ГЛАВА II
ГЛАВА II
Посланец короля Сигизмунда-Августа шляхтич Вольский уже год как ездил из Литвы в Польшу, а из Польши в Литву, чтобы настичь где-нибудь князя Курбского и вручить тому грамоту короля, требующую прекращения княжеских самоуправств.
Из Кракова Вольский скакал в Ковель, из Ковеля — во Владимир, из Владимира — в Миляновичи, из Миляновичей — в Лиду, из Лиды — в Ошмяны, из Ошмян — снова в Ковель…
Вольский объехал все имения Курбского и все имения его новой жены княгини Марии Юрьевны, урожденной княжны Голшанской; посланца видели и в старостве Кревском, и в селах Упитской волости, и в Звоне Великом Дубровицком, и в Шешелях, и в Кроштах, и в Жирмонах, и в Болотениках, и в Орловкишках, и в Осмиговичах, и в захваченном князем Курбским Туличове.
Нигде застать князя Курбского посланец короля не смог. Слуги Курбского везде грозились наломать Вольскому бока.
Только в городе Остроге, принадлежащем другу Курбского, знаменитому полководцу князю Константину Константиновичу Острожскому, посланец короля чуть не настиг проклятого московита.
Однако Курбского кто-то успел предупредить, и тот ускользнул из Острога всего за какой-нибудь час до приезда Вольского.
Вольский, дав отдохнуть коням людям, опять пустился в погоню.
События в мире шли своим чередом. Продолжалась вялая война в Ливонии. По селам и городам Речи Посполитой прошел страшный мор, В Кракове католическое духовенство, чтобы разрядить недовольство обнищавшей черни, организовало еврейский погром. В далекой Московии сумасшедший царь Иван, заподозрив измену среди задавленного поборами городского и торгового люда, двинулся во главе опричников по собственной земле, разорил Клин, Торжок, Вышний Волочок, Тверь, Великий Новгород и все окружающие села. Опричники казнили людей без разбору. Говорят, Волхов был красен от крови. По цареву указу сжигались поля, амбары, резался скот. Крестьяне в ужасе разбегались. Царь двигался по опустошаемой земле во главе своего воинства, сидя на боевом коне. Рядом с царем ехал на быке дурак в колпаке с погремушками. Царь кутался в шубу, его бил озноб. Дурак смеялся, высовывал толстый коровий язык и дразнил валившихся на землю людишек:
— Мме-е-е-е!..
Потом царь принялся за Москву. На Троицкой площади, силой согнав туда народ, казнил сто восемьдесят своих бояр и дьяков. Заживо сдирал с них кожу, четвертовал, вешал вверх ногами, обливал то кипятком, то ледяной водой. Главу Посольского приказа дьяка Ивана Михайловича Висковатого подвесил за ноги, а потом висячего разрубил пополам…
Вот с ханом Девлет-Гиреем, правда, царь не сладил. Бежал от него в Вологду. Москву спас от крымчаков воевода Иван Вельский. Говорят, этим он навлек на себя затаенный гнев Ивана…
Так было в Московии. В Швеции же теперь благополучно правил король Иоанн. Прежнего шведского короля Эрика свергли, Иоанн вел переговоры с Польшей о совместных действиях против Москвы.
В Италии по-прежнему один герцог умышлял на другого.
Во Франции пала крепость Ла-Рошель, последний оплот гугенотов, но Сен-Жерменский мир восстановил временное спокойствие, пока 24 августа 1572 года в ночь святого Варфоломея партия Гизов не устроила в Париже дикую резню…
В Нидерландах свирепствовал герцог Альба, и самоотверженные гезы всходили на костры, чтобы из их пепла родился великий гнев Фландрии.
В Англии решался спор с Шотландией, а пока королева Елизавета держала у себя беглую шотландскую королеву Марию Стюарт, даже в изгнании не оставлявшую надежд на новое воцарение и плетущую нити заговоров.
В Испании был казнен по приговору инквизиции сын мрачного короля Филиппа дон Карлос…
А посланец короля Сигизмунда-Августа Вольский все скакал и скакал. Из Польши в Литву. И из Литвы в Польшу.
Так, в пути, и услышал Вольский известие о смерти короля Речи Посполитой, чье поручение выполнял.
Одновременно Вольский узнал и другое: князь Курбский находится в одном дне езды от него, в городке Турейске, где веселится со своими друзьями.
Вольский перекрестился, велел седлать коней и поскакал в Турейск.
***
Князь Курбский принимал гостей по-царски. Дорогие вина лились рекой. Кушанья были вкусны и изобильны. По ночам над садами княжеского дома взвивались фейерверки, сопровождаемые пушечной пальбой.
Но показная бодрость князя, его беспечные шутки не могли обмануть съехавшихся на празднество Острожских, Ходкевичей, Сангушков, Соколинских, Сапег, Полубенских, Монтолтов, Воловичей и прочих знатных литовцев и поляков.
Все знали, что князь так и не добился от короля права передавать полученные им владения по наследству. Собственно говоря, Курбский и полученным владел по недоразумению, вопреки воле сената. Имений в Литве король вообще не имел права давать иностранцам, польские же имения у князя могли в любой момент отнять. Да и дохода они, хотя Ковельская область была богатейшей, приносить не могли, если бы князь соблюдал права землян, мещан и евреев: все промыслы, вся торговля да и большая часть земли на Ковельщине находились в их, а не в княжеских руках.
Понятно, что Курбский не пожелал смириться с таким положением и владел землей по московским обычаям, присваивая себе все, что считал нужным присвоить.
Оттого в последнее время и были забыты заслуги князя перед Польшей в завоеваниях Полоцка и Великих Лук.
Оттого и пошатнулось при дворе уважение к князю.
Оттого и сам Курбский решился на брак с нынешней своей супругой Марьей Юрьевной.
Мария Юрьевна прожила бурную и веселую жизнь. В первом браке она была за князем Монтолтом, от которого имела двух взрослых сыновей, во втором — за кастеляном луцким Михаилом Козинским, с которым прижила дочь Варвару, ныне княгиню Збаражскую.
Злые языки пошучивали, что Марья Юрьевна пережила двух мужей не случайно. Оба-де стали жертвами ее любовного темперамента и вздорного характера. Семья Голшанских вообще славилась умением заводить дрязги. Вся Литва хохотала над военными действиями Марьи Юрьевны и ее родной сестры Анны Млынской: грабили друг друга на больших дорогах и втягивали в ссоры своих мужей.
Но Марья Юрьевна была богатая невеста…
Стареющая княгиня без ума влюбилась в князя. При заключении брака она записала на Курбского почти все свои имения. Дочери она не оставила ничего, а взрослым сыновьям оставила только одно село в Литве.
Обескураженные дети возроптали на мать, а князя Курбского грозились убить.
Поэтому, между прочим, вокруг дома в Туренске, где шли торжества по случаю дня рождения Курбского, стояла надежная стража.
Марья Юрьевна на этом празднике сияла. Увядающая красавица старалась неотлучно находиться около Курбского.
Все празднество было затеяно ради серьезных разговоров с литовскими друзьями о положении, возникшем в связи со смертью Сигизмунда-Августа, Марья же Юрьевна капризно требовала увеселений и старательно мешала мужчинам уединиться.
Сердце Курбского тоскливо сжималось при воспоминании о жене и сыне, покинутых на Руси. Царь казнил обоих, не дав уехать. Да, та, русская, первая, была настоящей женой, а эта…
Воспоминание о казненных усиливало тревогу, вызываемую слухами о том, что литовские паны думают теперь пригласить на королевский престол царя Ивана.
Надо было отговорить друзей от подобной безумной затеи.
Восшествие на престол Ивана или кого-либо из сыновей его ничего доброго князю Курбскому не сулило.
Мешкать не следовало!
А Марья Юрьевна знай себе заливалась хохотом и поводила толстыми плечами!
Наконец Курбский сумел удалиться в дальние покои с князем Острожским, с князем Сангушко, Александром Полубенским, когда-то разбитым им в Ливонии, и бывшим ливонским канцлером Воловичем.
Сидели на широких турецких диванах, пили, говорили о своих охотах, о достоинствах дамасской стали, о паратости борзой суки Романа Сангушко, единственной из всей своры не «сломавшей ног» при последней лисьей травле, спорили о голосах гончих.
Курбский усмехнулся.
— Я удивляюсь, панове, что такие опытные охотники, как вы, хотите дать провести себя больному волку!
Волович поднял коротенькие брови, словно не понимая намека. Сангушко, неопределенно усмехаясь, рассматривал на свет хрустальный кубок с рубиновым вином. Острожский переглянулся с Полубенским и вздохнул.
— Что вы поднимаете брови, пан канцлер? Вы прекрасно знаете, о чем я хочу сказать! Я говорю о желании некоторых моих друзей пригласить на королевский престол выжившего из ума больного распутника Ивана! — почти прокричал Курбский.
— А! — протянул Волович.
— Не горячись, князь Андрей! — миролюбиво промолвил грузный чернобровый Острожский и пригладил седой ежик волос на массивном черепе.
— Король Речи Посполитой — далеко не то же самое, что царь в Москве! — заметил Полубенский. — Разве речь шла об изменении королевского статута?
— Значит, речь о призвании Ивана все же велась? — вспыхнул Курбский.
Князь Острожский шлепнул толстыми ладонями по дивану и захохотал.
— Мне отнюдь не смешно! — обидчиво и запальчиво сказал Курбский.
— Пустое! — проговорил Острожский. — Пустое, князь Андрей! Мало ли какие ведутся нынче разговоры!.. Посуди сам: надежды на наше возвышение при Сигизмунде рухнули. Поляки хотят иметь королем католика. Надо же нам противопоставить их желаниям свое!
— Избирайте на престол кого угодно, но упаси вас бог от Ивана!
— Я слышал, что царю хотели предложить престол на условии отказа от Ливонии, от Смоленска и Полоцка, — равнодушно произнес Волович.
— То есть, пан канцлер, таковы выработанные условия, вы хотите сказать? — съязвил Курбский. — Отлично! А если Иван на них согласится?!
— А ей-богу, никаких условии никто не вырабатывал! — пожал плечами Волович. — Подтвердите мои слова, панове!.. Даже о сейме не слышно! Но если хотите, князь, знать мое мнение, вот оно: я бы выбрал царя на королевский престол, откажись он от завоеваний.
— Вы не сознаете, что говорите, пан канцлер!
— А ей-богу, сознаю! Иван, слава богу, стар, Литва и Польша, слава богу, не Московия, и мы не московские бояре! Больше того, князь! Я бы даже считал полезным направить жестокость царя на поляков, на проклятых католиков. Вот бы где он напился крови вдосталь! Кровь собственных холопов ему, наверное, надоела!.. А мы бы тем временем расширили свои земли и свою власть.
— Пан канцлер, вы не знаете Ивана! Он не терпит посягательств на царские права! Он не терпит знатных и умных людей! Вы хотите его руками задавить католиков? Он их задавит. Но вместе со всеми нами!
Князь Острожский нашел нужным вмешаться:
— Полно! Еще никто не звал Ивана на королевский престол. Не лучше ли нам выпить вина, панове? Вино у тебя прекрасное, князь Андрей! Откуда оно?
— С Кипра! — мрачно ответил Курбский. — Вы не хотите говорить, полагая, что я предубежден…
— Дорогой друг! — воскликнул Острожский. — Что бы ни случилось впереди, ты должен знать: мы никогда не дадим тебя в обиду ни одному королю! Правда, панове?
Все согласно закивали, потянулись к Курбскому чокаться.
— Нет чувства прекраснее дружбы, — проникновенно и искренне сказал Роман Сангушко. — Верь нам, Андрей!
— Вам я верю! — нехотя произнес Курбский. — Я не верю царю… — Заверения в дружбе ничуть не успокоили князя, но истинные чувства высказать было неловко.
В эту-то минуту и постучали.
— Какого черта? раздраженно крикнул Курбский, полагая, что опять прислали от Марьи Юрьевны. — Я сказал, чтобы меня не беспокоили!
— Гонец от короля, ваша светлость! — виновато сказал за дверью слуга. — Княгиня приказали предупредить…
— Ах, гонец от короля! — воскликнул Курбский. — Отлично! Я приму его! Ведите гонца в залу к гостям!
Он обратился к друзьям:
— Милости прошу со мной!
В зале одни шушукались, другие смеялись, третьи смотрели исподлобья и молчали.
Шляхтич Вольский в пыльном платье, загорелый, угрюмый, одиноко стоял посреди враждебной толпы княжеских гостей. В левой руке он держал грамоту с королевской печатью: король последний раз предупреждал Курбского о недопустимости самоуправств и требовал немедленно возвратить имение Туличов его законным владельцам.
Князь Курбский вошел быстрым шагом, не ответив на поклон гонца.
Вольский покраснел, и его загорелое лицо стало почти черным.
— По поручению его милости, великого короля… — громко и враждебно начал он.
— Дай сюда!
Курбский вырвал из рук опешившего посланца королевскую грамоту, ухмыляясь, осмотрел ее печать.
— Посмотрите на этого чудака, панове! — обратился Курбский к гостям. — Полюбуйтесь на него!
Гости захихикали. Вольский сжал зубы, смотрел на князя с ненавистью.
— Читай грамоту! — грубо сказал он. — Тебе пишет король!
Мгновенно наступила тишина.
Курбский побледнел.
Потом неторопливо порвал грамоту.
Сложил обрывки, порвал и их.
Швырнул под ноги Вольскому, растерянно опустившему глаза на рассыпавшиеся клочки бумаги.
— Ты ездишь ко мне с мертвыми листами! — отчетливо и спокойно сказал в полной тишине Курбский. — Твой король мертв… Но хотя бы ты и от живого короля приехал, знай, Туличова я не уступлю и в свои дела никому соваться не позволю… А теперь ступай! Эй, проводить!
К Вольскому подскочили слуги.
— Ты заплатишь за свои слова, князь! — с трудом выговорил Вольский.
— Гнать его в шею! — крикнул Курбский. — Вон, холоп!