ГЛАВА VI
ГЛАВА VI
Минул год, другой… Пользуясь воцарившимся в Польше междуцарствием, русские войска успешно воевали отошедшие к Литве ливонские города и крепости.
Снова пал Пернов, сдались Гельмет, Эрмес, Руев, Курпель, Гапсаль… События заставили польских магнатов и шляхту поторопиться. Партия Яна Замойского одержала победу. В 1576 году она договорилась с литовцами, и ее ставленник Стефан Баторий короновался в Кракове, подтвердив прежние привилегии магнатов и обещав отвоевать у Московии все ливонские и белорусские города. Везде говорили о скором походе на Русь.
Иван Федоров взволнованно слушал толки.
Он все еще сидел в Дерманском монастыре, все еще ждал, когда сможет начать работать над Библией, но терпение печатника иссякало.
Правда, поздней осенью и зимой он был предоставлен самому себе, мог читать и резать заставки к будущей книге, иногда отлучаться во Львов и в Краков, навещать друзей, но с весны до поздней осени, пока не убрали урожай, было не до книг и не до заставок.
Земли монастыря граничили с землями того самого села Спасова, которое когда-то предлагал Ивану Федорову во владение гетман Ходкевич. Только теперь печатник оценил полностью «щедрость» своего первого литовского покровителя. Спасовцы и жители монастырской деревни Кунино жили в непрерывной вражде, начало которой уходило в глубь времен. Теперь уже нельзя было разобрать, на чьей стороне правда. Спасовцы считали своими земли кунинцев, кунинцы своими — земли спасовцев. Каждую весну кто-нибудь запахивал чужие поля, а обиженный по осени норовил первым собрать с этих земель урожай.
Тогда обе стороны кидали боевой клич и, вооруженные чем попало, сходились в кровопролитной схватке.
Дело усугублялось тем, что среди спасовцев большинство составляли католики.
«Славное бы у меня было житье в Спасове!» — не раз думал Иван Федоров, от которого князь Острожский требовал не щадить соседей.
Сам Федоров норовил уклоняться от «походов», но знал, что творится во время битв и даже во время летних «перемирий». Дерманский боярин Наум Гарабурда, атаман Белашевский, служебники самого Федорова Миколай и атаман Иван Шишка часто хвастали своими подвигами.
Да и в суде, куда трижды вызывали Федорова по жалобе спасовцев, он вдоволь наслушался о штыковых ранах, выбитых зубах и глазах, об оторванных пальцах, изувеченных руках и ногах, об угнанном скоте, об отнятых деньгах, даже о сорванных с мужицких плеч кожухах и разорванных бабьих плахтах.
На первом суде в августе 1575 года Иван Федоров узнал, что его служебникам мало было драки за урожай. Напали на Спасово, сожгли два дома, а у беднейших мужиков Ермака и Сидора отняли двадцать грошей, две косы и жалкую клячу.
Федоров признал вину кунинцев и обещал возместить ущерб.
Князь Острожский обрушился на своего справцу. Он корил Федорова за мягкосердечие, рассказывал о прежних злодеяниях соседей и запретил отдавать захваченное.
— Сам в драки не ездишь, и не надо! — с сердцем сказал князь. Но людям не мешай. Они мою волю творят. Проклятое католическое гнездо выжгу и пепел развею.
И верно, в 1576 году по приказу князя дерманцы трижды грабили Спасово, зверски избивая и калеча жителей.
Но если приказывал князь, то на суд все же вызывали Федорова, в бесчинствах обвиняли Федорова, и отрицать на суде явную вину, опустив глаза, приходилось Федорову же.
В конце концов он не выдержал. Объявил князю, что больше в справцах ходить не может. Если хочет князь, пусть берет его в Острог для печатания книг, а нет — он воротится во Львов.
Острожский и сам видел, что печатник для роли управителя монастыря не годится.
Он освободил Федорова от обязанностей справцы и взял в свой замок.
Это было глубокой осенью 1576 года.
Тогда же Иван Федоров послал в далекий Заблудов с первой же оказией письмо Гриню. Он звал его для работы над будущей книгой. К письму были приложены деньги на дорогу.
***
Врач Мартин Сенник недоумевал и волновался. Зимой он писал в Дерманский монастырь своему талантливому другу Ивану Федорову о том, что получил предложение от ряда немецких купцов, ведущих торговлю книгами, договориться с известным и непревзойденным московским друкарем об издании сочинений Эразма Роттердамского. Через незнакомого посыльного Федоров ответил, что согласен взяться за этот труд и постарается к майской ярмарке в Кракове прибыть к Сеннику на встречу с будущими компаньонами. Согласился Федоров и поделить расходы по приглашению гостей и закупить у немцев на пятьсот злотых бумаги.
Сенник списался с купцами, и те 8 мая приехали в Краков. Федорова не было. Не поступали и деньги от него. Меж тем из вторых рук Мартин Сенник слышал, что Федоров еще перед пасхой отослал во Львов, в руки своих знакомых Власа Замочника и Сеньки-седельника какую-то сумму денег якобы для пересылки в Краков.
Решив, что кто-то хочет присвоить деньги, Мартин Сенник, который был вынужден один принимать немцев и вдобавок не хотел, чтобы расстроилось хорошее начинание, 14 мая спешно написал во Львов Власу Замочнику о дошедших до него слухах.
Мартин Сенник просил незамедлительно переправить ему в Краков шестьсот злотых.
Получив это письмо, Влас Замочник вытаращил глаза. Он и слыхом не слыхал ни о каких немцах, ни о каком Эразме, ни о каких шестистах злотых.
Влас кинулся к Ивану Бильдаге, от Бильдаги — к соседям Федорова. Сенька-седельник подтвердил, что Федоров давал ему пятьдесят злотых для пересылки в Краков, но не Сеннику, а бумажнику Лаврентию. Это была последняя часть друкарского долга. Сенька деньги не переслал еще, опасаясь появившихся в округе татар, но перешлет тотчас же.
— Да провались они, твои пятьдесят злотых! — вскипел потный Влас. Тут о шестистах речь идет! Не получал ты их?
— Ей-богу, не получал!
— И я не получал! Чего же он с меня требует?
— Ты друкарю напиши, — посоветовал Сенька. Но Влас был слишком возбужден.
— Нечего мне писать! — бушевал он. — Я не вор! Я в городской совет пойду, в суд!
Он и в самом деле заявил о письме Сенника в городском совете, а затем вызвал его во Львовский суд.
7 июня львовский городской суд слушал стороны.
Обескураженный тем, что он же предстает в качестве обвиняемого, Мартин Сенник ссылался на приход посыльного от Федорова, на слова поверенного Геллембергов, некоего Власа Герника о том, что Федоров пересылал деньги в Краков.
Влас Герник заявил, что о деньгах он слышал, по ничего Сеннику не сообщал и вообще дел с ним не имел.
Влас Замочник утверждал, что не знал Сенника вообще. То же самое сказал Сенька-седельник.
Документов у Мартина Сенника не имелось. Он прибег к последнему средству: потребовал, чтобы суд вызвал Ивана Федорова.
Заседание было прервано. Слушание дела отложили на педелю. Федорова вызвали во Львов.
***
— Что? Связался с чертями, а теперь сам не рад? — набросился на Федорова Сенька-седельник, едва печатник переступил его порог. — И нас срамишь!
— Да постой! Растолкуй, что тут творится!
— Тебе лучше знать! Это ты нечестивые книги ладил печатать со своим лекарем! Не зря тебя еретиком зовут! Нас уж не только в суд — к епископу таскали!
— Какие книги? Зачем к епископу?
— Условился ты с Сенником каких-то немцев печатать? Звали купцов немецких? Чего глаза таращишь?
Федорову было не до того, чтобы обращать внимание на грубости Сеньки. Он встревожился не на шутку.
— Никого я печатать не уславливался и никого не звал… Это Сенник наговаривает?
— Он… А ты не врешь? Как перед богом!
— Ах, собака краковская! Значит, он тебя замарать удумал!
— Да зачем ему?!
— Уж не бойся! Если марает, неспроста марает! Не без выгоды для себя! Ах, собака краковская!
Федор поднялся с лавки.
— Сенник в городе?
Собеседник насторожился:
— К чему спрашиваешь?
— Пойду к нему. Спрошу, чего хочет.
— Коли так, я в суде заявлю, что вы виделись, — предупредил Сенька. — Тебе, коли ты чист, вовсе не след к Мартину ходить. Смотри. Хуже сделаешь.
Они вместе отправились к Бильдаге. Бильдага поддержал Сеньку:
— Видеться с Мартином до суда негоже. Плохое подумать могут. Себе навредишь.
Оставшись наедине с Федоровым, Бильдага напрямик спросил:
— Были у тебя разговоры с Сенником насчет немецких книг?
— Были, — признался Федоров. — Но давно. И ни о чем не договаривались мы.
— Ну, вот что, — сказал Бильдага. Бог с ним, с Сенником. Ничего ему не будет. На худой конец сделанными на купцов расходами поплатится. А ты, Иван, послушай моего совета, отрицай начисто, что хотел немецкие книги делать… Погоди!.. Во-первых, суд прицепиться к этим словам может, и чего доброго деньги с тебя взыщут, какие Мартин просит. А во-вторых, епископ Балабан привяжется. Не любит он тебя. Епископ-то, пожалуй, пострашнее суда! И так за тобой слава еретика…
Только тут Федоров сообразил, какой поворот хотят придать случившейся нелепости. Его, православного печатника, могут опять обвинить в ереси.
Федоров побледнел.
— Дай водицы! — тихо попросил он Бильдагу. — Ишь, опять душит… Старею, знать…
Всю ночь перед судом он думал, зачем Мартин Сенник подал в суд, почему не обратился сначала к нему, не находил ответа и под конец и впрямь начал думать, что краковский врач преследует какую-то неведомую, пагубную для него, Федорова, цель.
На суд Иван Федоров пришел настороженный. Сухой поклон Сенника встревожил его еще больше. Сенник же, заметив неуверенность Федорова, возмущенный, что печатник, приехавший накануне, не счел нужным зайти к нему, заподозрил неладное.
В тот день рассматривалось всего несколько дел, и почти все бесспорные. Народу же в помещении городского совета набилось немало. Среди любопытных Федоров увидел своего приходского попа викария Георгия, монахов и служебников епископа Балабана и вспомнил предостережение Бильдаги.
Назначенные в заседание советники и цеховые старшины заняли свои места.
Суд начался.
Стараясь придать лицу скучающее, равнодушное выражение, а голосу подобающую бесстрастность, секретарь вскоре вызвал Сенника, Власа Замочника, Власа Герника и Ивана Федорова.
От напряжения, потребовавшегося для принятия бесстрастного вида, угреватый нос секретаря даже побелел.
Секретарь вызывал сочувствие. Как цеховой мастер, он желал торжества Власу Замочнику и в то же время неудачи Федорову, слухи об огромных доходах которого вызывали недовольство и зависть. Вдобавок секретарь был лютеранином, как и Мартин Сенник…
Показания Власа Герника и Власа Замочника внимания не привлекли. Оба повторили то, что говорили неделей раньше.
Но когда дошла очередь до Федорова, по залу пробежал шумок, тут же сменившийся бездонной тишиной.
После обычных вопросов об имени и роде занятий суд перешел к существу дела.
— Знаком ли свидетель с врачом Мартином Сенником?
— Да, знаком.
— Какого рода это знакомство? Не связано ли оно с печатанием книг?
— Да, это деловое знакомство.
— Какие отношения были у свидетеля с Сенником?
— Обычные. Врач Сенник помог получить бумагу в кредит.
— Чем может свидетель объяснить такое расположение к нему малознакомого человека, жителя другого города?
Федоров почуял подвох. Пожал плечами.
— Спросите у самого Сенника… Я искал бумагу, Сенник помог достать ее в кредит. Условия кредита были для бумажного фабриканта выгодны.
— А не переписывался ли свидетель с Сенником, не сносился ли с ним по другим делам?
— Не переписывался, но видаться виделся.
— Зачем?
— Книгами менялся.
— Прекрасно. А не намеревались ли Сенник и Федоров заняться совместным печатанием книг?
Федоров невольно краем глаза посмотрел на Сенника. Тот сидел, покусывая губу, нервно мигая.
— Почтеннейшие! — сказал Федоров. — Я хоть и московитянин, а хорошо знаю законы цехов. Как я мог пойти на учреждение компании? Это же запрещено!
Секретарь суда удовлетворенно кивнул и тут же, спохватившись, свирепо глянул на свидетеля.
— Поставим вопрос иначе. Не говорил ли свидетель с Сенником об издании книг на латинском языке? — гнул свое председатель.
Федоров молчал. Он не видел, но всем существом чувствовал, как вытянулись шеи зрителей в черных рясах.
Мартин Сенник не выдержал:
— Говорили неоднократно!
В зале возник шелест. Председатель постучал по столу дубовым молотком.
— Отвечайте!
Не глядя на Сенника, Федоров громко сказал:
— Нет, не говорили.
— Это ложь! — крикнул Сенник. — Я требую присяги!
Судьи посовещались. Иван Федоров стоял грузный, задыхающийся, странно равнодушный ко всему происходившему. Его заставили солгать. Ничего страшнее быть уже не могло.
И когда ему подсунули Библию, чтоб положил на нее руку, он подумал лишь, что Библия ветха, и подтвердил под присягой и то, что не говорил с Сенником об издании латинских книг, и то, что не присылал к нему из Острога посланцев, и то, что никогда не слыхал о немецких купцах, и то, что не передавал никому шестисот злотых.
— Этот человек подл! Пусть его покарает бог! — встав и подняв руку, воскликнул Сенник.
Зал гудел.
Федоров воротился на свое место, как слепой шаря руками. Иван Бильдага и сын подхватили Федорова, вывели на улицу, кое-как довели до дому.
Печатнику полегчало только к вечеру.
Ванька, склонившись над отцом, заметил на выцветающих глазах его мутную влагу.
— Сходи к Мартину! — прошептал Федоров. — Попроси прийти… Я все объясню.
— Поздно, батя…
— Сходи!
Ванька вернулся очень скоро.
— Дверь передо мной захлопнул, — сказал он. — Ишь, тварь ехидная! Ругался на всю улицу!
Спустя несколько дней кардиналу Гозию доложили, что врач Мартин Сенник вернулся в Краков, не получив удовлетворения и окончательно порвав с московским друкарем.
Выслушав это известие, кардинал подошел к окну и долго смотрел на Вислу.