Назначение в лейб-гвардию

Назначение в лейб-гвардию

1

В 1895 году, когда Владимир Федоров окончил курс в Михайловском артиллерийском училище, в России началось увеличение артиллерии. Было намечено формирование семидесяти пяти новых батарей. Это обстоятельство и помогло Владимиру выйти в гвардию, что было заветной мечтой каждого выпускника училища.

Владимир попал в лейб-гвардии первую артиллерийскую бригаду, куда было назначено сразу шесть человек, хотя до перевооружения артиллерии обыкновенно попадал один человек в два года.

Владимир не питал никаких надежд на то, чтобы выйти в гвардию, так как в этом, помимо отличных отметок по успеваемости, большую роль играло дворянское происхождение и протекции, но ни того, ни другого он не имел. И только случай помог ему стать гвардейцем, да еще попасть в первую артиллерийскую бригаду – одну из самых старых и почетных частей.

Владимир еще юнкерам знал о двухсотлетней истории этой бригады и о ее героическом прошлом. Бригада вела свое летоисчисление от бомбардирской роты, сформированной Петром I при Преображенском полку еще в годы его юношества, в 1697 году. Первая артиллерийская бригада находилась недалеко от училища, и Владимир не раз слышал, с какой гордостью офицеры бригады говорили:

– Петр Великий был капитаном бомбардирской роты, он создал нашу бригаду.

Среди слушателей училища ходило много легенд о боевых подвигах солдат и командиров этой бригады. Поэтому известие о том, что он будет служить в славной гвардейской части, наполнило сердце Владимира гордостью и счастьем. Входя в офицерское собрание, он испытывал робость школьника перед первым экзаменом. Он знал, что в бригаде до семидесяти процентов офицеров имели высшее академическое образование. Да и по характеру своему Владимир был очень застенчив и совершенно терялся в незнакомом обществе.

Поднявшись по парадной лестнице на второй этаж, он вошел в пышно обставленный зал, отражавший на блестящем полу и золото люстр, и штофные обои стен, увешанных картинами и зеркалами. Это, как потом выяснилось, был зал для торжественных обедов и заседаний. Он оказался совершенно безлюден. Но из дальних дверей слышался веселый говор и стук бильярдных шаров.

«Офицерское собрание, очевидно, там», – подумал Владимир, направляясь через зал, и вдруг остановился, так как пред взором его открылось поразительное зрелище.

На большой стене зала, занимая чуть ли не весь центр его, висела огромная картина, в массивной золоченой раме. Владимир узнал Марсово поле, во всю ширину которого на фоне деревьев Летнего сада были выстроены многочисленные орудия и весь личный состав бригады.

Владимир подходит ближе, чтобы взглянуть на надпись. Она гласит: «Смотр лейб-гвардии первой артиллерийской бригады, возвратившейся с турецкой войны в 1878 году».

Прошлое ожило перед Владимиром с такой ясностью, словно все это произошло на днях. И от сознания, что теперь он сам стал офицером той бригады, на прохождение которой восторженно смотрел ребенком, он приободрился и довольно решительно вошел в бильярдную. Там находилось порядочно офицеров, но все были так поглощены наблюдением за двумя соревнующимися партнерами, что на него никто не обратил ни малейшего внимания. Владимир постоял в раздумье и опять почувствовал робость. Он уже решил, что сядет на кожаную скамью в сторонке и станет молчаливо смотреть, пока кто-нибудь не заговорит с ним.

– А, Федорини, – вдруг услышал он веселый голос и тотчас же обернулся. «Федорини» была его училищная кличка. – Рад, рад! – приветствовал его бравый гвардейский офицер Альтфатер, окончивший курс в училище годом раньше. – Ну, ты, брат, не больно-то стесняйся. Я тебя живо со всеми перезнакомлю.

Володя обрадовался старому товарищу и целый вечер не отпускал его от себя…

В первые дни в бригаде Владимир находился под впечатлением увиденного. Он подолгу любовался старинными маленькими пушками, стоящими на особом постаменте в столовой. По преданиям, эти пушки когда-то царь Алексей Михайлович подарил царевичу Петру. Они были свидетелями занятий Петра в Потешных полках, из которых впоследствии образовались регулярные пехотные части – полки Преображенский и Семеновский.

В офицерском собрании находился и музей гвардейской артиллерии, где была представлена вся история бригады. В этом музее Владимир снова увидел портреты знакомых ему по училищу артиллеристов прошлого: Петра Первого, генералов Ермолова, Кутайсова, Костенецкого. Здесь были экспонированы планы битв, в которых участвовала бригада. Макеты орудий, передков, зарядных ящиков разных времен. Тут же были вывешены портреты наиболее отличившихся в разных сражениях и геройски погибших офицеров бригады. С замиранием сердца Владимир смотрел на выставленные в витринах окровавленные мундиры героев Отечественной войны 1812 года.

И Владимир Федоров невольно проникся уважением к славным традициям бригады, к ее боевому прошлому. И командиры, и порядки, и занятия в бригаде ему казались идеальными.

Но постепенно в блестящем ореоле славы, окружавшем бригаду, он стал замечать тусклые пятнышки и ко многому относиться критически. Теперь он был офицером и начал привыкать к проявлению самостоятельных суждений. Прежде всего он обратил внимание на то, что в исконно русской артиллерийской части среди командиров преобладают иностранные фамилии. Командиром бригады был генерал Баумгартен, командирами дивизионов полковники Дельсаль и Шлейдер. Их помощниками оказались тоже офицеры с иностранными фамилиями. Засилие иноземцев на командных постах вызывало чувство обиды и возмущения у русских офицеров, но они принуждены были с этим мириться.

Генерала Баумгартена считали хорошим командиром, но это только «считалось», на самом деле офицеры его не любили. Он жил рядом с бригадой и приходил в ее расположение пешком. Это случалось редко, не более одного раза в месяц, но тем не менее весь личный состав бригады находился в постоянном страхе и трепете. Едва Баумгартен показывался из квартиры, в бригаду несся трубач, чтобы предупредить о надвигавшейся опасности. Так случилось и на этот раз.

– Вышел!.. – запыхавшись, доложил трубач дежурному офицеру.

Через несколько минут прибежал второй:

– Идет!..

Когда Баумгартен, грозно взирая, вошел в расположение бригады, офицеры застыли вытянувшись. Владимир тоже замер вместе с другими.

Дежурный офицер поспешил навстречу командиру и, стукнув каблуками, начал рапортовать.

– Отставить! – крикнул генерал. – Гвардейский-с офицер-с должен рапортовать более молодцевато-с. Подучитесь! – крякнув и откашлявшись, он двинулся дальше. Но, заметив на перчатке у одного из офицеров пятнышко, остановился.

– Это что-с? Офицер-с должен иметь белоснежные перчатки-с, без единого пятнышка-с…

Когда генерал ушел, Владимир отправился в библиотеку, где любил проводить свободное время.

В библиотеке несколько офицеров оживленно спорили. Некоторые из них горячо приветствовали перевооружение артиллерии, видя в этом смелое мероприятие. Введение шестидюймовых мортир в полевую артиллерию они считали громадным достижением русской армии, так как Россия первая среди других государств вводила на вооружение это мощное орудие, которое давало навесной огонь и было очень эффективно для борьбы с неприятелем, засевшим в окопах. Другие доказывали, что это важное мероприятие проводится с преступной медлительностью и что западные страны нас могут опередить…

Владимир видел в бригаде уже не юнкеров училища, занимавшихся «громождением слона», а серьезных, мыслящих офицеров, которые умели не только выполнять приказы, но разбираться в их смысле и даже критиковать мероприятия высших военных инстанций.

Однако, как вскоре убедился Владимир, эта критика не выходила из стен офицерского собрания, словно все это говорилось ради развлечения, просто от нечего делать.

В библиотеке иногда происходили и диспуты о том, каким должен быть русский артиллерийский офицер.

Большинство единодушно сходилось на том, что примером для русского офицера-артиллериста являлся образ капитана Тушина, с поразительной силой нарисованный Львом Толстым в «Войне и мире». Некоторые высказывали мнения, что у Толстого Тушин выведен чрезмерно скромным, даже простоватым. Но Владимира эти черты в капитане Тушине особенно подкупали. Он любил приходить в библиотеку, когда там бывало тихо, и, усевшись где-нибудь в уголке, по нескольку раз перечитывал любимые страницы. Поведение капитана Тушина в бою под Шенграбеном особенно нравилось Владимиру. Спокойствие, выдержка, сосредоточенная деловитость, непоколебимая уверенность в себе и в своих солдатах, беззаветное выполнение своего долга в бою – все это делало капитана Тушина в глазах Владимира и его товарищей идеалом артиллерийского офицера. Они были готовы ему подражать во всем.

Образцом высшего офицера единодушно признавался генерал Ермолов. Его смелый, самоотверженный, красивый подвиг на Бородинском поле воскресал перед глазами, когда говорили о доблести и отваге. Отдать жизнь на поле боя, но добиться этим решительного перелома в сражении – было мечтой каждого.

Особой любовью пользовалось в бригаде имя гвардии капитана Сеславина, знаменитого партизана Отечественной войны 1812 года, действовавшего совместно с Денисом Давыдовым. Он первый проследил, укрывшись на дереве, бегство из Москвы Наполеона и донес об этом Ермолову. У него хватило мужества оставаться на дереве до тех пор, пока не прошла мимо старая гвардия во главе с самим Наполеоном. Затем он спрыгнул и, захватив одного отставшего француза, доставил его в штаб как «вещественное» доказательство бегства Наполеона. Подвиг Сеславина горячо почитался всеми офицерами.

Бригада жила славными боевыми традициями русского воинства. Ее офицеры учились мужеству, доблести, отваге и военному искусству не у иностранных стратегов и завоевателей, а у славных русских полководцев – Петра I, Суворова, Кутузова, Багратиона, Ермолова. Владимир ощущал огромную радость оттого, что он был зачислен на службу в эту старейшую и славную боевую часть.