Похороны

Похороны

Вы когда-нибудь думали о своих похоронах? Ну, признайтесь!

Похороны бывают у всех, причем всего раз. Много ли в нашей жизни событий, о которых можно сказать такое?

Я начала думать о своих похоронах задолго до того, как заболела. Так, ну прежде всего мне нужен настоящий трагический шлейф из лимузинов. Обожаю лимузины. На приеме маленькие такие канапе высшего качества. И шампанское. И слезы.

И конечно фотографии. Не просто так понатыканные на доску, а подобранные профессионально. Сменяющиеся под музыку. Мультимедийная презентация.

Возвращаясь с чьих-нибудь похорон, мама неизменно со вздохом комментирует количество собравшихся: «В церкви яблоку негде было упасть, только две задние скамьи более или менее свободные. Пришло, наверное, не меньше тысячи человек». Как будто количество присутствующих на похоронах что-то говорит о масштабе личности умершего.

Значит, на моих похоронах тоже должны быть люди. Много людей. У моих родителей тьма друзей и знакомых, у сестры тоже. Да, на приличную толпу должно хватить.

Странно, но, заболев, я стала меньше думать о похоронах. Лимузины? Да куда в них ехать? И кто в них вообще полезет?

Похороны нужны живым, твердила я себе. Кроме того, я совершенно искренне считаю, что ничего не может быть хуже для родителей, чем пережить своего ребенка. А потому мои похороны должны проходить в баптистской церкви, где моих родителей будут окружать и поддерживать любящие, заботливые друзья.

Но я-то не баптистка.

Вера у меня есть. В то, что в каждом из нас живет Бог.

Но религия нас разделяет. Наука строит самолеты, а религия заставляет их врезаться в небоскребы.

Одна из самых моих любимых книг о вере — «Дао Винни Пуха» Бенджамена Хоффа. В ней основные принципы даосизма объясняются через простые воззрения Винни Пуха. Цитирую:

— Кролик — он умный! — сказал Пух в раздумье.

— Да, — сказал Пятачок, — Кролик — он хитрый.

— У него настоящие Мозги.

— Да, — сказал Пятачок. — У Кролика настоящие Мозги.

Наступило долгое молчание.

— Наверно, поэтому, — сказал наконец Пух, — наверно, поэтому-то он никогда ничего не понимает![5]

На примере Пуха, мишки-лежебоки, который никогда в гору не пойдет, Хофф объясняет даосский принцип обретения мира в душе и силы духа через непротивление естественному ходу вещей.

— Но это же не религия! — скажет вам любой баптист.

Это-то мне и нравится.

Так что я в глазах баптистов — язычница. Язычница на пороге смерти, которой приспичило быть похороненной в их церкви.

Причем похороненной не как-нибудь, а по обряду, который отражал бы мое равное уважение ко всем конфессиям. Для этого я хотела пригласить раввина, имама, буддистского монаха и католического священника. Я хотела, чтобы каждый из них рассказал о своем ви?дении того, что происходит после смерти.

Я пригласила пастора Первой баптистской церкви Джимми Скроггинза к себе домой, чтобы попросить его именно об этом — о полностью открытой службе. Просьба неслыханная — с тем же успехом можно было просить его устроить в алтаре вечеринку с пивом.

Я рассказала о своей идее папе. Он пришел в ужас, хотя и не сказал мне ни слова. Однако он поспешил заверить пастора Скроггинза, что не поддерживает моей затеи. Так что первая фраза, которую я услышала от пастора, едва он возник на пороге моего дома, была такой:

— Ваш папа считает, что вы затеяли что-то не то.

Но я все же изложила ему свою просьбу:

— Можно ли, чтобы заупокойную службу по мне читали раввин, имам, буддистский монах, католический священник и вы — все вместе?

Пастор Скроггинз был молод, но уже проявил себя проповедником милостью Божией, настоящим праведником, истово преданным Господу и несущим людям слово Христово. Подвижником веры. Он посмотрел мне прямо в глаза и сказал:

— Сьюзен, вы можете собрать у своего гроба такую «радужную коалицию», с тем чтобы каждый сказал все, что хочет, лично о вас, но не затрагивал бы вопросов своей веры.

И еще он объяснил, что сам, к примеру, никогда не стал бы испрашивать разрешения прочитать проповедь в мечети — из уважения к имаму.

— Это неприлично, — добавил он.

Он был вежлив, внимателен — и непреклонен.

Я поняла. Без горечи. Его церковь, его правила.

Поблагодарила его за визит.

Все равно, раз папа не согласен, этого не будет. Я ведь и в самом деле пыталась устроить так, чтобы отголосок моего «я-я-я» был слышен в каждой детали похорон, забыв, что похороны нужны живым. Самое утешительное, что могли услышать мои родители в этот, вполне возможно худший, день их жизни, — это те же слова, которые они слышат не один десяток лет, в которые верят.

Они, а не я.

«Не мудрствуй, — сказала я себе. — Будь плюшевым мишкой».

Пусть мои похороны будут простыми. Несколько слов. Слайд-шоу из фотографий моей жизни под музыку, его помогает мне готовить Гвен Берри, коллега-журналистка, специалист по мультимедиа. Несколько друзей. Совсем немного. Моя семья. Джону так будет легче. Он не любит быть в центре внимания.

Хотя он все равно опоздает. Улыбка. Мой Джон.

Утро он проведет, с боем запихивая детей в приличную одежду. Да пусть идут в шортах, Джон! Пусть наслаждаются жизнью, пока могут. Что для них — для моих детей — лучше, того я и прошу у тебя, Джон.

А пока я буду жить, как все даосы: в мире и покое, не смущая себя борьбой из-за желаний и верований. Буду жить сегодняшним днем.

Как писал Лао-цзы: «Будь доволен тем, что имеешь; возрадуйся, что все так, как оно есть. Когда ты поймешь, что тебе всего довольно, тебе будет принадлежать весь мир».

Я поднимаю глаза от своего айфона и оглядываю двор. Я здесь. Сейчас. Я пишу Обри: «Можешь подойти?»

Я не пишу ему зачем: просто чтобы обняться. Или, точнее говоря, поскольку я больше обнимать не могу, я хочу, чтобы он обнял меня.

Будь довольна. Радуйся. Тебе принадлежит весь мир.

Произнесите эти слова, пастор Скроггинз, если хотите. Или другие. Не важно. Делайте то, что считаете правильным.

А потом передайте мое тело науке.

Наука — вот во что я верю.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.