стремление Половцова войти в полный круг всех тех обязанностей, которые исполнял не Арцимович, а Нератов, бросалось мне в глаза.

В частности, тот разговор касательно мира и подготовки Юрисконсультской части для его заключения, о чём говорил со мной Штюрмер, разговор, который Нератов по наведении справок признал «висящей в воздухе интригой» и которому он решительно не хотел давать ходу, прося меня никаких шагов не предпринимать, так как они могли бы дать пищу для нежелательных толков, Половцов возобновил в гораздо более тонкой форме, чем начал его Штюрмер. Он не спрашивал меня, во сколько времени можно заключить мир и как его заключать, но подробно расспрашивал, какие в нашей части ведутся дела, имеющие отношение «к будущему мирному трактату». В ответ на этот вопрос я перечислил все дела, относившиеся к войне, а таковых было огромное количество, которые неизбежно должны были так или иначе быть отражены в мирном договоре.

Как человек, служивший в нашем ведомстве, Половцов понимал по характеру тех дел, которые у нас велись, что львиная доля по подготовке этого договора падает на нашу часть, и потому с исключительным вниманием относился к Юрисконсультской части и её делам. Хотя это и мало соответствовало его высокому официальному положению, он сам не раз заходил в наше помещение по какому-либо интересовавшему его вопросу, и иногда мне приходилось давать ему на руки все досье по тому или иному делу.

Отмечу здесь, что у нас, например, были сосредоточены сведения касательно германского и австро-венгерского частного недвижимого имущества и торгово-промышленного капитала в России, о германских и прочих неприятельских судах, задержанных в связи с войной в России, а это была немалая цифра, об участии немцев и австро-венгерцев в различных областях русской экономической жизни, то есть не только в отношении участия капитала, но и в администрации акционерных обществ, фабрик и заводов, о военнопленных, их количестве и распределении по национальностям, соответственные статистические сведения, наконец, у нас же хранились, а большей частью и вырабатывались все законоположения касательно неприятельских подданных, их имущественного и правового положения, военнопленных и привилегированных категорий, в особенности славян.

У нас же были сосредоточены и довольно обширные претензии к нам нейтральных государств из-за военно-морских операций наших флотов, причинявших большие убытки нейтралам. Так, например, мы в самом начале войны затопили ряд голландских, норвежских и шведских судов в Белом море в наших портах, дабы загородить вход в эти порты, опасаясь нападения германского флота (тревога, оказавшаяся фактически напрасной, но обошедшаяся нам очень дорого, так как пришлось хорошо заплатить за это нейтральным судовладельцам). С другой стороны, у нас же велась регистрация русского имущества в неприятельских странах и наших претензий к неприятельским правительствам, а дело «Комитета по борьбе с немецким засильем» Стишинского давало яркую картину настроений правительства в германском вопросе и отражало все течения нашей внутренней политики.

Уже с одной фактической стороны статистические данные, собранные из разных отраслей разных ведомств, делали архив нашей Юрисконсультской части чрезвычайно любопытным и ценным, и когда Половцов при первом же своём посещении обратил на это внимание, то под всеми разнообразными предлогами, которыми располагает товарищ министра по отношению к непосредственно ему подчинённому отделу, он или требовал отдельные дела полностью, или же расспрашивал нас далеко за пределами данного дела. Эти продолжительные доклады, конечно, вводили Половцова в самую гущу нашей ведомственной работы, и так как он практиковал такой же метод проникновения в дела и по отношению к другим департаментам и отделам, то быстрым темпом шёл к усвоению того, чем так отличался Нератов от других наших чиновников, а именно всесторонней осведомлённостью.

Не могу умолчать о характерной детали: служебный кабинет Арцимовича помещался на том же этаже, что и кабинет министра и Нератова. Половцов сразу же после своего назначения перенёс свой кабинет на тот этаж министерства, где помещались Юрисконсультская часть, I и II Департаменты (последним управлял Нольде), так что его кабинет прямо соприкасался с кабинетом Нольде и находился буквально в двух шагах от нашей Юрисконсультской части. Такое выгодное положение, вдали от министра и Нератова, позволяло Половцову гораздо больше знать и видеть, чем сидение Арцимовича в отдалённой части министерства. Но, несмотря на все эти далеко не банальные приёмы быстрого и детального ознакомления с подчинёнными ему частями ведомства, свидетельствовавшие о больших деловых способностях Половцова, ему невозможно было проникнуть всюду, так как по закону он был «техническим и хозяйственным» товарищем министра, а Нератов продолжал и при Штюрмере оставаться «политическим» товарищем министра, который и заведовал всей сокровенной частью русской внешней политики.

На бюрократическом языке это означало, что Нератову, и только ему, подчинялись все четыре политических отдела, ведавшие европейскими, американскими и ближне-, средне- и дальневосточными делами, ему в политическом отношении подчинялась и Юрисконсультская часть; Половцову же подчинялся I Департамент — личного состава и хозяйственных дел и II — Консульский, а также в части юридической — Юрисконсультская часть. Из этого вытекало, что в чисто политические дела всех четырёх политических отделов, которыми заведовали Татищев, Петряев, Клемм и Козаков, Половцов не мог проникнуть, а Юрисконсультская часть, несмотря на свою географическую близость, была ему известна только наполовину, так как Половцов мог только знать, что находилось в нашей части, а между тем чисто политическая работа Юрисконсультской части выражалась главным образом в устных и письменных заключениях и докладных записках, которые мы давали в политические отделы по принадлежности, где они и хранились. После же назначения Половцова и его исключительного интереса к нашей части я, как правило, предпочитал не оставлять в наших делах никакого письменного следа в виде черновиков и т.д. в особо важных вопросах политического характера.

Таково было ненормальное положение, когда подведомственная своему начальству часть вынуждена была скрывать свои наиболее существенные дела от своего прямого начальства, так как, повторяю, у нас у всех никогда из головы не выходило подозрение, что истинная миссия как Штюрмера, так и Половцова — заключение сепаратного мира с Германией. Это же подозрение не позволяло и всем перечисленным начальникам политических отделов близко допускать к себе Половцова; последний дружил только с Нольде, который, конечно, как старый служащий министерства, очень много знал, но насколько он был с ним откровенен, я судить не берусь. У нас упорно говорили, что в случае ухода Нератова Половцов займёт его место, а Нольде — место Половцова. Думали, что такая комбинация осуществится ещё при Штюрмере. Конечно, для Штюрмера Нольде был слишком «левым», но, с другой стороны, Нольде был дружен с Половцовым и в отношении войны был из всех ответственных чинов ведомства наибольшим германофилом (если не считать В.О. Клемма, заведовавшего Среднеазиатским отделом). Таким образом, в тот момент, в октябре 1916 г., такая комбинация казалась правдоподобной.