Глава 14 Смерть героя

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 14

Смерть героя

Опустив почти до земли густо усыпанные снегом ветви, стоят деревья.

Зима, суровая сибирская зима в разгаре.

Кажется, все живое стремится укрыться от лютого мороза. Лишь на узкой ленточке железной дороги, тускло чернеющей рельсами среди ослепительного снега, вьется дым: поезд, почти не останавливаясь на разъездах и мелких станциях, стремительно летит на запад, к замерзшему Байкалу. За Байкалом Иркутск — большой промышленный город, из которого по телеграфной линии несутся тревожные вести…

Идущий из Читы поезд невелик — всего десять вагонов. Последний вагон кажется пустым, ни одного луча света не мелькнет в наглухо закрытом изнутри окошке. Двери также плотно задвинуты. Все ближе и ближе подходит поезд к Байкалу. До Иркутска осталось лишь несколько сот верст. Уже проехали Верхнеудинск, Мысовую… Машинист покрасневшими от бессонных ночей глазами напряженно всматривается в ночную морозную тьму, — он знает, какой груз находится в хвосте поезда. Кочегар без приказания, по одному взгляду машиниста понимает его, — ив топку паровоза летят смолистые сухие поленья. Паровоз выбрасывает новую тучу искр и еще быстрее, подрагивая на выходных стрелках, устремляется в темную даль.

На больших станциях дверь последней теплушки осторожно приоткрывается. Прямо в сугроб спрыгивает одетый в пальто с барашковым воротником озабоченный, торопящийся человек. Он поспешно идет на станционный телеграф и о чем-то вполголоса беседует с дежурным у аппарата. Белая, шуршащая лента, испещренная точками и тире, внимательно перечитывается телеграфистом. Дежурный крепко жмет руку приехавшему, и тот направляется к паровозу своего поезда. Несколько коротких слов машинисту, взгляд на загоревшийся впереди зеленый сигнал семафора — и поезд, без свистков выходит на главный путь, стремясь к Иркутску. А человек в пальто и валенках, ухватившись за протянутую руку товарища, уже на ходу поезда взбирается по лесенке теплушки.

— Путь свободен на четыре перегона. К утру, если поедем так же, будем в Иркутске, — коротко сообщает он ожидавшим его друзьям.

— Хорошо бы, товарищ Николай, — так же кратко отвечает ему один из читинских рабочих, поудобнее укладываясь в углу теплушки.

«Товарищ Николай» кивнул головой, невольно прислушиваясь ко все усиливающемуся постукиванию надо колес вагона на стыках рельсов: поезд шел ложным ходом. Бабушкин думал о том, что необходимо поскорее проехать без задержки большие станции, где стоят десятки эшелонов, переполненных воз вращающимися домой из маньчжурской армии солдатами.

— Спите, товарищи, я подежурю, — сказал он.

…Ранним утром,» когда ели и пихты едва-едва вырисовывались в колючем морозном воздухе, поезд остановился на одной из небольших станций. Иван Васильевич, привычно осмотрев револьвер, приоткрыл дверь теплушки.

— Узнаешь? Что за станция? — спросил он телеграфиста, также не спавшего почти всю ночь.

— Как будто Слюдянка, — всматриваясь в окрестные строения, ответил Бялый, хорошо знакомый с местностью.

Бабушкин хотел было спуститься по лесенке, но вдруг отпрянул в глубь теплушки. — Закрой дверь! Скорее! Какой-то поезд на главном пути из России… Солдаты вокруг него!.. — вполголоса сказал он.

На мгновение воцарилась тишина. Захрустел снег под тяжелыми солдатскими валенками. Со всех сторон к поезду бежали во главе с офицером солдаты карательного отряда. Десятки рук ухватились за скобы дверей теплушки… В окошко просунуты штыки… дверь трещит от ударов прикладами.

— Вылезайте!.. Перестреляем!.. — кричал офицер.

Более полусотни солдат полукольцом охватили поезд. От главного пути бежало со штыками наперевес еще несколько взводов.

Сопротивляться было невозможно. Каратели осветили фонарями теплушку и сразу заметили ящики.

— Эт-то что за груз? Фамилия? — допытывался офицер, держа револьвер у виска Бабушкина.

— Груз хороший, — усмехнулся в ответ Иван Васильевич, — а фамилия моя вам не надобна.

Бабушкина и его товарищей схватили и крепко связали. Командовал солдатами комендант поезда карательной экспедиции Заботкин.

— Ага, голубчики!.. Попались!.. Оружие везете?.. Ну, не-ет! Подождут ваши това-ари-ищи! — уж не кричал, а как-то визжал он, когда солдаты выносили из теплушки ящики с винтовками и патронами.

Подгоняя арестованных прикладами, каратели повели Ивана Васильевича и его товарищей к поезду Меллер-Закомельского, стоявшего на главном пути. Избитых, с окровавленными лицами бросили читинских большевиков в товарный вагон, находившийся в голове генеральского поезда. На вагоне мелом — крупная надпись: «Для допроса».

Поезд тронулся на восток.

…Медленно, точно подкрадывающийся зверь, продвигался поезд карательной экспедиции. Подолгу стоял он на разъездах и двигался дальше лишь тогда, когда комендант карательного поезда убедится, что впереди нет засады, нет «революционного эшелона», которого все время сильно опасались каратели. По составленному лично Меллер-Закомельским плану идущие навстречу карателям «поезда останавливаются у входного семафора и подходят на станцию уже оцепленными. На случай, если такой революционный поезд не послушает семафора и попытается прорваться, на другом конце станции будут поставлены орудия, обязанность которых будет разнести паровоз.

Пассажиры вошедшего на станцию поезда не выпускаются из вагонов под угрозой применения силы; в вагоны входят офицеры с несколькими нижними чинами и производят осмотры».

В ночь на 17 января поезд карателей пришел на станцию Мысовая.

Следующие два дня глава карательной экспедиции наводил «порядок» на этой станции. Меллер-Закомельский не брезговал доносами уголовных элементов: один из местных жителей-поселенцев, отбывший каторгу за убийство, сообщил карателям фамилии «местных пропагандистов», как называли на Мыеовой членов революционного комитета. Меллер немедленно распорядился арестовать их всех.

Арестованы доктор, фельдшерица, трое телеграфистов. Отряды карателей производили повальные обыски в станционных зданиях, в депо, на водокачке. Меллер-Закомельский намеревался даже послать отряд для поисков оружия у местных жителей в окрестную деревню Посольск, находившуюся от станции Мысовой в десяти верстах. Станция и поселок при ней точно вымерли. Офицеры-каратели могли по одному лишь подозрению «в сочувствии революционерам» арестовать и расстрелять любого жителя.

Теплушка в голове поезда карателей с пометкой мелом «Для допроса» усиленно охранялась: каждые два часа с обеих сторон вагона сменялось по двое часовых с винтовками. Плотно закутавшись и надвинув башлыки, они размеренно ходили взад и вперед, постукивая валенками, — мороз доходил до тридцати пяти градусов.

В теплушке холодно и мрачно. Тускло светит фонарь, привинченный к потолку. На полу лежат связанные люди.

— Руки совсем одеревенели… Чуть не до кости связали, проклятые, — проговорил сосед Бабушкина.

И опять наступило молчание…

— Заморозить, видно, хотят… Чугунка давно уж потухла, а они и не думают на ночь затопить…

— А зачем? Не все ли равно? Что замерзнуть, что получить пулю в лоб… — отозвался один из телеграфистов, лежавший у самой стены теплушки.

— Нет, не все равно, — раздался спокойный голос Ивана Васильевича. — Умирать будем, товарищи, так же, как жили; без страха.

Помолчали. Лежавший рядом с Бабушкиным телеграфист негромко подтвердил: — Да, это верно: на колени не станем и глаза себе завязать не дадим!

Глухой, отдаленный шум донесся до них. Невольно все арестованные взглянули друг на друга. Уж не взрыв ли?.. Нет, это на Байкале от сильного мороза треснул лед.

И потянулась ночь — последняя ночь в жизни бесстрашного большевика и его товарищей…

Арестованных не кормили уже сутки: вагон был наглухо заперт. На стук и требования Ивана Васильевича открыть дверь конвой отвечал руганью и угрозами «пристрелить на месте». Ночь и следующий день казались нескончаемыми…

Вечером 18 января Меллер-Закомельский занялся «судом». Евецкий дал подробную запись этой расправы карателей:

«Возник вопрос, что делать с арестованными? Барон решил: «Ну что нам с ними возиться? Сдать их к черту жандармам». Разговор происходил за обедом, и, услыхав это решение Меллера, Марцинкевич (находившийся в составе карательной экспедиции телеграфист. — М. Н.) просит разрешения барона доложить ему об одном арестованном. Рекомендует его завзятым революционером, чуть ли не устроившим всю российскую революцию…

— Ну что ж! Так расстреляем его! — говорит спокойно Меллер, попыхивая сигарой и отхлебывая «марго».

Все молчат. Марцинкевич докладывает еще о двух.

— Ну, трех расстреляем, — так же невозмутимо говорит барон».

Заботкин и другие каратели докладывают Меллеру-Закомельскому еще о нескольких арестованных. Барон все так же невозмутимо произносит: «семерых расстреляем сегодня вечером».

«Кто-то докладывает: «Не семерых, а шестерых».

— Шестерых, так шестерых, — поправляется барон».

И ночью в тупике станционных путей, у вагона с арестованными появился Заботкин со взводом солдат.

Бабушкина и его пятерых товарищей повели к выходным путям станции. Вокруг, в неясных отблесках луны, расстилался замерзший Байкал. В последний раз Иван Васильевич взглянул на своих друзей. Суровы и спокойны были лица славных бойцов рабочего класса: выпрямившись, шли рядом с Бабушкиным его товарищи. Твердость и бесстрашие Бабушкина должны были признать даже враги.

«Приговоренных отвели несколько от станции по направлению к Иркутску (не выходя из района станции). Здесь им объявили, что они приговорены к расстрелянию. Они не просили пощады».

Свидетелями расстрела народного героя были путевые обходчики, сторожа, стрелочники, работавшие в ту страшную ночь на станции Мысовая.

Расстрел длился минут пятнадцать. Один из очевидцев казни, стрелочник Я. М. Попов, вспоминает:

«Помню, как сейчас, вот здесь, где теперь находится новое депо, стоял деревянный сарай. Возле сарая — желтый забор. Тут и произошла расправа над бесстрашным Бабушкиным и его товарищами. Их было шестеро. Бабушкин был одет в штатскую одежду, остальные — в поношенные солдатские шинели. Расстрел происходил ночью при свете фонаря. Арестованных выводили из товарного вагона, стоявшего в тупике…».

Перед тем как подать сигнал к расстрелу, Заботкин в последний раз пытался узнать фамилии приговоренных.

Но непоколебимый ученик Ленина ответил твердо и ясно:

— Неизвестный.

* * *

Прошло четыре года.

Рабочий класс после поражения первой русской революции накапливал силы для решительной, победоносной борьбы с самодержавием.

Партия большевиков росла и крепла. На смену погибшим в революции 1905–1907 годов отважным, непоколебимым борцам из недр рабочего класса выходили новые и новые отряды революционеров.

В условиях свирепой реакции, несмотря на ожесточенные преследования царизмом членов Российской социал-демократической рабочей партии, авангард пролетариата вел под руководством Ленина неутомимую и последовательную подготовку к Великому Октябрю…

Лишь в 1910 году, спустя четыре года после героической гибели Бабушкина, Владимир Ильич узнал о том, как умер на боевом посту его верный соратник. В некрологе «Иван Васильевич Бабушкин», помещенном в «Рабочей газете», Ленин с горечью и негодованием писал:

«Мы живем в проклятых условиях, когда возможна такая вещь: крупный партийный работник, гордость партии, товарищ, всю свою жизнь беззаветно отдавший рабочему делу, пропадает без вести. И самые близкие люди, как жена и мать, самые близкие товарищи годами не знают, что сталось с ним: мается ли он где на каторге, погиб ли в какой тюрьме или умер геройской смертью в схватке с врагом».

С большой любовью и уважением нарисовал В. И. Ленин в этом некрологе облик своего ученика:

«Имя Ивана Васильевича близко и дорого не одному социал-демократу. Все, знавшие его, любили и уважали его за его энергию, отсутствие фразы, глубокую выдержанную революционность и горячую преданность делу…

Все мысли его направлены на то, как бы расширить работу… Бабушкин пал жертвой зверской расправы царского опричника, но, умирая, он знал, что дело, которому он отдал всю свою жизнь, не умрет, что его будут делать десятки, сотни тысяч, миллионы других рук, что за это дело будут умирать другие товарищи-рабочие, что они будут бороться до тех пор, пока не победят…».

Как и предвидел великий вождь рабочего класса, дело, за которое отдали жизнь лучшие русские люди, победило. Русский народ, под знаменем Коммунистической партии, навсегда завоевал себе полное освобождение от всякой эксплуатации и вывел на путь светлой жизни все народы России.

Свято хранит народ память о тех, кто своей беззаветной, полной мужества борьбой приблизил наступление новой эры человечества.

Родное село Ивана Васильевича Леденгское превратилось в крупный районный центр его имени. Здесь создан музей И. В. Бабушкина. Близ станции Мысов а я, где, не дрогнув, бесстрашно встретили смерть Иван Васильевич и его пятеро товарищей, вырос новый город, названный его именем. Мемориальными досками в Орехово-Зуеве, Днепропетровске отмечены места и даты его революционной подпольной работы.

Вспоминая этапы борьбы российского пролетариата за освобождение всех трудящихся, изучая историю славной Коммунистической партии, миллионы советских людей с любовью и благодарностью произносят имя верного сына рабочего класса, большевика-ленинца Ивана Васильевича Бабушкина.

И, как вечный памятник погибшему народному герою, звучат незабываемые, проникновенные слова его великого учителя и друга — Владимира Ильича Ленина:

«Все, что отвоевано было у царского самодержавия, отвоевано исключительно борьбой масс, руководимых такими людьми, как Бабушкин».