Заметки на полях рукописи, найденной в архиве…

Заметки на полях рукописи, найденной в архиве…

Ещё два-три года назад, даже в перестроечное время, трудно было рассчитывать на то, что, наткнувшись в архивах на эти «Записки» очевидца и участника роковых для России событий конца второго десятилетия нашего века, их можно будет издать целиком, без купюр и многословных разъяснений. И не потому только, что составлены они в явно антибольшевистском, антисоветском, как принято было ещё совсем недавно выражаться, духе. И не потому, что автор «Записок» закончил свою дипломатическую карьеру в администрации белого движения.

Вся сложность и, пожалуй, даже деликатность положения состояла в том, что и в строках и между строк воспоминаний Г.Н. Михайловского слишком много горькой, какой-то оголённой, колючей, неуютной правды. Причём правды не столько о характере и механизме политической и общественной жизни России в годы и месяцы первой мировой войны и двух революций, приведших к братоубийству, сколько о людях — государственных деятелях, политиках, чиновниках, офицерах, литераторах — словом, о российских интеллигентах, тех самых людях, чья сила и бессилие, чьи взгляды, позиции и предрассудки, иллюзии и надежды, недальновидность и недостаточная политическая культура, нетерпимость и нетерпение, утопизм и равнодушное, отвлечённое «народопоклонство», фанатизм и циничный скепсис в совокупности своей тоже толкали и подтолкнули Россию и её народ к социальной и национальной катастрофе. Тема непростая, непривычная, немодная.

Не стоит обманываться скромно-рутинным заглавием этой книги. «Записки» Г.Н. Михайловского — более чем просто «воспоминания из прошлого». Шесть с лишним лет — с августа 1914-го по декабрь 1920-го — их автор прослужил в российском дипломатическом ведомстве: сначала при Николае II, затем, с февраля по октябрь 1917-го, в МИД Временного правительства и, наконец, в администрации Деникина и Врангеля.

Молодого человека, двадцати четырёх лет от роду, выпускника Петербургского университета, собирающегося посвятить себя исследованию проблем и практики морского права, весть о начале первой мировой войны застаёт в Париже. Через Лондон он возвращается в российскую столицу и по стечению обстоятельств попадает служить на Дворцовую площадь — там в непосредственном соседстве с Генеральным штабом располагалось российское Министерство иностранных дел. Это — завязка «Записок», развязка же наступает спустя шесть лет, тоже в Париже, куда тридцатилетний, но беспощадно потрёпанный и умудрённый жизнью, во многом разочаровавшийся чиновник добирается после врангелевского «исхода» из Крыма. Таковы хронологические рамки этой книги — шесть лет, в которые вместилась целая эпоха.

Она, эта эпоха, и составляет содержание, сюжет, пожалуй, даже интригу «Записок». Нелегко поверить, что написаны они человеком, которому не было ещё и сорока. Но тем не менее это именно так: их автору выпало повидать многое и многих.

«При царе» Г.Н. Михайловский принимал участие в подготовке международных переговоров, в правительственных совещаниях и межведомственных встречах, в заседаниях министерской верхушки, во всякого рода «узких» обсуждениях, на которых рассматривались и решались важные, порой ключевые для тогдашней внешней и внутренней политики России вопросы (скажем, отношения с союзниками, польский, литовский и проч. и проч.).

Он встречался и сотрудничал со всеми министрами иностранных дел — царскими, Временного правительства, белого движения, с сановниками и чиновниками своего и других ведомств, с лидерами и авторитетами политических движений (Милюковым, Маклаковым, Струве и др.) — главными действующими лицами российской политической драмы.

Он был очевидцем первого появления в здании МИД только что назначенного наркома Л. Троцкого, которому чиновники устроили форменную обструкцию. Он активно способствовал организации антибольшевистского сопротивления петербургской служилой интеллигенции, «саботажа», который вылился в первое серьёзное противоборство с нарождающейся советской властью (и, к слову, подробно описал приёмы и перипетии этого противоборства, рассказал о наиболее деятельных его участниках).

Он виделся в Крыму с братом Ленина.

Он работал в деникинских Ростове и Таганроге, во врангелевском Севастополе, служил в Константинополе.

Он вдосталь поколесил по России — царской, красной, белой, помотался по военной и послевоенной Европе. Он хорошо знал «русский Париж» и «русский Лондон».

Он сталкивался, разговаривал, спорил с людьми разных профессий и положений.

И наблюдал, запоминал, размышлял.

Цепкий глаз, острая память, страсть к подробности, лёгкое, ироничное, порой злое и неизменно меткое перо превратили записки из истории дипломатического ведомства России (как их охарактеризовал сам Г.Н. Михайловский) в прямо-таки эпическое повествование о российской жизни в годы войны и двух революций. И, наверное, даже больше того — в убедительное и основательное исследование политических нравов и быта интеллигентского (по преимуществу) слоя традиционного российского общества в период его кризиса, развала, крушения.

Далеко ли падает яблоко от яблони?

Георгий Николаевич Михайловский происходит из родовитой дворянской семьи, многими нитями связанной со сливками российской военной и гражданской бюрократии. Это предопределило в жизни автора «Записок» многое: достаток, образование, воспитание, круг знакомств, карьеру, а стало быть, и то, что мы потом стали называть социальным положением. Но и нечто большее — интерес к «своим корням», к прошлому России, чувство истории и желание «послужить Отечеству» — не царю, не народу, а России. Одним словом, Г.Н. Михайловский рос и формировался в среде, в которой понятия «реальное дело», профессионализм, служба естественным образом сливались с понятием «патриотизм». Немногословный, но, можно сказать, деятельный патриотизм был само собой разумеющейся сердцевиной жизненной позиции и общественного поведения немалой части российской интеллигенции.

Рассказывают, что в детстве, как это и принято во многих семьях, у Георгия Николаевича было уменьшительное имя, его называли Гаря. Оно стало литературным псевдонимом его отца Николая Георгиевича: Гарин, Гарин-Михайловский.

Михайловский-отец — фигура заметная в общественном и литературном движении России конца прошлого — начала нынешнего века. Это хороший, пользовавшийся в своё время большим успехом писатель, автор увлекательных книг — «Детство Темы», «Гимназисты», «Студенты», повестей, которые не забыты и по сию пору. К тому же (а может, и в первую очередь?) он был крупным инженером-путейцем, участвовал в строительстве Сибирской железной дороги и Батумского порта. Иначе говоря, был он человеком реального дела, каковым считал служение России. Дело это и помогло ему достаточно хорошо узнать Россию, а затем и взяться за перо, стать в 1892 году издателем журнала «Русское богатство».

Он отдал дань народничеству. Но его личный опыт «устройства рациональной жизни в деревне», о чём он писал в своих первых рассказах, оказался неудачным. Разочаровавшись в народничестве, Гарин-Михайловский качнулся к марксизму, порвал с «Русским богатством», основал легальную марксистскую газету «Самарский вестник», материально поддерживал большевиков до своей кончины в 1906 году, но сам в революционном движении участия не принимал.

Три упомянутые повести Гарина-Михайловского (к ним примыкает и четвёртая — «Инженеры», — изданная уже после смерти автора) Горький не без основания назвал «целой эпопеей русской жизни». Ибо в них, в сущности, прослеживается судьба мальчика из интеллигентской семьи, который растёт, мужает, вступает в практическую жизнь в очередное «переломное для России» время. Марксистская критика 20-х годов увидела в гаринском герое человека, который, переболев романтизмом революционных иллюзий, стал добропорядочным обывателем, чуть ли не литературного предшественника горьковского Клима Самгина. Но может быть, история Темы Карташева была историей обретения и признания российским интеллигентом ценностей и самоценности реального дела?

Сын писателя и автор предлагаемых читателю «Записок», судя по всему, извлёк урок и из жизненного опыта отца, и из истории героя его во многом автобиографических повестей. Георгий Николаевич предпочёл игре с революцией и в революцию добросовестную, профессиональную работу на благо России, как сам он его понимал.

В своих воспоминаниях Г.Н. Михайловский не скупится на рассказы именно об этой, служебной стороне своей жизни, и преимущественно о ней. Но, похоже, благодаря как раз этому мы так много узнаем из «Записок» о нём самом, о его миросозерцании, о его видении будущего России, хотя прямо обо всём этом автор «Записок» много распространяться не любит.

Георгий Николаевич Михайловский принадлежал к тому весьма распространённому типу русского интеллигента, которому не очень повезло в отечественной литературе. Он был человек служилый, делатель, труженик. Такие редко, а уж в чистом-то виде, кажется, никогда не были образцовыми героями наших романов. Тем не менее именно они, а не «лишние люди» и толпы их потомков, не фанатики идеи и политические трибуны, не заговорщики и террористы, были созидательной силой России. Не делание дела, не профессиональные навыки, не самодисциплина труда, а прекраснодушие, бесконечное говорение и сны о том, как может быть хорошо всем и каждому, куда чаще возносились на пьедестал. Офицер, чиновник, инженер, сельский хозяин, как правило, не получались в книгах реальными, живыми, привлекательными людьми, если они были честны, добропорядочны, удачливы. Негодяям, взяточникам, бездельникам, хвастунам, увы, везло значительно больше. Они и в пороках своих были обаятельны, когда не были страшны.

Естественно, литература тут ни при чём. Но она не могла не отразить господствовавшего в интеллигентской среде (особенно в той её части, которая увлекалась проектами общественной перестройки России) пренебрежения к негуманитарной сфере, к кропотливой работе, к малым, но конкретным делам на земле, на фабрике, в департаменте, в армии, в земстве — словом, пренебрежения к каждодневной работе и предпочтения одним махом, «на авось» решать вопросы бытия и судьбы великой страны. Толстовский ли Левин, чеховский ли Астров, пастернаковский ли Живаго, Воротынцев ли из солженицынского «Красного колеса» — они ведь принадлежат к разряду весьма немногочисленных исключений, которые это странное правило подтверждают.

«Записки» Г.Н. Михайловского написаны отнюдь не равнодушным пером. Их отличает своего рода страстная беспристрастность. Автор не прощает друзьям, единомышленникам, союзникам слабостей, просчётов, недальновидности, преступлений. Он пытается понять правду врагов России, которых не приемлет. Но главное — он решительный противник всех и всяческих крайностей.

Г.Н. Михайловский одинаково беспощаден и к царской бюрократии (к которой принадлежит и сам), когда она службу ради интересов России «путает» со службой ради собственных выгод и спокойствия; и к большевикам, в которых он видит угрозу свободе и культуре России; и к белым, которым он служит искренне, покуда кровь, проливаемая за Россию, по его же собственному выражению, не превращается в грязь; и к кадетам, к которым он очень близок, но политическая близорукость и неумение делать конкретное дело которых его отталкивают; и к планам расчленения России под флагом её федерализации; и к желанию ничего не менять в ней, оставить всё по-старому.

Г.Н. Михайловский — не революционер, не поклонник беспредельного самодержавия, не сторонник демократии «любой ценой». Он действительно добропорядочный, совестливый российский интеллигент, умеющий и любящий работать во имя того, чтобы Россия стала и была свободной, сильной, благополучной и по возможности справедливой ко всем своим гражданам страной. Сегодня подобную позицию называют центристской, правой, консервативной и Бог весть как ещё. Определения эти у нас давно не в чести. Но разве в словах дело? Не стоит ли за ними пушкинское «я числюсь по России»?

Давно уже повелось, что вину за то, что такой Россия стать могла, но не стала, возлагают — и во многом справедливо — прежде всего на российскую интеллигенцию. Но всё-таки, кажется, менее всего в этом виновата та её большая часть, к которой принадлежали, к примеру, Левин, Астров, Живаго, Воротынцев или автор этих «Записок». И напротив, более всего виновата та её часть, которая готова была утопить страну в крови ради собственных выгод либо собственных представлений о её благе, будь то царские сановники, большевики или вожди «либерального направления», возглавившие после февраля 1917-го страну, но не умевшие и не хотевшие, как горько замечает в «Записках» Михайловский, даже наладить элементарное делопроизводство во Временном правительстве.

Эти «Записки» — поучительное чтение. Писавшиеся семьдесят лет назад, по горячим следам, они рассказывают о жизни, так странно и так страшно похожей на Россию конца 80-х — начала 90-х годов нашего века. Заставляя нас погрузиться в давно и необратимо случившееся, они тем не менее побуждают больше размышлять не о прошлом, а о настоящем. Может быть, оттого, что «Записки» Г.Н. Михайловского — это поразительно откровенная исповедь честного русского интеллигента, которому выпало жить в мучительное время великих и бесплодных потрясений.

Г.Н. Михайловский не был профессиональным литератором и не стремился им стать. Он был хорошим юристом и знающим своё дело чиновником. Но его «Записки», без всякого преувеличения, можно назвать художественным исследованием событий, характеров и нравов, самой атмосферы политической и общественной жизни России накануне и в дни её крушения. Композиция «Записок» напоминает искусно продуманную и составленную мозаичную панораму.

Бытовые подробности соседствуют с педантичным и порой весьма пространным изложением злободневных тогда «вопросов» (и здесь, кстати, настоящая россыпь неожиданных, тех самых, мало кому или вовсе никому сегодня неизвестных, исторических «изюминок», которые нередко лучше многостраничных исследований помогают понять, как, кем, почему так, а не иначе решались тогда важнейшие для России вопросы).

Рассказы о личных переживаниях и тревогах автора перемежаются с весьма обстоятельными и совсем не казёнными «родословными» политических карьер тех, кто вершил судьбы России, кто оказывал существенное воздействие на формирование её внутриполитического и международного курса.

Точные и профессионально безукоризненные отчёты о переговорах, заседаниях, дискуссиях «в верхах» правительства или российского МИД чередуются с описаниями споров тогдашних политиков, высокопоставленных чиновников или «просто» интеллигентных людей о судьбах России.

И буквально не счесть красочных, чётких, остроумных зарисовок с натуры, умело, уверенной рукой набросанных портретов случайных попутчиков, сослуживцев, литераторов, чиновников, политиков — хорошо известных и позабытых уже современников автора.

Однако же такое смешение жанров, тем, стилей отнюдь не приводит к хаосу. Всё единят, сопрягают, стягивают в цельную картину российской жизни тех лет трезвый и неравнодушный взгляд автора, его размышления и оценки, само его постоянное «присутствие» в «Записках». История предстаёт в них в живых лицах и характерах, в радостях и огорчениях повседневности наших не таких уж и далёких предшественников, в волновавших и забавлявших их фактах, анекдотах и слухах, в их надеждах, заблуждениях, иллюзиях.

В «Записках» Г.Н. Михайловского живые люди, живая жизнь, ещё живое, кажется, едва только успевшее остановиться время. Быть может, именно поэтому они чем-то напоминают ещё один возвращённый из небытия роман «из русской жизни», герой которого — российский интеллигент в предреволюцинные и революционные годы.

Странностей, когда они входят в привычку, а тем паче становятся вровень с национальной традицией, не замечаешь. Мы, например, давно сжились с тем, что собственное наше прошлое (Отечества — почти всегда, семейное — отнюдь не редко) открывается нам, а говоря прямее, всего лишь приоткрывается, мало того что по прошествии нескольких десятилетий, но и непременно после крутых перемен в судьбе страны.

Вступление на престол каждого Романова не только порождало надежды и иллюзии, но и позволяло критически подступиться к делам, мыслям, характеру его усопшего или убитого предшественника. Это, как правило, очень и очень устраивало нового самодержца, создавая своего рода контрастный фон для неизменно обещавшихся реформ, послаблений, переустройств. Однако и общество, по крайней мере образованная его часть, в накладе не оставалось. Ибо тотчас же появлялась возможность хоть краешком глаза заглянуть в архивы, опубликовать что-нибудь из запрещавшихся прежними властями сочинений — политических, философских, художественных. О советском периоде нашей истории и упоминать нечего. Так что борьба с «белыми пятнами» у нас, кажется, в крови.

За последние полтораста лет Россия пережила уже не одну оттепель, за которой обычно следовали заморозки, застой, судорожные и кровавые потрясения. Но общество, по заведённому порядку, получало право поразмышлять обо всём этом постфактум.

«Затирание белых пятен» — процесс необходимый, но мучительно трудный и — вот парадокс! — в немалой степени бесполезный. Нам приходится без конца догонять самих себя, и эта гонка настолько захватывает, горы «вдруг дозволенного» так ошеломляют, обескураживают, придавливают, что нередко сам этот процесс ускоренного, лихорадочного освоения и присвоения собственного прошлого поглощает без остатка: он становится чуть ли не самоцелью. Не хватает ни времени, ни сил осмыслить, понять, прочувствовать судьбы людей, для которых наше прошлое было их настоящим. Но какие же тогда уроки из случившегося с ними можно извлечь?

Все это вещи достаточно хорошо — до банальности хорошо! — известные, писаные и переписанные. Но они настойчиво напоминают о себе всякий раз, когда наталкиваешься на незаурядное, талантливое свидетельство о минувшем, которое без толку провалялось в архивах более полувека, как это было в случае с «Записками» Г.Н. Михайловского. Этой книге и цены не было бы, увидь она свет вовремя, сразу же после написания. Цены ей, думается, нет и сейчас, но то уже другая цена — цена, которую приходится платить далёким потомкам автора за то, что «Записки» эти не попали в руки и не пригодились нашим предшественникам, а стало быть, и не были переданы по наследству нам как ими осмысленный и чему-то научивший их опыт.

Нам остаётся лишь поспешно заполнять пробелы в собственном историческом и нравственном воспитании, уповая на то, что если и не мы сами, то наши дети и внуки извлекут урок для себя и страны из ошибок, заблуждений и надежд наших предшественников.

Трагична, запутана, до конца не разгадана судьба «Записок» Георгия Николаевича Михайловского. Комментировать, толковать, оспаривать их — дело историков, для которых эти обширнейшие мемуары могут представить, по-видимому, значительный профессиональный интерес. Да и для нынешних наших дипломатов, молодых в особенности, они могут послужить своего рода учебным пособием.

Но, конечно же, «Записки» эти рассчитаны отнюдь не только на специалистов. Прочитать их стоит всем, кому не безразличны «вчера», «сегодня» и «завтра» России.

Время и усилия не будут потрачены впустую. Ибо «Записки» эти каким-то непостижимым образом затягивают читателя, погружая его в ту жизнь, которой уже нет, но которая подготовила и открыла то, что ещё так недавно именовалось эпохой войн и пролетарских революций. Тем более что книга Г.Н. Михайловского рассказывает о России, которую мы потеряли (если вообще верно, что потеряли?!), куда больше, чем многочисленные рассуждения и эссе современных политиков и публицистов.

Андрей Ермонский