9. Не злой

9. Не злой

Случай должен быть уж совсем из ряда вон выходящим, чтобы Юра сильно заволновался, занервничал. Он почти всегда владел собой, был сдержан в общении, чаще немногословен. И хотя всегда издевался и потешался над словосочетанием «настоящий мужчина», сам таковым был. В обыденной жизни, как говорили в команде агни-йогов», с которыми мы в 1980 г. отправлялись в Шамбалу, «никогда не тусовался». С этой самой командой мы добрались до гор Армении, где и осели почти на три месяца. И вот однажды два «продвинутых» адепта учителя Тоши (В. Шуктомова), некие супруги Н.Б. и И.Б. стали убеждать Юру в том, что все его «беды» происходят из-за психологической закованности. Ему, дескать, надо срочно расковаться, расслабиться, чтобы войти в число энергетически и трансцендентно продвинутых адептов команды. Они тут же взялись за его «расковку». Юра, по природе своей экспериментатор, был совсем не против такового действа над собой. Только серьёзные жизненные эксперименты он обычно ставил сам.

«Ну, валяйте, расковывайте», — сказал он. Втроём они зашли в соседнюю с нашей палатку супругов Б., так что происходящее в ней я могла хорошо слышать. Адепты кричали, ругали, обзывали его, пели мантры, советские песни, плясали. От происходящего содрогалась и их, и даже наша палатка. Всё это продолжалось более получаса. Наконец слышу спокойный голос Юры: «Да, бросьте, ребята, вы уже вспотели, ещё Кондратий хватит». А должен был бы тоже вскочить и пуститься в пляс, запеть мантру или завопить истошно. Шарлатанство, я думаю, он чувствовал прекрасно и даже до нашей совместной поездки с агни-йогами. Но настроение и внутреннее его состояние после самостоятельных и серьёзных экспериментов над собой с голоданиями и диетами стало таковым, что нужно было срочно бежать куда глаза глядят с насиженного болезнями места. Помогло движение, взгляд со стороны, общение с этими, на первый взгляд, странными людьми. Что касается путешествия, об этом можно прочесть у Ю. Морозова в «Подземном блюзе» и у меня во «Вратах».

Юра мог быть раздражительным. Больше всего его огорчало, когда ему мешали сочинять и записываться. Не удалось, например, выкроить времени на студии для своих дел, а если всё происходило дома, то мог «достать» какой-нибудь сосед сверху, сбоку или снизу, затеявший в выходной день ремонт или подвеску люстры. Юра начинал громко возмущаться: «Кульки проклятые, постукиватели! Не хрен им делать…» Кого Юра называл «кульками»? — Людей, достигших определённой формы фигуры, напоминавшей кулёк с сахарным песком. А вообще в целом — совковых обывателей, «кульков» на ножках, увешанных авоськами, людей, лишённых всякой жизненной и интеллектуальной привлекательности.

Вспоминается один очень характерный случай. Летом мы обычно с палаткой, рюкзаками отправлялись в Крым, но в 1979 г по чьей-то рекомендации соблазнились поездкой в село Прохоровку на берегу Днепра Мы нашли прекрасное, уединённое место на побережье. Юра поставил палатку, мы набили матрац сеном, сделали постель. Юра развёл костёр, а я стала готовить овощи для варки супа. И вдруг, о, ужас! В 2–3 метрах от нас два парня ставят палатку и при этом врубают на полную громкость транзисторный приёмник. Тут у Юры посыпались не только «ё-моё», но и весь русский ассортимент ругательств. Он тут же затоптал костёр, снял и сложил палатку. Вещи и продукты закинули в найденный нами для «стола» ящик, и, взяв свободными руками края нашего матраца, двинулись на поиск новой стоянки. Есть слайд, запечатлевший нас во время этого нервного перехода. Юрин фотоаппарат «Смена» снимал и на автоспуске. Он бесперебойно служил нам до 1980 года, когда Юра в благородном порыве зачем-то подарил его армянскому мальчику Лернику из деревни Цахкашат, сыну хорошего человека Мартына Мнацаканяна, помогавшего нашей команде с продуктами и разными житейскими проблемами в горах Армении.

Когда ничего не отвлекало, Юра буквально утопал в работе, будь то запись на студии, писательский труд, починка собственной аппаратуры или даже важные домашние дела. Всё делал спокойно, внимательно, сосредоточенно. Печатать с его рукописного текста было легко. Почерк ясный, ровный уверенный.

Бытовых конфликтов с людьми не помню, разве только единственный случай с соседской собачкой, болонкой, которая вдруг надумала на лестничной площадке ухватиться зубами за его штанину брюк. Юра легонько стукнул её своей полупустой полевой сумкой. А соседка, идущая с собачкой на прогулку, стала скандально орать, что у неё есть связи в милиции и она найдёт на него управу. Но собака убежала вниз, а пыл соседки погас, как и загорелся. Мы продолжали мирно здороваться с соседями по лестничной площадке, а они снами.

Меня Юра часто ругал за какую-нибудь халтуру — ошибки в тексте, неэкономность в хозяйстве, неправильные пропорции и перспектива на рисунках и пр. Я старалась измениться, быть внимательнее, делать всё так же хорошо, как и он. Иногда удавалось.

Юра не любил поддерживать родственные отношения ни со своими, ни с моими родственниками. Переписывался только с матерью. А были ещё многочисленные родственники в Омске. В отношениях с матерью не чувствовалось настоящей теплоты. Она раздражала его приверженностью ко всем обывательским стандартам. Они совсем по-разному представляли жизнь, её смысл и своё место в ней. Но если Юра чувствовал в человеке талант, искру Божью, как он говорил, с таким человеком ему хотелось общаться, поддерживать отношения. Таким на первых порах был, например, Тагир. Но как только тот стал, как все, Юра потерял к нему всякий интерес.

Близких друзей, с которыми бы Юра дружил в полном смысле этого слова, делился сокровенными переживаниями, раскрывал душу — не было. Были приятели, коллеги, музыканты, которых он уважал, интересовался их профессиональным мнением. Но это «многие»… Самодостаточность характерна для Юры на всём жизненном пути.

Скорее он мог раскрыться перед любимой женщиной. Но всё равно и тогда рядом находился как бы «он», наблюдающий и контролирующий себя. Очень хорошо это своё состояние он описал в повести «Зона возврата». Со временем какие-то его «волчьи» качества передались и мне: а именно — состояние внутреннего одиночества, неверие в возможность полного взаимопонимания с кем бы то ни было. Юра остро чувствовал малейшую небрежность людей в общении, лицемерие. Даже намёк на такие качества мог оттолкнуть его навсегда.

Под внешним спокойствием скрывалось подводное течение! Порою буря! И это выплёскивалось в творчестве. У нас с Юрой было много общего: любовь к искусству, глубокое уважение к подлинным творцам, трепетное отношение к моменту творчества, наряду с этим безразличие ко многим бытовым вещам, презрение к обывательщине и конфликтам, скандалам. В самые трудные и горькие дни нашей общей судьбы мы общались без контрударов и выяснений отношений. Может быть, это неправильно, честнее расстаться. Но у нас не получилось. А ещё общим являлась любовь к книгам, чтению, к природе и животным. Два раза мы попадали в «команды» по стечению обстоятельств. Ничего путного из этого не вышло. Во второй половине 70-х такая «команда» сформировалась в Суйде. Мы её называли «суйцами». Юра даже планировал создание некой «коммуны» с С. Моисеенко и А. Кузнецовым (в «Подземном блюзе» Лёша-молчун). Сними Юра разошёлся навсегда в 1978 году. То есть сообщество просуществовало недолго. В нём было ряд других менее интересных и примечательных личностей. А. Кузнецов погиб в 1994 г., спасая из дома С.М. имущество при пожаре. Сам Сергей Моисеенко погиб в 2005 г в Красном море, на которое мечтал поехать ещё в 70-е годы. Он, его вторая жена, друг (этих людей я уже не знала), увлеклись нырянием с аквалангами. Все они погибли, о чём в своё время сообщалось в «Вестях» и есть данные об этом в Интернете.

Вторая «команда» — это небезызвестные агни-йоги. С ними связана поездка в Армению, на Белое море и Карельский перешеек. И об этом Юрой и мной написано достаточно.

Вся душевная конструкция Юрия Морозова неразрывно связана прежде всего с музыкой, литературой и философией. После 1980 года им написана «Песня силы» — философский трактат, который следует отличать от поэтической «Песни силы», опубликованной мной в книге «Наши дни». Что Юра читал? Конечно, большую часть русской и западной классики, книги по искусству и философии, воспоминания и мемуары тех людей, которые его интересовали, в последнее десятилетие — много православной святоотеческой литературы. Прежде всего, Святого Праведного о. Иоанна Кронштадтского и о нём, Святого Преподобного Серафима Саровского и о нём, книги о юродивых, о новомучениках. Я не помню, чтобы хоть один день прошёл без книги. Всё, что есть в нашем доме, читано и перечитано: А. Толстой, Н. Лесков, В. Набоков, А. Солженицын, И. Бунин, В. Шаламов, масса самых разнообразных книг о Первой и Второй мировых войнах, книги по истории кино, живописи, музыки и т. д. Юра постоянно покупал книги, из которых постепенно и составилась наша библиотека.

С ним всегда было очень интересно. Но, конечно, не только из-за книжных знаний и возвышенного интеллекта, а более из-за того, как всё это преломлялось в его сознании и психике и вдруг, так неожиданно и свежо, представало в новом свете. Он не просто читал и запоминал, он всегда размышлял о прочитанном, делился мыслями. Тут же хотелось взять и прочесть именно эту книжку. Много книг мы прочитали вслух. Это было в те времена, когда в нашем доме отсутствовал телевизор. Этот период охватывает почти двадцать лет. Вслух мы прочли Гомера, «Троецарствие» (трижды) Ло Гуаньчжуна, Пу Сун Лиина, сказки разных народов, А. Камю и т. п. Никогда не читали детективы и современные западные бестселлеры типа С. Кинга. Морозов всегда сторонился популярщины, того, что нравилось большинству.

Явления и события Юра порою видел или представлял в новом или даже каком-то фантастическом аспекте. Повесть «Зона возврата» даёт особенно много для понимания его личности.