Э

Э

9 августа

Эйхенбаум Борис Михайлович.[0] Опять трудная задача. Я его слишком давно знаю, и мелочи сбивают с толку. Большая голова. Не по хилому телу большая, — так казалось мне, когда познакомились мы. Впоследствии (опять на море!) убедился, что тело у него по — мальчишески складное и мускулистое, так что голова — чему особенно помогала резкая граница загара, — лысая, крупная, седая голова его казалась приспособленной к шее по ошибке. И он плавал далеко, скрываясь в волнах, и он легко ходил, но физиологической радости бытия не обнаруживал. Нет, он не испытывал страстной любви к жизни. Жил легко, но все чисто жизненные, практические вопросы, бытовые — решала за него Рая Борисовна[1], жена, человек с ясными чувствами и твердым характером. Голова Бориса Михайловича работала сильно, требовала от складного, но мальчишеского тела усиленного питания. И ему было некогда и не к чему вмешиваться в людскую суету вокруг. Поэтому?то ученики его жаловались на холодность и безразличие к ним. Это худо. Зато он начисто лишен был бесстыдного бешенства желания низшего сорта. Что, к примеру, вспыхивает у собаки, когда ей кажется, что некто покушается на обглоданную и брошенную ее собственную еду. Мне казалось, что это благородство слабых. Что Шкловский[2], вечно срывающийся в переходах своих от добра к злу, явление более внушительное. Что добродушие Бориса Михайловича ничего ему не стоит. Но он, как это бывает с существами высокой породы, все рос и рос, не останавливался. И за слабостью вдруг определилась настоящая сила, которая дорогого стоит. Первая и главная — это добросовестность. Его били смертным боем, а он не раздробился, а выковался в настоящего ученого. Как настоящий монах не согрешит потихоньку, так и Эйхенбаум не солжет и не приврет в работе. И если монаха останавливает страх божий, то в Борисе Михайловиче говорит сила неосознанная, но могучая. С утра сидит, согнувшись над столом, и, словно по обету, мучается над ничтожным, иной раз, примечанием. Во имя чего? Цена одна. Что заставляет его доводить свою работу до драгоценной точности? По — прежнему он благожелателен и ясен.

10 августа

Рая Борисовна умерла, и все управление бытовой стороной жизни перешло к Олечке[3] и, отчасти, к Лизе[4], Бориной внучке. Олечка женщина добродушная, но безалаберная, и жизнь Бориса Михайловича пошла по совсем другим кочкам и ухабам, чем при жизни жены. Но легкое его тельце переносит все превратности пути с привычной терпеливостью, а голова все так же неустанно совершает аскетические подвиги. Только иной раз, когда могучий, унаследованный от бабушки норов Лизы приводит семью на край пропасти, Борис Михайлович теряет равновесие. Как все люди, считающиеся холодными, он любит горячо, всем существом двух — трех близких. Так любил он сына Диму[5], пропавшего без вести на войне, так же болеет он душой за внучку. И как мальчик, рассказывает о своих горестях близким. И чисто, и беспомощно, и просто, что особенно поражает, когда видишь, как нелепо и страшно запутаны его семейные дела. Сейчас все несколько упростилось. Стало полегче. Его снова позвали в Пушкинский Дом старшим научным сотрудником. Словно проснувшись, припомнили, что он один из лучших текстологов, если не лучший, во всей стране. Его статьи стали печатать в журналах, как ни в чем не бывало. А он? Как и все эти самые страшные годы, работает, не разгибая спины. Перед ним чернильница, вделанная в отполированный, сверху плоский, по бокам неправильной формы обломок дерева, источенного червем. Медная дощечка подтверждает, что взято дерево из фрегата «Паллада», поднятого со дна такой?то бухты, тогда?то. Книги с множеством закладок высятся вокруг рабочего места посреди стола. Книги на этажерке возле стола. Коробка с множеством карточек. Книги, книги, книги. Вот уже больше года, как переехали Эйхенбаумы с Канала Грибоедова на Малую Посадскую, но книги еще не разложены в подобающем порядке. На столике проигрыватель. Эйхенбаум страстно любит музыку и собрал такое множество долгоиграющих пластинок, что и на них пришлось завести карточный каталог, в особой карточной коробке. Слушает он музыку с наслаждением. В последнее время все заводит Десятую симфонию Шостаковича, по нескольку раз, часть за частью. Слушает и думает.

11 августа

Эрмлер Фридрих Маркович[0] всю свою жизненную силу тратит на то, чтобы доказать себе и другим, будто бы все идет правильно. Если и жалуется, то исключительно на свои болезни. Один из заметнейших деятелей кинематографа, придавших ему нынешнее лицо. Объяснителей. «Все правильно! Ах, до чего же мудро! Матушки, как масштабно. А вы?то думали…» В наружности — что?то нежное,[1] миловидное. Рассказывать любит. Предварительно улыбнется, склонив голову на плечо, помолчит, словно собираясь с мыслями, и красноречиво и обстоятельно изложит: либо как надо работать с актерами, и как он это умеет, либо помянет свое прошлое, либо как, откуда и кто удалял ему полип. Живет непросто. Нет ему покоя ни в работе, ни дома! Не хочется только рассказывать. Жизнь невыносимая, а он: все отлично, все правильно, кроме здоровья. И во всем просвечивает огонь той самой любви, которая так трогательна в молодых матерях и так раздражает, когда направляет ее человек на самого себя.

Следующая фамилия Эльзон.[0] Это театральный администратор. Я познакомился с ним в Сталинабаде, приехав на работу в Театр комедии. Все администраторы либо рассеянны, либо задумчивы до рассеянности. То ли они думают, как что добыть, то ли боятся, не придется ли ответить за добытое, и обдумывают ответы. Работа нервная. Не добудешь — сорвется постановка, добудешь — сам вот — вот сорвешься. Тут есть о чем глубоко задуматься. Исключение составляют администраторы с душой могучей, например, Львин[1]. Он не имеет никаких иллюзий относительно законности и носителей закона, и глаза его глядят невинно, светло, непроницаемо. Эльзон же задумчив. Часто небрит — до того ли? Вежлив — редчайшее свойство у людей его профессии. Имеет уважение к людям, создавшим себе имя в искусстве или науке, иной раз бескорыстное. Жизнь, неразборчивая в выборе приемов, грубо подшутила над ним. Он глух. Это еще ладно. Но и жена его глуха! Он для нее в гостинице «Москва» приделал к телефону усиленный звонок. Ну, а в целом — человек работящий, добрый, застенчивый, простой.