Мусульманская реакция в XIV веке

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Мусульманская реакция в XIV веке

Несомненное превосходство мусульманской цивилизации, очевидно, стало главной причиной того, что ислам в конце концов оказался привлекательным для всех монгольских правителей Западной Азии и, следственно, — его победы. Хотя это было странно для общества, основанного на терпимости и любопытстве по отношению ко всем религиям. Было ясно, что обращение ханов не могло не повлечь за собой, по крайней мере в долгосрочной перспективе, обращение их подданных. Часто ошибавшиеся в своей восточной политике латиняне это поняли; так, Рикольдо де Монте Кроче утверждал, что христианизация татар осуществлялась через их государей и государыней и что Запад отнесся к принятию исламского закона Ильханом Газаном (1295–1304) как к событию чрезвычайной важности для христианского мира. Политика cujus regio, ejus religio[30] не была политикой тюрко-монголов. И все же, невзирая на страстность их встречи с исламом и сдержанность, необходимо рождающуюся при сопоставлении свойств таких разных цивилизаций, они прилеплялись к нему с легким сердцем. Переходя в ислам, Ильханы приказывали монголам следовать за ними; монаха делает облачение: они велели своим подданным впредь носить тюрбаны. Когда в 1381 году Тимур спросил Хваджу Али, правителя сербадарской «республики», каковы его религиозные убеждения, тот ответил, как хороший придворный, но явно откровенно: «Люди веруют в то, во что верует их государь; моя религия та же, что и у эмира». Словно эхо, Бабур в свое время заявил: «Как правило, народы следуют вероисповеданию своего монарха». [195]

Обращение в ислам монгольских государей в различных улусах происходило в разное время, но повсеместно закончилось еще при Тамерлане. Первыми исламизировались Ильханы Газан и Ольджу (1304–1316), хотя последний родился христианином. В Золотой Орде исламизация пошла полным ходом, начиная со времени правления Туда Менгу (1280–1287), который был набожен, соблюдал посты, практиковал самоистязания, постоянно окружал себя шейхами и факирами; однако временщик Ногай по-прежнему благоволил христианству;[31] лишь в правление Узбека (1312–1340) и Джанибека (1341–1357) ислам действительно занял главенствующее место. Джагатаиды сопротивлялись дольше. Когда Тармаширин (ок. 1326–1333), несомненно буддист от рождения, о чем свидетельствует его имя санскритских корней, принял мусульманский закон и назвался Алааддином, монголы восстали и его свергли. Это событие породило мощное антиисламское движение, которое заставило многих деятелей искать прибежище в Герате (но более в Индии) и которое оказалось на руку христианам. Некоторое время спустя, по закону маятника, вспыхнул мятеж мусульманский, сопровождавшийся избиением приверженцев веры Христовой в Алмалыке (1339–1340); однако властям удалось подавить его довольно быстро. Наконец и хан Тоглуг-Тимур, дабы возвратить себе Трансоксианию, переметнулся в ислам и увлек за собой, как говорят, сто шестьдесят тысяч своих людей.

Некоторые источники настойчиво указывают на разгул мусульманского насилия (как в Алмалыке, так и в других местах), направленного против инаковерующих. Его факт несомненен, но оно явно не являлось более злостным, чем злодеяния, совершенные христианами в предыдущем столетии; и то и другое объясняется одинаковым стремлением к реваншу. К примеру, во времена правления Газана эмир Науруз отдал приказ разрушить в Тебризе церкви, синагоги, алтари огнепоклонников и все пагоды; по улицам носили иконы и изображения Будды якобы в ритуальных целях, но потом их побросали в костры. Увы, за несколько десятилетий невозможно искоренить ту или иную веру, культуру и философию, особенно когда их исповедуют высшие круги. Преследования патриарха Map Ябаллаха Третьего кончились его полной реабилитацией — по меньшей мере на некоторое время, ибо в 1310 году он подвергся нападкам снова. [196]

Авторами реставрации ислама, особенно интенсивной в Иране второй половины XIV столетия, были вовсе не тюрко-монгольские правители, эти неофиты, зачастую оппортунисты, а иранские феодалы, а также мусульманские мистические ордены. Некоторые историки вслед за турецким ученым М. Ф. Кёпрюлю полагали, будто бы эта реставрация совершалась против ясы, но анализ фактов не позволяет поддерживать сей тезис. В действительности она была нацелена на лаксизм, примиренчество и попустительство, порожденные Чингисовым законом, но никак не против ясы, она критиковалась лишь для проформы. Муизаддин Пир-Хусейн, в 1349 году объявивший себе султаном Герата, при этом рискуя нарушить положения ясы, поддерживал самые лучшие отношения с ханом Тугай-Тимуром, женившись на одной из его дочерей, которая со временем родила ему наследника. Его воззвание к населению провинций, где говорилось о необходимости возвращения к шариату, касалось только мусульман, кои, опираясь на него, вели себя слишком вольно. «Мы повелеваем, — говорил он, — чтобы во всей стране соблюдались наши приказы и запреты, чтобы было покончено со всеми обычаями неверных, доселе остающихся на землях ислама, и чтобы законными считались только дела, совершающиеся согласно кораническому закону».

Одной из наиболее в ту пору активных религиозных конгрегации была совершенно новая конгрегация накшбандийцев, основанная в Трансоксиане Накшбандом (1317–1389), целью которой являлось насаждение почтительного отношения к шариату и ни к чему другому, кроме него. Ее суннизм сохранил свою строгость до наших дней, и ее члены сумели это доказать многократно, как, например, после синкретического эксперимента Великого Могола Акбара в Индии, на который они отреагировали с решительностью, нимало не ослабевшей с XIV века. На персидском языке они общались с таджиками. Что касается глубокой мусульманской культуры, то апостольствовать в народе они предоставили ясавитам, сторонникам великого мистика Ахмеда Ясави (ум. 1166 или 1167), некоторые духовные принципы которого они разделяли, несмотря на ритуальные и доктринальные расхождения. Исламизированные или нет, племена чтили память Ясави и зачастую ему поклонялись, как святому, что делало возможным определенное сближение обеих цивилизаций, на что Тимур не преминул опереться; со всем этим, как ни благоволил он дервишам, его симпатия к ясавитам была заметнее и, быть может, беря в рассуждение, что шейхи-накшбандийцы принадлежали к их философской школе, так уважительно к ним относился. [197]

Параллельно с суннитским движением существовали, порой более мощные и многочисленные, движения шиитские, в той или иной мере экстремистские и существенно лучше приспособленные к восприятию языческого субстрата тюрко-монголов. Некоторые конгрегации, как, например, конгрегация хальватийцев, созданная в Хорезме усердием Мухаммеда Хальвати, умершего в 1350 году, и распространившая свое влияние в Восточном Иране, считаются мистическими братствами, а также проявлениями дервишизма второго порядка, существующими на грани принадлежности к исламу; опираясь на сочувствие, которым пользовались мистические ордены и все шейхи, извлечь пользу из реставрации они сумели.

Подобно почти всем тюркским государям, Тимур отдавал предпочтение суннитам; однако он не производил впечатление истового ортодокса и умел, следуя необходимости, использовать как суннитов, так и шиитов. В Хорасане он казался безупречным приверженцем сунны; в Сирии он изобразил из себя покровителя алидов; в Нижнем Ираке, где шиизм был весьма живуч (но также и в Багдаде, где шиитов имелось меньше), он посадил на управление вождей сербадаров-шиитов, справедливо рассудив, что они могли привлечь на его сторону наиболее умеренных из местного населения.

Многие из этих религиозных движений демонстрировали откровенную враждебность к сильным мира сего, богачам и власть предержащим, не в духе классовой борьбы, конечно, но из обиды на то, что те не баловали их ни вниманием, ни уважением, по их убеждению, ими заслуженными. Будучи удостоенными того или другого, они коренным образом меняли свои идеологические воззрения и изъявляли готовность поддерживать тех, коих накануне поносили. Невзирая на то, что они служили постоянной мишенью для недоверчивых и подозрительных ортодоксальных кругов, уши народа, которому они так долго льстили, были в их распоряжении, и Тимур со временем прекрасно понял, как полезно было бы их поддерживать. Села и города изобиловали людьми, выдававшими себя за верующих, на деле являвшимися таковыми в очень малой степени. Поскольку монголы их одаривали привилегиями и освобождали от налогов, принадлежность к ним была соблазнительна. Вероятно, оттого, что она оказалась соблазнительной слишком, конгрегации уже не могли прокормить своих членов. Однако оживление дервишизма и проявленный к нему интерес со стороны Тимура привели к тому, что служители культа вновь оказались в первых рядах государственных чиновников. Даже когда они были совершенно безразличны к исламу, им, втянутым в игру, не оставалось ничего другого, как служить ему так же усердно, как это делали истинные мусульмане. [198]