Ирина Прохорова, или Поразительная современная женщина

Мы с Ириной Прохоровой познакомились и, можно сказать, подружились, когда я была на стажировке в Москве, вскоре после распада Советского Союза и прихода к власти Ельцина осенью 1991 года – в самое счастливое время в ее жизни. Так она говорила тогда, так говорит и сейчас. Ирина работала редактором в журнале «Литературное обозрение»; она готовила номер, посвященный эротической традиции в русской литературе. Этот номер стал своего рода сенсацией, среди прочего потому, что в нем впервые появилась обсценная лексика вместо пропусков-точек. На тему точек в этом номере была напечатана небольшая статья моего учителя Владимира Федоровича Маркова. В нем появились статьи Андрея Зорина (с которым меня познакомила Прохорова той же осенью) «Барков и барковиана» и «Ода Приапу», а также Кирилла Федоровича Тарановского (у которого я тоже одно время училась) о скандально известной поэме «Лука Мудищев» и сама поэма. Маргарита Павлова из Пушкинского Дома (мы познакомились тогда же) напечатала «распоясанные» письма Розанова. Более современному материалу, неприличным рисункам Эйзенштейна, были посвящены заметки Марка Кушнировича, опекавшего В. В. Шульгина[602]. Была статья Семена Карлинского о гомосексуализме в русской культуре; он много лет поощрял меня в моих занятиях, в особенности Зинаидой Гиппиус, а когда я перешла в Беркли, мы с Семеном Аркадьевичем стали коллегами и друзьями. Были в этом номере статьи Александра Жолковского и моя – «Суета вокруг кровати: утопическая организация быта и русский авангард», которую Прохорова перевела с английского. Это была моя первая статья, напечатанная в России.

* * *

Осенью 1991 года Ирина Прохорова приходила ко мне в гостиницу «Академическая» на Октябрьской площади. Мне было интересно поближе познакомиться с молодой русской женщиной, красивой, умной, импонировавшей мне своей созидательной энергией, а ей, как мне казалось, – с американкой из старой эмиграции. Тогда, да и потом, я не знала в России людей, подобных Ирине Прохоровой. Теперь мне кажется, что она – самая талантливая и успешная женщина, которую я когда-либо знала, и не только в России[603].

Мы обсуждали задуманный ею журнал. Я рассказывала об американской академической жизни и о старой эмиграции, даже давала какие-то советы по поводу журнала – читателю уже известно, что у меня есть предпринимательская жилка. По замыслу Ирины в ее журнале должны были печататься литературоведы, работающие в России и за ее пределами. Как мы знаем, первый номер «Нового литературного обозрения» под редакцией Прохоровой, с интернациональной редколлегией и статьями, написанными по обе стороны российских границ, вышел в 1992 году. «НЛО» быстро завоевало звание лучшего филологического, а затем и культурологического журнала в России, и добилась этого, конечно, Ирина Дмитриевна, очаровательная железная женщина-workaholic. (Уже много лет спустя Ирина говорила мне, что она и ее брат Михаил – трудоголики.)

В начале 1990-х Прохорова жила еще вполне скромно, так что в 1991 году я дарила ей какие-то западные вещички, купленные в «Березке», а когда я разболелась гриппом, она принесла мне варенье, сделанное ее тетей, которая жила с ней и братом Михаилом после смерти их родителей и вела хозяйство. Получив контрамарки на спектакль в Театре имени Вахтангова от игравшей в нем актрисы, я пригласила Иру; кажется, нам не очень понравилось, но, к своему стыду, я не помню ни имени актрисы, ни названия пьесы. Я тогда работала в архивах Ленинской библиотеки и ЦГАЛИ и рассказывала Ирине о своих разысканиях, связанных, в частности, с той же Гиппиус, и о замечательном Александре (Саше) Соболеве, «архивном юноше», как я его прозвала.

Мы с ним познакомились предыдущей весной на первой в России конференции, посвященной Дмитрию Мережковскому, организованной Н. В. Королевой[604]. На ней юный Соболев, студент МГУ, сделал единственный заинтересовавший меня доклад – о «тройственном союзе» Гиппиус с Мережковским и Дмитрием Философовым. Говорил он очень тихо, и я потом попросила у него текст доклада, из которого узнала много нового. Доклад был в дырках, склеенный скотчем; как я потом узнала от К. М. Поливанова[605], мне достался единственный экземпляр. Той осенью я опять подошла к Саше в рукописном отделе Ленинской библиотеки, где он почти всегда уже сидел, когда я приходила; все заказанные мною архивные материалы он уже когда-то просматривал. У нас образовались приятельские отношения; он помогал мне расшифровывать неразборчивый почерк, а я приносила ему американские сигареты и виски, опять-таки из валютной «Березки». Когда я поехала в Ленинград, только что ставший Петербургом, позаниматься в Пушкинском Доме, Соболев, к моему удивлению, тоже там оказался и стал оказывать мне ту же помощь, а я рассказывала ему и другим «архивным юношам» о русских писателях, живших в эмиграции. Их больше всего интересовал Довлатов.

Перед отъездом домой я попросила Соболева стать моим «научным помощником» (research assistant[606]) за 5 или 10 долларов в час; тогда это были большие деньги[607].

* * *

Знакомство с Ириной привело к многолетним отношениям, продолжающимся до сих пор. Когда мы встречаемся в Москве, она всегда ведет меня в ресторан; в Америке приглашаю я – такая у нас установилась традиция. Прохорова печатает мои статьи в своем журнале, а в 2008 году в ее издательстве вышла моя «Эротическая утопия». В 2014 году «Новое литературное обозрение» издало в своей мемуарной серии дневник Александра Судоплатова.

Как я пишу, юношей он, как и мой отец, был в Белой армии, а после того как папа опубликовал свои воспоминания о своем годе в ней, между ними завязалась переписка и Судоплатов прислал папе оригинал дневника. Я пишу об этом в главе об отце: как в киевском архиве я разговорилась с молодым человеком, Ярославом Тинченко, который неожиданно спросил меня, не знаю ли я, где находится дневник Судоплатова. Узнав, что дневник у меня, он предложил его напечатать[608]. Мы договорились, что осенью, будучи в Москве, я передам его в издательство, называвшееся, кажется, «Витязь».

За традиционным ужином с Прохоровой в Москве я рассказала ей эту историю; Ирина с удивлением спросила: «Почему вы его нам не предложили?» – на что я ответила: «Мне в голову не приходило, что «Новое литературное обозрение» заинтересуется белогвардейским дневником». Он лежал у меня в гостинице на Старом Арбате; Ирина пошла со мною его смотреть. Решив, что этот дневник действительно представляет собой интересный документ, она забрала его с собой и показала Абраму Ильичу Рейтблату, редактору серии «Россия в мемуарах», одобрившему наш публикаторский замысел. Я поставила одно-единственное условие: комментировать дневник должен будет Ярослав Тинченко, с которым меня свел счастливый случай и который первым сказал: «Нужно напечатать». «Дневник» Судоплатова вышел в «Новом литературном обозрении» замечательным изданием, со всеми великолепными рисунками автора.

Бывает, однако, что я предлагаю Ирине сочинения ныне живущих авторов – так, например, было с поразительной книгой профессора Йельского университета Владимира Александрова «The Black Russian» (2013). Это биография чернокожего американца Фредерика Томаса, сделавшего блестящую предпринимательскую карьеру в России на рубеже XIX – ХХ веков, где он стал Федором Федоровичем. Меня, поклонницу Александра Вертинского, заинтересовало знакомство певца с российским миллионером Томасом, ставшим хозяином знаменитого московского кафешантана «Аквариум»[609]. В прошлом – вполне традиционный литературовед Александров поменял научную ориентацию. Он проявил себя как изощренный ученый детектив: кропотливейшей работой в архивах самых разных стран Володя реконструировал жизнь Томаса, сына бывших американских рабов, и, по его словам, получил от этого огромное удовольствие. Эта книга сейчас переводится на русский язык и скоро выйдет.

* * *

В Америке мы с Прохоровой чаще всего встречаемся на славистских конференциях, но несколько раз она приезжала просто в Беркли с докладами. Мне навсегда запомнилось, как однажды на вечеринке у Юры Слезкина гостившая в наших краях Ирина буквально заворожила всех своим сольным танцем. Оказалось, что ко всему прочему она умеет танцевать. Ирина была в черной шапочке с вуалью и длинных черных перчатках, которые мы с ней в тот день купили в Сан-Франциско. Танцуя, она медленно стягивала эти перчатки – прямо как в классическом стриптизе! Запомнился мне также ее визит к Живовым (в Москве) и рассказ о своей семье: отец занимал высокую должность в Госкомспорте, а мать работала в Институте химического машиностроения; в ее раннем детстве дружно жили в коммунальной квартире, затем переехали в «хрущобу» на ВДНХ. Когда мы с ней познакомилась (да и какое-то время после этого), Ирина с младшим братом там и жили. Я спросила, как ее брат – к тому времени уже миллиардер – начинал «строить» свое богатство; Прохорова сказала, что все началось с варки джинсов, но в детали не вдавалась.

Ирина Прохорова в шляпке, купленной в Сан-Франциско (1998)

Уже много лет я задаю ей вопросы о Михаиле Прохорове; он мне интересен как исключительно талантливый, сам себя сделавший человек: мне такие нравятся. Хорошо известно, что Ирина возглавляет благотворительный Фонд Михаила Прохорова, который поддерживает различные культурные и научные проекты в российских регионах, организует книжные ярмарки и культурные мероприятия в Красноярске и других местах.

Мне импонировало, что Прохоров выдвинул свою кандидатуру на президентских выборах 2012 года[610], и я следила за ним в прессе[611]. Запомнился разговор с Ириной в редакции «НЛО» на Тверском бульваре о том, что она поддерживает связи с предвыборной кампанией. У себя в Беркли я смотрела дебаты Прохорова с оппонентами, но самое большое впечатление на меня произвели дебаты между представлявшей брата Прохоровой и Никитой Михалковым, которые Ирина выиграла: сомнений в этом не было даже у ее оппонента, в конце спора признавшегося, что если бы кандидатом в президенты была она, то он голосовал бы за нее! В результате Прохорова стала еще и телезвездой – умной, достойной, всегда элегантно, но неброско одетой. С того времени ей регулярно задают вопрос: собирается ли она выставлять свою кандидатуру, например в Госдуму.

Еще мне нравится в Ирине смелость: она публично выражает свое отношение к путинскому режиму, в первую очередь к «закручиванию гаек» и внешней политике. Как и многие представители либеральной интеллигенции, она выступала против аннексии Крыма и военных действий России на востоке Украины, теперь выступает против операции в Сирии – в том числе потому, что та усугубляет экономический кризис в России: вместо того чтобы направлять финансовые ресурсы на внутренние нужды, Путин занят экспансией и российскими интересами за границей (какими он их себе представляет). Прохорову, с ее феноменально разнообразной деятельностью и работоспособностью, остается только поприветствовать.

* * *

В 1998 году я приезжала на очередные организованные Прохоровой Банные чтения («Социология и метафизика успеха») с докладом о мафиозных надгробиях в России 1990-х годов: «Успешный мафиозо – мертвый мафиозо…» Так как я начала с Мавзолея, слушатели стали выходить из зала, но, осознав, что доклад мой – не о Ленине, а о новых надгробиях (и сопровождается показом фантастических, тогда еще аудитории неизвестных екатеринбургских кладбищенских памятниках), возвращались. В рамках XXIV Московского кинофестиваля Ирина с моей подачи устроила конференцию «Белая гвардия в Голливуде» – о русской теме в американском (и европейском) кино 1920–1930-х годов.

Как я неоднократно пишу, на рубеже XX–XXI веков я увлеклась маргинальными темами. Первые варианты моих статей о мафиозных памятниках и русских статистах в голливудских фильмах о России были опубликованы в «Новом литературном обозрении». Лучшим фильмом был «Последний приказ» (1928) Джозефа фон Штернберга с великим немецким актером Эмилем Яннингсом, игравшим бывшего главнокомандующего царской армией, который после революции попадает в Голливуд и становится жалким статистом. По иронии эмигрантской судьбы безымянными статистами в «Последнем приказе» были настоящие русские генералы. Этот фильм я показала на кинофестивале, и он имел предсказуемый успех. Последний раз я его показывала в Коктебеле в рамках Волошинских чтений в 2011 году – успех был не меньший.

* * *

Одним из принципов «НЛО» стало новое отношение к филологии, установка на пересмотр установившихся филологических практик в российском литературоведении и введение в него «веселого» начала: «самых разнообразных жанров (кроме скучных и непрофессиональных)».. Об этом писала Прохорова в обращении к читателям в первом номере. В каждом номере по-прежнему есть разделы по теории, истории и практике, а культурологический подход к тексту постепенно приобрел не менее (иногда и более) важное значение, чем узкое, строго филологическое понимание художественной литературы.

Журнал менялся, уделяя все больше места новым течениям в гуманитарных науках: новому историзму, междисциплинарности и существованию человека в обществе, тому, что главный редактор и авторы «НЛО» называют «антропологическим поворотом»; западная наука знала «культурные», «постмодерные», «пространственные», «географические», «антропологические» повороты, и все они основывались на преодолении дисциплинарных границ. В связи с переменами в ориентации журнала менялся состав его редакторов; сейчас отделом теории заведует Николай Поселягин, отделом истории – Татьяна Вальзер, а отделом практики – Александр Скидан. Бывшего сотрудника «НЛО», милейшего Митю Харитонова я благодарю за редактуру этой книги.

Ирине Прохоровой я приношу благодарность за поддержку моих научных и околонаучных начинаний. Я печатаюсь в России в основном благодаря ей. Если говорить о миссии старой эмиграции – своеобразном возвращении на бывшую родину, – то издательство «Новое литературное обозрение» и его главный редактор помогли мне осуществить мой замысел: вернуть мою семью и близких ей представителей белой эмиграции в Россию. Благодаря Ирине мои «Записки русской американки» опубликованы здесь. Напомню, что Судоплатов писал отцу: «…сознание того, что когда-нибудь (ведь наша жизнь прошла для будущего) там в России кто-то возьмет в библиотеке Вашу Книгу или сборник „Первопоходник“», прочтет их, задумается и понесет скромный букетик к памятнику Белому воину или поедет поклониться кургану на Перекопе, – нас утешает»[612]. Извините, Бога ради, за сентиментальную высокопарность – мне лично белогвардейский дискурс близок и одновременно чужд, но это сентиментальное чувство я в данном случае разделяю.