В юнкерском училище

В юнкерском училище

Токарев давно мечтал о независимости и самостоятельности. Ему хотелось получить такую службу, при которой можно было бы подумать о себе: заняться самообразованием и совершенствованием своего мастерства. В нем продолжала жить и созревать мысль, зародившаяся еще во время службы в полку, мысль о том, что он сможет сделать что-то значительное в оружейном деле, если у него окажутся подходящие условия.

Отправляясь в Новочеркасск, он надеялся, что в Военно-ремесленной школе будет работать именно в таких условиях, к которым так долго стремился.

Токарева приняли хорошо и положили жалованье Чернолихова – 60 рублей в месяц. О большем нельзя было и мечтать, так как младшие офицеры получали 24 рубля. Таким образом, разрешился один из главных вопросов – будущий конструктор был обеспечен материально.

Но вскоре выяснилось, что в своей мастерской Токарев не имел права делать никакой работы без ведома и разрешения начальства. Он снова попал в положение подневольного мастера и должен был тянуться даже перед мальчишками-подхорунжими, только что окончившими юнкерское училище.

Но Токареву пришлось проработать в школе всего два года, так как оружейное отделение было упразднено по приказу того же незадачливого правителя Дона, атамана Святополк-Мирского. Вместо оружейного отделения организовали портняжное. Сиятельный атаман считал, что для Войска Донского важнее портные и закройщики, нежели оружейники. «Если потребуются оружейники, – рассуждал он, – мы наймем тульских мастеров».

Закрытие оружейного отделения произошло неожиданно, и Токарев сразу оказался без работы. Нужно было как-то устраивать свою жизнь. Пойти на завод, где бы с радостью взяли такого специалиста, он не мог, так как был военным. Поехать обратно в полк оружейным мастером явилось бы для него наказанием. Пойти на два года в юнкерское училище – это был для него единственный путь, чтоб «выбиться в люди», но теперь у него имелась семья, и ее нужно содержать…

После долгих раздумий и обсуждения создавшегося положения в семье все-таки было решено, что Токарев поступит в юнкерское училище. Он рассчитывал, что, став офицером, сможет легче добиться успехов в оружейном деле.

Для мастера пути к творчеству в царской России были закрыты наглухо. Чтобы поддержать на время учебы семью, Токарев обратился за помощью к отцу и просил эти два года высылать ему деньги, получаемые за аренду земельного надела.

Отец медлил с ответом. Ему было очень лестно, что сын может выбиться в офицеры – это был бы первый и единственный случай в станице – и в то же время не было лишних денег.

Зная характер отца, Федор написал ему второе письмо, в котором уверял, что, как только он будет офицером, вернет отцу полученные деньги с лихвой. Как раз в это время был объявлен приказ о повсеместном повышении жалованья офицерскому составу. Теперь младший офицер должен был получать 55 рублей в месяц. Это известие произвело на отца бо?льшее впечатление, чем на сына: Токарев-старший согласился наконец помогать семье сына.

Федор успешно выдержал экзамены и был принят в Новочеркасское юнкерское училище. Это случилось в 1898 году, когда ему исполнилось 27 лет.

Возраст был далеко не юнкерский. Ему, умудренному жизнью, семейному человеку, предстояло сидеть на одной скамье с безусыми юнцами. Было неприятно, обидно, порой тяжело, но Токарев упорно шел к своей цели: в нем укрепилась привычка никогда не менять принятого решения.

Состав юнкеров в училище был очень пестрый. Тут и служивые из частей, учителя и гимназисты, реалисты и кадеты, и даже семинаристы. Преобладал» выходцы из богатых семей – «аристократы». Они держались особняком, независимо и гордо, щеголяли отличным обмундированием, связями с «большими» людьми.

Токарев серьезней других относился к учебе и шел в числе передовых. По математике и фортификационным работам (эти дисциплины многих пугали) Токарев всегда имел высокие оценки. Единственное, что угнетало и мучило его, была, как ни странно для казака, верховая езда. Для многих верховая езда, джигитовка, рубка лозы и другие упражнения являлись излюбленными занятиями, а для него наказанием.

Одолев строевые учения и разные военные науки, Федор очень скучал по любимому оружейному делу. Если выдавались свободные минуты, он заглядывал к знакомым мастерам, с которыми был дружен в годы работы в Военно-ремесленной школе.

Чаще всего Федор заходил к лезгину Мамаю Кичиеву, у которого когда-то выучился чеканке и чернению по серебру. Мамай лет двадцать тому назад приехал из Дагестана и, будучи искусным мастером по холодному оружию, открыл в Новочеркасске небольшую мастерскую. Он делал серебряные оправы для офицерских шашек, искусно отделывал серебром, костью и позументом седла и сбрую, изготовлял кавказские пояса с отделкой из чеканенного и черненного серебра. Работы его славились, и заказчики не переводились. Мамай был радушен и гостеприимен. Токарев любил бывать у него. Но за знакомство и дружбу с Мамаем его однажды чуть не исключили из училища.

Дело был так. Мамай по заказу офицерского гарнизонного собрания изготовлял серебряную площадку для иконы, которую офицеры собирались преподнести начальнику офицерского собрания в Новочеркасске. Мамай не мог сдать ее потому, что не умел выгравировать дарственной надписи – он был неграмотен. Токарев взялся выручить старого приятеля и, облачась в рабочую блузу, сел за работу. Вдруг в мастерскую вошел помощник начальника училища войсковой старшина Карпов и с ним разодетая женщина, очевидно жена. Токарев должен был немедленно встать и приветствовать своего начальника по уставу, но, будучи в блузе, он не мог этого сделать. Присутствие дамы отодвинуло грозу, но не предотвратило ее совсем. Токарев понимал: посрамлена честь мундира, и ему не сдобровать!

Едва ли удалось бы ему избежать исключения из училища, если б это дело не замял хорошо относившийся к Токареву взводный офицер. Принимая во внимание успехи и семейное положение Федора, начальство ограничилось выговором, но предложило немедленно прекратить всякие связи с «мастеровщиной».

Это было тяжелым ударом для Токарева. В мастерскую ходить он перестал, но заниматься гравировкой не бросил. В училище юнкера знали об этом и порой просили его сделать на память какую-нибудь надпись на портсигаре, часах или новом оружии.

Два года пролетели быстро.

Какие знания получил Токарев за два эти года пребывания в юнкерском училище, вряд ли стоит говорить. Главное же, к чему он стремился, было почти достигнуто. При выпуске из училища он получил чин подхорунжего, а через шесть месяцев службы должен был стать хорунжим, то есть офицером. Чин хорунжего в казачьих частях соответствовал подпоручику в пехоте и корнету в кавалерии.

«Теперь, – размышлял Токарев, – легче будет служить и работать». Несмотря на то что в училище ему два года внушали, что офицеру не положено работать, что он должен командовать, Федор мечтал именно о работе, о большом труде, по которому тосковало его сердце.

По окончании училища Токарев изъявил желание поехать в тот же полк, где служил до этого.

По уставу Токарев должен был явиться в полк на своем коне. Это его сильно озадачило. Обмундирование юнкера он мог подогнать под подхорунжего без особых затрат, но на приобретение доброго коня требовалось не меньше двухсот рублей. Таких денег взять было негде. Станичное правление в ссуде отказало. С болью в сердце Токарев вынужден был просить разрешения явиться в полк без коня, а по производстве в офицеры, на деньги, отпускаемые взаимообразно из полковой казны, приобрести коня и снаряжение.

В августе 1900 года Токарев прибыл в 12-й полк, стоявший по-прежнему в Радзивилове. На этот раз не только казаки, но и офицеры встретили его радушно, почти как равного. Это успокоило Токарева, и жизнь стала ему рисоваться в более радужных красках. Однако отдаться любимому делу ему довелось не сразу. Этому, к великому огорчению Токарева, предшествовал очень длительный период.

Теперь он служил офицером в 6-й сотне, стоявшей в двух верстах от Радзивилова. В город ходить было далеко и утомительно, и Токарев снял комнату у своего командира, ведя тихую, однообразную жизнь… В офицерском обществе, несмотря на внешне радушный прием, Токарев чувствовал себя чужим. Спорить он не любил, водки не пил, в карты не играл, а потому и был всегда одинок. Живя в глухом местечке, Токарев был оторван даже от оружейной мастерской. Чтобы убить время, он начал рисовать. Это искусство, с детства любимое им, снова увлекло Федора. Освоившись с итальянским карандашом, он достал краски, взялся за живопись и достиг для любителя серьезных успехов.

Вскоре Токарев был произведен в хорунжие и уехал в Новочеркасск, так как после производства в хорунжие офицеры обычно увольнялись на льготу до следующего наряда в полк, который давался через несколько месяцев согласно очереди.

Но и в Новочеркасске Токарев не бросил рисования и живописи. У него появился интерес к фотографии. Встретившийся ему случайно один знакомый семинарист показал очень хорошие снимки, сделанные из самодельного аппарата. Федор довольно быстро смастерил новый аппарат, который привел в восторг семинариста…

Получив наряд на службу, Федор в январе вернулся в тот же полк и был назначен заведующим оружейной мастерской, но это была лишь прелюдия к той большой и увлекательной работе по оружию, которая началась через пять лет. Годы, предшествовавшие ей, не ознаменовались для Федора сколько-нибудь значительными переменами в личной жизни, но в это время произошли события, потрясшие всю страну.

Полк, где служил Федор Токарев, стоял в глухом городишке на краю империи, и вести о событиях в России приходили туда в приглушенном и весьма искаженном виде. Даже длившаяся около года русско-японская война как-то не коснулась жизни полка.

Слух о кровавых событиях в Петербурге 9 января 1905 года долетел сюда в виде очень отдаленных раскатов. Высшее начальство старалось не только казаков, но и младших офицеров держать в неведении. Казаки должны были быть всегда готовы к выполнению приказа командования рубить внешних и внутренних врагов, они не должны были забивать себе головы мыслями о том, что происходит в России, за них думает начальство. В таком же духе воспитывались и младшие офицеры. Ввиду этого Токарев так же, как и другие младшие офицеры из небогатых казаков, стоял в стороне от общественных событий и не знал правды о них.

Семь лет пребывания в полку не внесли в его жизнь никаких существенных изменений, и мы не будем о них говорить. Остановимся лишь на том, что произошло в 1907 году. А произошло вот что.

В августе 1907 года в полку был получен приказ – командировать одного из офицеров в Офицерскую стрелковую школу в Ораниенбауме.

Выбор пал на Федора Токарева. Собираясь в Ораниенбаум, Токарев не мог даже предполагать, что именно в Ораниенбаумской стрелковой школе окончательно определится его призвание.