3. Не все немцы дураки

3. Не все немцы дураки

Потсдам населяли, т. е. были там особенно заметны, мамы с колясками, эвакуированные из горящего в еженощных бомбежках Берлина, и постоянные жители-старички, такие же стильные, как сам город. Все, способные к труду, работали на войну. Шли мужчины преклонного возраста в цилиндрах, котелках и конотье, чинные чопорные старушки в черном, только в черном, с горжетками из драгоценных мехов, со старинными брошами на обязательных кокилье из старого валансьена. В СССР некогда состоятельная бабушка давно отдала бы такие украшения внучкам. Немецкие же внучки носили модное, не отнимая у бабушек их достояние. Вообще, в сравнении с Москвою, в Германии меня сильнее всего поразили нарядные и ухоженные старики и дети.

У некоторых старушек в мехах и старомодных костюмах-тальер заметила я приколотые вместо брошек значки со свастикой — партийные. Однажды рядом со мною на трамвайной остановке оказалась аристократического вида старушка, правда, без свастики.

Выгляжу я нарядно. Немки любуются моим шарфом армянского шерстяного кружева, вещью моей бабушки. Старушка тоже, вижу, хочет спросить о шарфе, смотрит, любуется, но воспитанно молчит. Пошел дождь. Она открывает зонтик и — вся обаяние, подвигает в мою сторону, приглашая сесть поближе. Любезно благодарю. По моей речи заметив, что я не немка, также любезно спрашивает: мой националитет.

Не француженка ли я? «Нет», — улыбаюсь. «Полька?» — «Нет, я русская».

Надо было увидеть лицо старушки: и брезгливость, и возмущение, и ненависть на нем смешались. «Шопинг» сделали плечи. Значит, я остарбайтерин, но без значка! «Шопинг!» — я из вражеской страны! Зонтик, конечно, рывком уплыл в сторону.

— Где ты взяла это? — строго спрашивает она, дернув меня за шарф. Будто не заметив этого «ты» только из интереса спортивного любезно отвечаю:

— Видите ли, мадам, (сознательно не сказала «гнедиге фрау»). Я с Кавказа. Это наше национальное вязание (сказала mettles — она должна понимать это слово). Делала моя бабушка. Я казачка. — Kosakin.

— Kosakin? Frau Kosakin! — она оторопела, гнев и презрение исчезли. Она уже слыхала, что казачьи легионы сформированы из русских на ее земле, и сокрушенно бьет себя по бедру. Не подойди трамвай, она могла бы пригласить меня на чашку Bohnenkafe которым прежде пахли сами улицы Потсдама.

А другая такая же старушка — аристократка фон Ягов в эти же дни в Берлине осыпает ласками гостеприимства мою русскую подругу Женечку Чукаловскую и ее мужа скульптора.[30] Вдова крупнейшего императорского чиновника, воспитанная в духе старой Германии, наивно верит, что после войны приедет в Россию искать могилу убитого сына. Мы ее не разуверяем, уже хорошо зная, что на освобожденных землях могилы немцев в лучшем случае сравнены с землей.

Еще «картинка» под заголовком «Немцы бывают разные». Еду из Берлина в метро домой, в Потсдам. Разговорилась по-русски с какой-то несчастного вида остовкой со значком ОСТ. Напротив сидит немец, немолодой, бюргерского типа, в тирольской шляпе с пером, типичным для тех, кого называют, «колбасниками». Он вроде бы прислушивается к нашему русскому разговору. Остовка на остановке выходит. Рядом с моей скамьей в тесноте встала дама, молодая, с пакетами. Тирольская шляпа обращается ко мне:

— Э, встать! — не сразу понимаю, чего он хочет. — Ты ослепла?! Немка стоит, — он указывает на даму, — а ты сидишь? — И ко всему вагону: — Русская сидит, а немка должна стоять!

Все свидетели сцены прячут глаза и молчат: сочувствие русским — государственная измена. Но никто его и не поддержал, ни вздохом, ни мимикой. Возмущенная предельно, отвечаю все-таки вежливо:

— Эта немка моложе меня. Если вы мужчина, это вы должны уступить место даме. И потом, почему вы говорите мне «ты»?

— Где твой ост? (значок) — рявкает колбасник. Ношение значка для восточных рабочих обязательно. У меня же с собой нет никаких документов.

На остановке краснолицый немец пальцем подзывает с перрона шуцмана. Что-то ему говорит гневно. Тот готовно и шустро козыряет и устремляет указующий перст в мою сторону. Шуцману я повинуюсь, выхожу, бросив молнию взгляда на колбасника. Он ворчит мне вслед. «Эти русские хуже грязных негров, те, по крайней мере, знают свое место»! (негры встречались среди англо-американских военнопленных).

Шуцман, однако, отводит меня от тронувшегося вагона. Он тоже краснорожий, тоже типа «колбасника», но этот дядька в форме говорит мне: «Подождите следующий поезд, пани!» И презрительно махнув рукою вслед отошедшего состава, извиняющимся тоном произносит: — «Это глупый немец! Однако, пани, не все немцы дураки, не все!» Шуцманами работали или, совсем пожилые немцы, или инвалиды этой войны, хлебнувшие горя…

Следует отметить, однако, что если бы не изобилие иностранных рабочих, уличная полиция была бы и не нужна: немцами всюду соблюдался невиданный нами порядок и дисциплина. То, что входит в немецкое понимание слова «культура».