Смерть героя

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Смерть героя

Следующее военное столкновение между израильтянами и филистимлянами произошло в долине Эла. Филистимляне расположились станом «на горе с одной стороны, а израильтяне на горе с другой стороны, и между ними была долина».

Так стояли они друг против друга в течение сорока дней, не двигаясь с места. Ни одна сторона не хотела брать на себя риск и переходить в наступление, которое повлекло бы за собой необходимость сойти с горы и атаковать противника, окопавшегося на вершине. Атакующие должны были бы медленно карабкаться по отвесному склону и явились бы удобной мишенью для стрел противника, укрывшегося за скалами и кустарником. Сверху также было легко обрушить всю мощь мечей и копий на сынов Израиля.

Тяжело было на душе у Саула. Из стана филистимского каждый день, утром и вечером, выходил единоборец по имени Голиаф, великан из Гата, «ростом в шесть локтей с пядью» и вооруженный с головы до ног. Никто из сынов Израиля не был способен сойти навстречу ему и сразиться с ним. Филистимлянин поносил полки израильские, и воины и сам царь были объяты страхом.

Саул обещал одарить великим богатством всякого, кто вступит в единоборство с филистимлянином. Но никто не вызвался выйти на бой с ним. Положение было серьезным. Саул опасался, что если не найдется ни одного израильского воина, который выйдет на бой с Голиафом и победит его, то мораль его ополченцев падет до такого уровня, что они уступят, покинут поле боя, разбредутся по домам и станут тогда рабами филистимлян.

Спасение пришло на сорок первый день в образе пастушка, который был «молод, румян (или рыж) и красив лицом». Это был Давид, сын Ишая из Бет-Лехема в Иудее. Давид вступил в единоборство с Голиафом и победил его. Увидев, что их силач умер, филистимляне побежали. После этого поднялись мужи Израильские и Иудейские с боевым кличем и гнали филистимлян до входа в долину и до ворот Экрона.

Саул не позволил Давиду возвратиться в дом отца его. Юноша понравился ему. Но когда царь возвращался с войны домой, он был огорчен тем, что услышал. Женщины из всех городов Израильских выходили ему навстречу с песнями и плясками и восклицали: «Саул победил тысячи, а Давид — десятки тысяч!» Саул понял зловещий смысл этих слов, и сказал в гневе людям, бывшим с ним: «Давиду дали десятки тысяч, а мне тысячи, ему недостает только царства». Теперь и его, Давида, сына Ишая, царь причислил к своим врагам. И напал злой дух от Бога на Саула, он не знал ни мгновения душевного покоя, желая увидеть Давида мертвым у своих ног.

…Саул погиб на войне. Как и Самсон, он сам пошел на смерть, бросившись на меч, чтобы не попасть живым в руки филистимлян — «чтобы не пришли эти необрезанные, и не убили меня, и не издевались надо мною». Битва произошла в Изреэльской долине, и филистимляне вышли из нее победителями. Мужи Израильские бежали от филистимлян и падали, сраженные, на горе Гилбоа. Среди павших в бою, помимо Саула, были трое его сыновей, сражавшихся вместе с ним: Ионатан, Авинадав и Малкишуа. Филистимляне повесили тела Саула и его сыновей на стене Бет-Шеана.

Когда жители Явеша Гиладского, на другом берегу реки Иордан, услышали весть о гибели Саула и его сыновей, поднялись все сильные люди города, шли всю ночь, сняли тела павших со стены Бет-Шеана и принесли их в свою землю. Они погребли их кости под дубом и постились семь дней. Помнили люди Явеша Гиладского, что Саул сделал для них, когда выступил на войну и спас их от аммонитян. С битвы за Явеш Гиладский Саул начал свое царствование, и в этом городе были погребены он и трое сыновей его.

Газа, «город филистимский», осталась источником беспокойства для Израиля и в наши дни. Весной 1957 года арабские банды совершали бесконечные набеги на наши новосозданные поселения в Негеве. Полоса Газы в этот период находилась под властью Египта. Президент Египта Гамаль Абдель Насер велел организовать и обучить эти банды, чтобы засылать их в Израиль для совершения убийств и диверсий. Члены этих банд по большей части были арабскими беженцами. Они называли себя «фидаийунами» («приносящие себя в жертву»). Ночью пересекали они линии прекращения огня, закладывали мины на проезжих дорогах, убивали и увечили израильтян.

Израиль боролся с арабским террором военными и политическими средствами. Он усилил охрану поселений и линий коммуникаций, проводил акции возмездия и атаки на базы диверсантов. Давид Бен-Гурион, который был тогда премьер-министром и министром обороны, пригласил генерального секретаря ООН Дага Хаммершельда прибыть в Израиль, ибо надеялся при его посредничестве установить мир на линиях прекращения огня с Египтом. В ходе переговоров с представителями Объединенных Наций Бен-Гурион согласился в начале апреля 1956 года с требованием командующего чрезвычайными силами ООН канадского генерала Бернса прекратить патрулирование линии прекращения огня и отвести от нее наши войска. Президент Эйзенхауэр тоже поддерживал генерального секретаря ООН. Он отправил письмо Бен-Гуриону, в котором увещевал Израиль, рекомендуя ему воздержаться от ответной акции против Египта, ибо она могла повести к войне.

Я был начальником генерального штаба израильской армии в это время. Между мной и Бен-Гурионом были отличнейшие отношения. Я не только следовал всем его указаниям, но и был согласен полностью со всеми его оценками и решениями. Я высоко чтил его как человека, как руководителя Израиля, как мудрого государственного деятеля, который прозревал далекое будущее. Но на фоне того, что происходило в те дни, между нами возникли серьезные разногласия. Я не верил в то, что можно установить спокойствие на границе с Египтом посредством дипломатических переговоров, и выполнил инструкции Бен-Гуриона отвести наши патрули от границы в районе Газы против своей воли. Я отдал войскам приказ выполнить распоряжение Бен-Гуриона, но сказал ему, не скрывая горечи и недовольства, что этот шаг только поощрит арабских террористов на усиление их злодейских акций против Израиля.

И в самом деле: после того как мы откликнулись на призыв ООН и отвели свои войска от границы, ситуация не улучшилась. В середине апреля на наши поселения на юге обрушилась новая волна террора. Арабы нападали на автобусы, открывали из засады огонь по сельскохозяйственным рабочим, их банды проникали даже в поселения. В мошаве Шафрир, что около Лода, несколько фидаийунов ворвалось в синагогу, где дети учили Тору, и обстреляли их. Пятеро детей было убито и двадцать ранено. Положение ухудшилось, и в конце месяца террор достиг кульминации: был убит Рой Рутберг из киббуца Нахал-Оз, что на границе в районе Газы.

Я был в Нахал-Озе в полдень того дня, чтобы принять участие в торжестве: киббуц справлял коллективную свадьбу четырех пар новобрачных. Столовая киббуца и площадь были украшены цветами и зеленью, царило праздничное настроение.

В то время как члены киббуца занимались приготовлениями к свадьбе и приемом гостей. Рой отправился верхом на коне отогнать группу арабов, которые пересекли границу, выгнали свои стада на поля киббуца и косили пшеницу. Когда Рой приблизился к границе, раздался выстрел. Он был убит наповал, а труп его египтяне унесли на свою территорию. Надругавшись над его мертвым телом, они передали его солдатам ООН.

С согласия Бен-Гуриона я снова придвинул наши воинские посты к границе и дал им указание действовать решительно. Мирные поселенцы не располагали достаточными средствами, чтобы охранять свои поля, примыкавшие к полосе Газы. Только армии это было под силу, и независимо от того, желали ли этого Хаммершельд и Насер, израильские войска должны были стоять на границе, предотвращать проникновение террористов, защищать поселения и израильских граждан, чтобы те могли безбоязненно пахать свою землю, сеять на ней и снимать урожай.

Я хорошо знал Роя Рутберга и неоднократно встречался с ним. Несмотря на свою молодость, — ему было двадцать два года, когда он был убит, — он занимал ответственные должности в киббуце. К моменту арабского нападения, стоившего ему жизни, он также был командиром наших войск на этом участке. Был он худощавым, белокурым, голубоглазым молодым человеком, и жизнь била в нем ключом. Он никогда не жаловался и ничего не требовал. Когда бы мы ни обсуждали труднейшие проблемы, с которыми сталкивался киббуц Нахал-Оз, он неизменно кончал свою речь словами: «Ничего. Справимся».

Родился Рой в Тель-Авиве, но в раннем детстве переехал со своими родителями в Кфар-Иехезкель, который расположен в Изреэльской долине, и здесь провел годы своего детства. В Нахал-Озе он поселился, отбыв службу в армии. Он оставил после себя вдову и грудного ребенка.

Я был потрясен его убийством. Сердце подсказывало мне, что он, как и большинство израильтян, не сознавал в полной мере опасностей, угрожавших Израилю, и жестоких последствий арабской ненависти.

Нахал-Оз был ближайшим от Газы израильским поселением. Поля киббуца отделяла от арабских земель борозда, проведенная тракторным плугом. Инспектируя наши части в Негеве, я подходил к этой пограничной борозде, чтобы посмотреть, что творится по ту сторону границы. На окраинах города Газа были воздвигнуты лагеря беженцев. Жили в них семьи палестинских арабов, которые бежали из своих деревень во время Войны за Независимость. Через линзы полевого бинокля эти лагеря выглядели как муравейники, узкие улочки были запружены людьми, в особенности в полуденные часы, когда дети возвращались из школы домой. Многотысячные толпы подростков — мальчиков в синей форме и девочек в черной — напоминали вздувшуюся реку, впадающую в улочки и поглощаемую трущобами. Даже на полях негде было яблоку упасть. Каждый клочок земли возделывался и орошался. Воду черпали ведрами из колодцев и растили овощи на каждой свободной грядке. Они косили хлеб на корню серпом и подбирали каждый колосок, выпавший из снопа.

350 тысяч этих людей жили в Газе и ее пригородах, некогда «стране филистимской» — узкой полоске земли, зажатой между Средиземным морем и государством Израиль.

Все предложения Израиля переселить их в другие страны и поставить на ноги отклонялись арабскими руководителями. Они верили, что арабы возобновят войну против Израиля, что арабские армии разгромят нашу армию, что государство Израиль будет стерто с лица земли, что беженцы вернутся в свои деревни.

У открытой могилы Роя я сказал: «Вчера утром был убит Рой. Убаюканный тишиной весеннего утра, он не обратил внимания на людей, стоявших на пограничной борозде и умышлявших против него. Не будем в этот день возлагать вину на убийц. Стоит ли судить ненависть, которую питает к нам Газа? Это ненависть людей, которые в течение восьми лет живут в лагерях беженцев и видят, как мы обращаем в свою собственность землю и деревни, где жили они и их предки.

Не с арабов, а с нас самих взыщется кровь Роя. Как посмели мы сами не взглянуть в лицо своей судьбе, не постигнуть предначертанного нашему поколению во всей его жестокости? Мы забыли, что эта молодежная группа, которая поселилась в Нахал-Озе, несет на своих плечах, подобно Самсону, тяжелые «Врата Газы» и что за этими вратами теснятся сотни тысяч одержимых ненавистью людей, людей, которые молятся о том, чтобы мы ослабели и они могли разорвать нас на куски. Мы и в самом деле забыли об этом? Мы несомненно знаем, что для того, чтобы отнять у врага надежду погубить нас, мы должны быть вооружены и быть наготове днем и ночью. Мы — поколение поселенцев, и без каски и пушки не можем посадить дерево и поставить дом. Не будет жизни для наших детей, если мы не выроем убежищ, и без забора колючей проволоки и пулемета мы не сможем проложить дорогу и пробурить колодец. Миллионы евреев, которые были безжалостно истреблены, потому что у них не было родины, взирают на нас из пепла, — единственного, что осталось от них, — из пепла истории Израиля, и повелевают нам осесть на земле и восстановить страну для нашего народа.

Но по ту сторону границы вздымается море ненависти и жажды мести. Они ждут того дня, когда самодовольство притупит нашу готовность к отпору, того дня, когда мы подчинимся назойливому домогательству послов лицемерия, зовущих нас сложить оружие. Кровь Роя вопиет к нам из его растерзанного тела. Как бы мы ни клялись, что наша кровь не будет пролита напрасно, вчера мы снова дали завлечь себя в ловушку, прислушались к речам этих послов и поверили им. Сегодня мы должны дать себе отчет в том, что произошло. Давайте взглянем в лицо ненависти, заполняющей души сотен тысяч арабов, в окружении которых мы живем и которые ждут-не дождутся дня, когда их руки смогут дотянуться до нас и пролить нашу кровь. Не будем отводить глаз от этого видения, дабы не ослабить силы наших мышц. Таков неумолимый закон, навязанный нашему поколению: быть во всеоружии и всегда наготове, сильными и твердыми. Если меч выскользнет из наших рук — оборвется наша жизнь.

Рой Рутберг — худощавый, белокурый юноша, покинул Тель-Авив, чтобы возвести свой дом, словно крепостной вал, у ворот Газы. Его глаза ослепил свет, льющийся из его собственного сердца, и он не заметил вспышки смертоносной молнии. Страстное стремление к миру притупило его слух, и он не услышал рокового выстрела из засады. Таким был Рой. Увы! Врата Газы оказались слишком тяжелыми для его плеч, и под их тяжестью он пал».

Через несколько дней после смерти Роя я встретил поэта Натана Альтермана. Я направлялся к Бен-Гуриону, а он шел от него. Не знаю, о чем они беседовали, но со мной Альтерман говорил об убийстве Роя. Он спросил, каким человеком был Рой, и я рассказал то, что знал. Затем он спросил о положении на границе в районе Газы. Я сказал, что, по моему мнению, без решительных ответных акций и усиленных мер по охране границы спокойствия не будет.

Альтерман интересовался настроением наших людей, живущих в пограничных поселениях. «Допустим, — сказал он, — мы не сможем предотвратить акты террора. Тогда вопрос сведется не к тому, прекратят ли арабы убивать, а сможем ли мы выдержать это». И добавил: «Вы знаете, что в жизни народа, как и в жизни отдельного человека, пролитая кровь может привести к обратным последствиям, чем те, на которые рассчитывали убийцы. Оборонительные войны крепят связь со страной, с землей, пропитанной кровью павших. Убийство Роя должно укрепить волю его товарищей из Нахал-Оза остаться и выстоять». Хотя речь его не лилась свободно — он немного заикался, — не была уснащена поэтическими образами, она звучала как прорицание пророка. Он и был пророком, живущим среди нас, который вел себя, как мы, но взор его проникал до сокровеннейшего в душе человека и провидел судьбу нации.

В моих глазах Альтерман был значительнейшим поэтом нашего поколения. Не только как лирический поэт он выше любого писателя или поэта современного Израиля. Его не с кем было сравнить и тогда, когда он выражал свое мнение по поводу наших национальных проблем. Его стихи о мытарствах еврейских детей в период Катастрофы, об остатках европейского еврейства, пытающихся прорваться через британскую блокаду, чтобы добраться до Палестины, о юных бойцах Войны за Независимость были непревзойденными шедеврами. Молодое поколение израильтян припало к его поэзии как к незамутненному источнику и черпало в ней веру. Смерть в бою Альтерман трактовал в своих стихах как неизбежный момент в борьбе за наше национальное возрождение, как еще одну кладку кирпичей в восстановлении нашего национального очага.

Через год после смерти Роя вышел в свет новый сборник стихов Альтермана «Город плача». В нем было стихотворение «После битвы». Я читал его, у меня было такое ощущение, что мы с Альтерманом продолжаем беседу, которую вели после убийства Роя. Я перечитал стихотворение поздно ночью, лежа в постели. Предо мной снова стоял, опираясь об ограду канцелярии Бен-Гуриона, Альтерман. Я читал о гонце, скачущем во весь опор к матери Саула, чтобы сообщить ей о смерти сына. А слышал цоканье копыт коня Роя, возвращающегося без седока и возвещающего о его смерти его отсутствием. Я читал о царе Сауле, который бросился на свой меч «на родной земле», и о том, что народ, однажды побежденный на своей земле, «восстанет семикратно более сильным», а слышал слова Альтермана о Рое, чья кровь напоила землю Нахал-Оза.

Вот, окончился день битвы и вечер,

Полный плача и воплей отступления.

И царь бросился на свой меч.

Гилбоа оделся в траур разгрома.

И в стране, пока не встала заря,

Не смолкало цоканье копыт,

И ноздри коня окрасились кровавой пеной,

Оповещая, что исход битвы решен.

Вот, кончился день битвы и вечер,

И царь бросился на свой меч.

И когда свет дня занялся над горами,

Гонец доскакал до порога, где стояла мать его.

И без слов он припал к ее ногам,

И те покрылись его кровью,

И пыль у ног ее стала багровой,

Словно поле боя после сечи.

«Встань, сын мой», — сказала она,

И глаз его затуманила слеза.

И он поведал ей о дне битвы и о вечере,

Как царь бросился на свой меч.

Тогда сказала она юноше: «Кровь

На ногах матерей,

Но восстанет народ, семь крат сильней,

Если он поражен на своей земле.

Над царем изречен приговор,

Но явится ему наследник,

«Ибо на его земле лежит меч

На который он пал и умер».

Рекла, и голос ее дрожал.

И свершилось это. И слово ее услышал Давид.