Похороны
Похороны
На следующий день меня разбудили рано. Оленьку одевала старшая сестра Маша, гимназистка Урюпинской гимназии, приехавшая на несколько дней домой. Была она в бордовом гимназическом платье с белым кружевным воротничком и черном фартуке. Глаза у нее воспалены, веки распухли и покраснели.
Оленька стояла в белой рубашонке на кровати и, сладко потягиваясь, зевала, капризничала.
— Не хочу одеваться! — отмахивалась она от Маши. — Не хочу!
— Олечка, — уговаривала ее Маша, — надо одеваться… Надо, миленькая… Надо!.. Будем хоронить мамочку… — Она не могла договорить, из глаз ее хлынули слезы.
Из горницы доносился бубнящий голос Христофоры, читавшей псалтырь. Быстро одевшись, я со страхом и любопытством заглянул в горницу. Мать теперь лежала уже в гробу, обитом черным крепом и серебряными галунами.
Отец в той же позе, сгорбленный и печальный, стоял у гроба и смотрел на бледно-восковое лицо матери. Он всю ночь не спал, не отходил от покойницы.
Несмотря на раннее утро, в горнице было полно старух. Я разозлился на них. «Вот ведь, — думал я с негодованием, — сколько их здесь собралось, старых, и не умирают. А моя мама, такая молодая, умерла…»
Явился духовный притч: старенький, весь белый, словно обсыпанный мукой, священник, отец Николай; могучего телосложения, рыжий, волосатый дьякон, отец Василий; маленький дьячок в чесучовом пиджаке, Михаил Евграфьевич Васин, и церковный хор во главе с нашим знаменитым станичным басом портным Лукониным, прозванным за свой огромный рост Полторахохла.
Дом наш наполнился запахом ладана. Священник дребезжащим голоском что-то запел. Хор стройно подхватил: «Со святыми упокой…»
Послышались плач, заунывные причитания старух. Дюжие казаки подхватили гроб на полотенцах и понесли из дома. На дворе и на улице стояла огромная толпа. Вся наша семья — отец, Маша и я — шла за гробом. Отец вел меня за руку. Олю несла наша соседка, старушка Мартыновна, помогавшая матери по хозяйству. Оля, по-видимому, до сих пор еще плохо соображала, что делалось вокруг, поэтому она с изумлением оглядывалась, готовая вот-вот заплакать.
Стоял солнечный, жаркий день. С колокольни падал погребальный звон колоколов. Похоронная процессия растянулась почти на всю улицу. На перекрестках гроб ставили на табуреты, и духовенство служило панихиды. Потом снова все двигалось вперед, и гроб покачивался над толпой.
Кладбище было за рекой, верстах в трех от станицы. Все оно утопало в густых зарослях сирени. Прошлый год я ходил туда с мамой в поминальное воскресенье. Там тогда было много народу, все клали на могилки крашеные яички. Было весело и хорошо…
Отец подвел меня к свежевырытой могиле, я заглянул в нее, и мне стало страшно. До чего ж она была глубокая! На мгновение представилось: а вдруг я туда упаду? Я попытался вырвать у отца руку, но он держал меня крепко.
Хор продолжал петь: «Со святыми упокой…» Старый священник помахивал кадилом. Сладкий запах ладана щекотал ноздри… Казаки подтащили гроб с телом матери к могиле и стали осторожно на веревках опускать его в яму. Отец вздрогнул всем телом, покачнулся, будто намереваясь последовать за гробом. Я испуганно вскрикнул и, вырвав все-таки руку, отбежал в сторону. Рыдающего отца подхватили под руки какие-то женщины. Комья земли застучали о крышку гроба. Сквозь голоса хора прорвались душераздирающие вопли сестры Маши. Запричитали старухи:
— И на ко-ого же ты спокиинула-а свои-их сиротинок…
Казаки дружно работали лопатами. Вскоре над могилой вырос холмик.