Переговоры и грабежи

Переговоры и грабежи

Совершенно очевидно, что Тимур предпочитал захватывать города, их не разрушая, и не только потому, как утверждают, что получал больше выгоды от налогов, чем от грабежа, или потому, что его экономическая структура зиждилась на комбинировании городского рынка с пастушеским производством, а политическая система — на сосуществовании народов оседлого и кочевого, но еще (и прежде всего) потому, что мусульманский закон требует, чтобы государь предлагал «неверным» сдаться ему без боя, предупредив, что в случае отказа их имущество будет считаться военной добычей, а их родные — рабами.

Он делал все возможное, чтобы подвести противника к капитуляции, и принимал все превентивные меры, чтобы не выпустить из-под контроля разгул озлобленной солдатни. Впереди войска он обязательно высылал агентов — «пропагандистов», в чью обязанность входило подрывать волю к сопротивлению, не щадя для этого ни посулов, ни угроз. Подойдя к городу, договора с которым у Тимура не имелось, он с ходу его не атаковывал, жертвуя преимуществом, что давала бы внезапность, обеспеченная быстротою перехода, а осаждал его в надежде, что горожане откроют ворота сами. Он предпочитал, чтобы инициатива переговоров исходила от осажденных, и иногда ждал ее долго (под Шахр-и Систаном ожидание растянулось на целый месяц); не дождавшись, Великий эмир начинал переговоры самостоятельно. Во время беседы, в которой участвовали представители города и Тимур, окруженный диваном (советом), устанавливались «плата за безопасность» (нал-и аман), размер «оплаты подков победившей армии» и, одновременно, процедура их получения. Каждый город, к которому приступал Тамерлан, должен был платить выкуп, когда не хотел, чтобы его брали приступом. Налог был обременительный, и, как правило, его считали убийственным, тем более что шейхи, саиды и улемы, как лица привилегированные, были от него освобождены. Трудящийся класс, самый бедный, должен был выплачивать основную долю, но поскольку достаточных средств у него не было, налогом облагались хозяева мастерских и купцы. И все же, как ни был налог тяжек, население по миру не пускалось. Экспроприировались только ценные предметы, украшения, серебро и золото, в принципе, в производстве не использовавшиеся, так как ислам обработку серебра запрещает. Сельскохозяйственный и ремесленнический инвентарь практически не трогали, и экономическое положение население поправлялось быстро. Вот одно из доказательств: Шираз и Герат были должны (и смогли) выплатить нал-и аман дважды, первый раз по истечении двух лет, второй — шести. [163]

По приходе к согласию все ворота, кроме одних, замуровывались, чтобы избежать утечки капиталов и проникновения в город. Сборщики налогов с эмиром во главе сносили собранное в разные места города. Когда операция проходила более или менее спокойно, все обходилось казнями на месте преступления немногих упрямцев и пытками тех, кто был заподозрен в сокрытии имущества. Но если нервозность горожан или сборщиков налогов провоцировала конфликт, тогда был возможен настоящий взрыв насилия, начинались грабежи и погромы; порой это происходило спонтанно и бесконтрольно, как в Дели, или по приказу Тимура, как в Исфагане. Реже, по невыясненным причинам, некоторые города, которые, как, например, Астрахань, нал-и аман уплатили, иногда, несмотря на это, бывали тут же разграблены.

Когда город оказывал сопротивление, его брали приступом, в него врывались воины, и тогда начинались жестокие грабежи. Мы располагаем скудными сведениями о том, что там творилось, но в большинстве случаев жертв бывало много. Люди разбегались кто куда, а за ними гнались всадники, давя копытами обезумевших от страха женщин и детей, которые погибали сотнями. Различия между воинами и гражданскими лицами не делалось.

Совершенно особая судьба ждала города взбунтовавшиеся, такие, например, как Герат и Шахр-и Систан в 1383 году, Туе в 1388 году, Багдад в 1401 году и т. д. Если невиновность населения была признана или когда в его пользу выступал какой-либо ходатай, или же возникало какое-то счастливое обстоятельство, город прощали; в противном случае он бывал обречен на поголовное избиение жителей (к’атл-и Амм); как минимум город, как в случае с Хамой и Алеппо, «чистили» и сжигали, а горожан превращали в рабов.

Понятие «всеобщее избиение» всегда было довольно расплывчатым. Когда летописец Шами подводит итог резни в Багдаде словами: «Из сотни уцелел один, а из множества — немногие», — не следует думать, что погибло 99 процентов населения: там, как и всюду, пощажены были служители культа, равно как, скорее всего, не пострадала верхушка городской знати. Из Шахр-и Систана были изгнаны «все богачи», так же как улемы, кади, шейхи и сайды вместе с родней и челядью. [163]

От избиения бывали избавлены женщины и дети. Так, в Радкане (1388), Такрите (1393), Дипальпуре (1398) и Аксу (1400), где приказано было вырезать население, жертвами стали только мужчины. В Исфагане и Тусе солдаты — сборщики голов обезглавливали женщин, чтобы скорее набрать нужное количество, но их головы они «гримировали» под мужские, что указывает на то, что женщины для ножей убийц не предназначались. Не так было в Шахр-и Систане, Багдаде и Астарабаде, где, как уточняют хронисты, жертвами карательного избиения оказались все: мужчины и женщины, старики и дети. Являлось ли это вообще «стилистическим» приемом Тимуридова воинства? В хрониках говорится, будто бы в том же Шахр-и Систане, как в Исфагане и Сивасе, детей бросали под ноги лошадей проносившейся галопом конницы. И все же однозначных доказательств преднамеренности этих зверств не существует. Во время подобных трагедий избиение несчастных младенцев иногда самым естественным образом проистекало из нищеты осажденных, голода, истощения, отчаяния и, возможно, страха; известно, что случаи добровольного умерщвления собственных детей были многочисленны. Со всем этим Жан Обен прав, когда предполагает, что толпы детей, вовсе не собранных в целях уничтожения или изгнания из населенных пунктов, «оказавшихся в вихре преследования и грабежей, бывали раздавлены всадниками, с удовольствием делавшими вид, что их не заметили или не сумели отвернуть своих лошадей», или, по крайности, не потрудившимися это сделать.