Вступаю в Красную гвардию

Вступаю в Красную гвардию

В начале гражданской войны по хуторам и станицам разъезжали белогвардейские офицеры и вербовали в свои отряды молодых парней. Сынки зажиточных казаков охотно откликались на зов белого офицерства и вступали в ряды белогвардейцев. Но иногда, попав под их влияние, шли в отряды и юноши из бедняцких семей.

Поддавшись офицерской агитации, с нашего хутора тоже ушли к белым несколько юношей. Основная же масса казацкой молодежи хутора оставалась нейтральной: не шла ни к белым, ни к красным.

В это время на хутор с фронта (не знаю, почему с таким опозданием) вернулся казак большевик Долгачев Иван Борисович. Был он развитым, образованным человеком, хорошим оратором.

Внешность он имел неказистую: небольшого роста, толстенький, сутулый; голова почти вся лысая. Но храбрости он был необычайной. В войну совершил ряд героических подвигов, за что награжден был четырьмя георгиевскими крестами и четырьмя медалями и произведен в подхорунжие.

Авторитетом Долгачев пользовался не только в нашем хуторе.

Кличка Большевик укрепилась за Долгачевым. Но так тогда называли и многих казаков-фронтовиков. А вот никто в хуторе, конечно, не знал, что Иван Борисович Долгачев был коммунистом. Мы узнали об этом уже значительно позже. Был, оказывается, у нас в хуторе и еще один коммунист — девятнадцатилетний сын нашего хуторского казака Ивана Ивановича Ермолова — Николай. Человек он был умный, недавно закончил Новохоперскую гимназию.

Вот эти-то два коммуниста, надо прямо сказать, сыграли в те смутные дни решающую роль в судьбе многих хуторских парней.

И Долгачев, и Николай Ермолов часто собирали нас в лесу или на берегу реки во время купания и вели с нами долгие беседы.

Они рассказывали нам и о Ленине, и о его борьбе с самодержавием, и о большевиках, которые, сплотившись вокруг Владимира Ильича, добивались счастья для народа. Разъясняли нам, что такое социализм. Убеждали нас ни в коем случае не вступать в отряды белогвардейцев. А если доведется участвовать в гражданской войне, то рекомендовали поддерживать сторону большевиков.

После таких бесед мир перед нами вставал в совершенно других очертаниях.

За те несколько недель, что мы общались и беседовали с Долгачевым и Ермоловым, мы прошли такую политическую школу, которая помогла в дальнейшем правильно ориентироваться в развернувшихся событиях и избрать в жизни верный путь.

В станице жил мой приятель Миша Пеков. Он был удивительно развитым и начитанным юношей.

Отец его, Иван Панферович, по происхождению казак, доводился родственником нашему зятю. Но занимался Иван Панферович отнюдь не казачьим делом — он был ремесленником, славился как искусный жестянщик, кровельщик. Знал и малярное дело.

Это сблизило его с моим отцом. Иногда они сообща брали подряды у казаков на отделку домов. Иван Панферович крыл железом крышу, делал водосточные трубы, а отец красил, застеклял окна. Мы с Мишей помогали родителям: красили ставни, окна, палисадники.

Мне доставляло большое удовольствие вечерами после работы бродить с Мишей за Хутором, в поле, и вести с ним всякие разговоры. Мы говорили о прочитанных книгах, философствовали, мечтали…

Удивительные это были вечера! Они запомнились мне на всю жизнь! Собственно, говорил больше Миша, а я слушал. Он рассказывал мне о развитии философского мышления в Индии: об йогах, о том, как их система оздоровляюще действует на человеческий организм. Он чуть ли не наизусть знал «Божественную комедию» Данте.

Мне было интересно дружить с ним.

Как-то я затеял с Мишей разговор о социализме.

— У меня есть дядя, — сказал я. — Он социалист. Он мне много рассказывал о социализме… Да и от других слышал… Ты ведь, наверное, знаешь, что это за штука?

— Еще бы, — усмехнулся Миша. — Конечно, знаю.

— Ну и что? — оживился я. — Правда ведь, при социализме хорошо будет жить всем, а?

— Не знаю, — как-то рассеянно промолвил Миша. — Может быть. Но только это утопия. Я не верю в то, что при социализме люди будут нормально жить.

— Это почему же? — изумился я.

— Слишком мы все разные, — стал развивать свою мысль юноша. — Есть прекрасные люди, замечательные. Они, конечно, могли бы жить при социализме… Но ведь среди хороших, добрых людей есть негодяи и мерзавцы… И выходит, что эти дряни будут пользоваться благами при социализме наравне с хорошими людьми, будут жить за счет хороших людей…

— Нет, — сказал я. — Ты неправ…

Миша усмехнулся и как-то странно посмотрел на меня.

— Но, а как же большевики-то, — сказал я. — Ведь они добиваются социализма? Значит, они верят в него?

— Большевики — фанатики, — ответил Миша. — Они хотят добиться того, чего сами не понимают. Придет время, они поймут свои заблуждения.

Прошло несколько дней. Михаила я в эти дни не видел.

…Однажды ранним утром, когда мы с отцом собирались пойти на соседний хутор красить дом у казака, на улице послышался топот скачущей лошади. У наших ворот топот оборвался. Скрипнула калитка. В ней показался мой друг Миша Пеков, ведя за собой оседланную лошадь.

Я изумился. У парня был воинственный вид: на нем была защитная гимнастерка с погонами, на боку болталась шашка, а за спиной — винтовка.

— Ого, вояка какой! — засмеялся я. — На кого это ты собрался в поход?..

— На большевиков, — сказал он серьезно.

— На бо-ольшевиков? — протянул я.

— Да. Поедем со мной, Сашурка.

— Куда?

— В станицу. Я за тобой.

— Зачем?

— В станицу приехали офицеры. Замечательные, образованные люди… Они собрали молодежь и рассказали, как бесчинствуют сейчас на Дону красногвардейцы… Они грабят население, насилуют малолетних, оскверняют храмы… Когда они обо всем этом рассказывали, мы плакали… Офицеры призвали нас, истинных сынов Дона, поднять свой карающий меч против насильников-пришельцев, наказать их.

Юноша достал папиросы из кармана. Закурил сам и угостил меня.

— Короче говоря, — продолжал он, — они нас своими рассказами взволновали. Мы все, как один, записались в отряд, который эти офицеры организовали.

— Сколько же вас записалось? — спросил я.

— Да, может, сотня, а может, и две.

— Кто же записался?

— Все гимназисты и реалисты, которые приехали домой на каникулы… И наших из второклассного училища много. Есть студенты. Видишь, мы и оружие получили и лошадей.

— Где ж лошадей набрали? — полюбопытствовал я.

— Ого!.. Лошадей сколько угодно. Богатые казаки пожертвовали… Сейчас командир нашего отряда, есаул Сычев, разослал нас по ближайшим хуторам, чтобы пригласить в отряд всех знакомых ребят… Я попросился поехать к тебе… Поедем, Саша!.. Поступишь в наш отряд… Тебе коня дадут… шашку, ружье, да и обмундирование тоже… Какая честь-слава нам будет, когда мы, изгнав красногвардейцев, вернемся домой!.. Мы же самыми почетными людьми будем… Поедем!

— Нет, — покачал отрицательно головой я. — Я не поеду в станицу… В отряд ваш вступать не буду…

— Почему? Ты подумай только…

— А я уже подумал. За белых я воевать не стану. А тебе я, Миша, посоветую: беги, беги немедленно из этого отряда.

— Как это так — беги? — рассерженно крикнул юноша. — Да ты понимаешь ли, что говоришь?.. Если мы разбежимся и не пойдем в отряд, мы дадим возможность большевикам захватить власть в станицах.

— И хорошо будет.

— Как это — хорошо? — взвизгнул Михаил. — Да ты что, за них стоишь? А-а… — протянул он догадливо. — Ну, конечно, ты за них. Ведь ты же говорил мне, что твой дядя социалист и что большевики социализм построят… Вот оно в чем дело. Теперь все понятно. Тогда мне с тобой нечего говорить… Прощай!

Он торопливо вывел лошадь из ворот, вскочил на нее, хлестнул плетью и помчался в станицу.

— Уходи от греха в Долгое, — посоветовала мне Маша, бывшая свидетельницей моего разговора с Пековым. — А то он еще может прислать сюда полицейских арестовать тебя.

Я ушел в Долгое.

Через день меня разыскала там сестра и рассказала, что муж ее, Георгий, видел, как из станицы под звуки духового оркестра, в неизвестном направлении выехал отряд мальчишек. Среди них горделиво восседал на лошади и Миша Пеков.

…В станице установилась Советская власть. Вместо станичного атамана теперь в правлении разместился ревком. Председателем ревкома был назначен казак из нашего хутора — Земцов Матвей Афанасьевич.

Потом одна за другой посыпались еще новости… Мы только руками разводили от изумления. Оказывается, Николай Ермолов, этот мальчишка, вчерашний гимназистик, был назначен ответственным секретарем окружного комитета Коммунистической партии. Окружкома партии!..

Затем четверо наших хуторских парней — Степан Храмушин, Петр Ленчуков и братья Судаковы — под влиянием бесед Долгачева и Ермолова ушли в окружную станицу и вступили там в Красную гвардию.

— Вот черти паршивые, — ругался мой приятель Алексей Марушкин. — Не сказали нам… Может, тоже вступили б, Сашка, а?.. Как ты думаешь?

— Да, может, и вступили б, — сказал я. — Надо подумать.

— А чего думать?! — воскликнул Алексей. — Я вступлю, ей-богу!.. А чего ждать?..

— Посмотрим.

Старики, главным образом из зажиточных слоев населения, все больше ожесточались против молодежи, ругали на чем свет стоит молодых казаков, стоявших за Советскую власть.

Споры эти часто оканчивались настоящими побоищами.

Об отряде мальчишек, в который попал мой бывший приятель, Миша Пеков, долго ничего не было слышно.

Но все же однажды я услышал о нем. Услышал нерадостную весть.

Как-то вечером мы с Алексеем Марушкиным сидели на бревнах, наваленных у забора нашего двора. Алексей крикнул, указывая в конец улицы:

— Гляди, что это за люди?

По улице устало брели двое мужчин. Были они босы, в изодранном нижнем белье, грязные, в кровоподтеках.

Мы с любопытством смотрели на них.

— Да ведь это ж Храмушин и Ленчуков! — крикнул я с изумлением.

Да, это действительно были наши хуторяне Степан Храмушин и Петр Ленчуков, недавно вступившие в Красную гвардию. Подойдя к нам, они тяжело опустились на бревна, закурили и стали рассказывать, что вчера на рассвете, когда они мирно спали в казарме, в окружную станицу ворвался белогвардейский добровольческий отряд есаула Дудакова, составленный из мальчишек.

Налетчики застали руководителей партийных и советских организаций врасплох. Красногвардейцы, беспечно спавшие в казарме, выскакивали в окна в одном нижнем белье и тут же в упор расстреливались белыми. Много было тогда побито и руководящих работников. В числе этих мальчишек наши красногвардейцы видели и Пекова.

В тот же день дудаковцев из Урюпинской выгнал подошедший из Поворино красногвардейский отряд.

Налет Дудакова был как бы сигналом к выступлению всех контрреволюционных сил округа. Теперь то там то тут по станицам, как грибы после обильного дождя, появлялись белогвардейские шайки. Ночью они налетали на станицы и хутора и вырезали должностных лиц и коммунистов.

В окрестностях нашей станицы стала орудовать банда белогвардейцев казачьего офицера Мотарыгина. Появились и первые жертвы этой банды.

Вот тогда-то в целях самообороны и было решено в ряде станиц создать красногвардейские дружины. Создавался такой отряд и в нашей станице. Организатором его оказался наш хуторянин, Долгачев Иван Борисович.

Я уже говорил о том, что среди населения Долгачев пользовался большим авторитетом. Как только стало известно, что он организует дружину, в нее сразу же хлынула казачья голытьба и иногородние — жестянщики, сапожники, портные…

Долгачев убедил вступить в дружину и своих братьев — старшего Василия и младшего Петра. Вслед за ними записалось и еще человек пятнадцать молодых казаков с нашего хутора, в том числе и мы с Алексеем Марушкиным. Алексей уговорил вступить в дружину и своего младшего брата.

Под казарму для нашей дружины было отведено училище. Нас зачислили на довольствие, выдали ружья-берданки, сохранившиеся еще с Севастопольской кампании 1854–1855 годов, а к ружьям — по два десятка патронов.

Немало мы потешались над этими ружьями. Стволы у них были длинные, как пищали, стреляли они с ужасающим громом.

Из нас, хуторян, был составлен целый взвод. Взводным командиром мы выбрали своего хуторского парня — Петра Дементьева, очень молодого, но бывалого солдата, командовавшего на фронте стрелковым отделением.

Долговязый, белобрысый, щедро осыпанный веснушками, Петр был боевым парнем и хорошим товарищем.