Эйнштейн, иудаизм и сионизм

Эйнштейн, иудаизм и сионизм

Насколько я ощущаю себя евреем, настолько же я чувствую себя чуждым традиционным формам религии.

Альберт Эйнштейн – еврейской общине Берлина, 1920

Хотя Эйнштейн никогда не был религиозно послушным евреем (если не считать совсем короткого периода в детстве), он всегда чувствовал себя частью еврейской общины – и чем старше, тем больше. Как ни странно, его чувство принадлежности к еврейству только росло, чем дальше он отходил от авраамических религий. А в старости он даже стал утверждать: «мое отношение к евреям стало моей сильнейшей человеческой привязанностью».

После короткого знакомства с религией, навязываемой ему в раннем детстве, Эйнштейн отказался идентифицировать себя с иудаизмом. В 1986-м, оставшись на время без какого-либо гражданства, он писал о себе в официальных документах: «религиозной принадлежности не имею». Когда же в 1910 году он получил должность в Пражском университете, от него потребовалось принять австро-венгерское подданство, для чего было необходимо исповедовать какую-либо веру. Недолго думая, Эйнштейн вписал в нужную графу: «религия – мозаизм» (то есть учение Моисея, архаичный синоним иудаизма). Этот же термин он использовал снова в своих разводных документах в 1919 году, и после этого уже предпочитал везде определять себя как «диссентер»[7].

Бурные волны антисемитизма, поднявшиеся в начале 1920-х годов (особенно сильно – в его родной Германии), разлучили Эйнштейна с еврейским культурным наследием, но только не собственным происхождением. «Во мне нет ничего, что можно описать как «еврейская вера», – говорил он. – Но я счастлив быть частицей еврейского народа». Подобными заявлениями он неизбежно вызывал резкую враждебность у ортодоксов. Так, в 1920 году некая эксцентричная организация под названием «Сообщество немецких естествоиспытателей за сохранение чистой науки» обвинила Эйнштейна в том, что на понятии относительности он нажился финансово, и заклеймила «еврейскую сущность» его теории.

Однако если злоумышленники надеялись, что подобная тактика заставит Эйнштейна замолчать, они были глубоко разочарованы. Чем яростней разворачивалась против него кампания антисемитизма, тем выше он ценил свое еврейство. Как писал Зигмунд Фрейд, еще один великий еврейский интеллектуал XX века, еврейские ученые того неспокойного времени проявляли так называемый «созидательный скептицизм», лишь подтверждая свой исторический статус европейских аутсайдеров.

Потрясенный фашизацией Европы, Эйнштейн выступает еще более решительным защитником своих еврейских братьев и сестер. Примечательно, что в 1921 году он согласился сопровождать Хаима Вейцмана, президента мировой сионистской организации, в турне по США с целью сбора средств для создания еврейского университета в Палестине. В том же году Гитлер начал жаловаться на то, что немецкая наука – «наша некогда величайшая гордость» – теперь «преподается иудеями».

Сотрудничество с Вейцманом – факт по-своему удивительный, если учитывать с детства присущее Эйнштейну отвращение к национализму. Но даже если он не разделял на тот момент идею Вейцмана о создании еврейского государства, его явно привлекала мысль о культурном понятии еврейской нации, и потому он с большим энтузиазмом помогал в создании Еврейского университета в Иерусалиме. Их путешествие произвело в США настоящий фурор, сравнимый разве что с эффектом от визита Чарльза Диккенса за восемьдесят лет до того – или гастролей «Битлз» сорок лет спустя.

Но в Европе обстановка становилась все хуже. Гиперинфляция в Германии разожгла еще более чудовищные антиеврейские настроения, и в 1922 году немецкий министр финансов, еврей Вальтер Ратенау, был зверски убит националистами: его застрелили в машине, которую затем взорвали гранатой. Шок, полученный Эйнштейном от этого известия, еще был лишь усилен, когда полиция предупредила его, что сам он также в опасности. «Моя слава, – заключил он тогда, – заманивает меня в западню».

Наблюдая за приходом к власти Гитлера, ужасами Второй мировой войны и кошмарами холокоста, Эйнштейн оставался верен своему еврейству, но испытывал двойственное чувство к вопросу создания отдельного еврейского государства – главной цели сионистов. Он заявлял, что в душе никогда не одобрял этой идеи, опасаясь, что иудаизм может оказаться испорчен влиянием так называемого «узкого национализма». Оставаясь одним из главных борцов против антисемитизма, он продолжал повторять, что не видит необходимости в создании для евреев отдельной независимой родины.

Милитаристские лозунги некоторых радикально настроенных сионистов приводили его в смятение. Например, в 1948 году он подписался под петицией, объявлявшей Менахема Бегина, будущего президента нации, террористом. Но после появления в том же году государства Израиль Эйнштейн осознал, что точка невозврата пройдена. И хотя ранее он противился созданию такой страны «из экономических, политических и военно-стратегических соображений», он понял, что теперь нужно бороться за укрепление самих ее основ.

Это касалось в первую очередь необходимости мирного урегулирования конфликтов с коренным арабским населением, интересы которого, как он считал, слишком долго игнорировались теми, кто создавал Израиль. Еще в 1929 году, в беседе с Хьюго Бергманом, профессором Еврейского университета в Иерусалиме, он высказывал твердое убеждение в том, что все еврейские дети в Палестине должны изучать арабский. В том же году он заявил Хаиму Вейцману: «Если мы не сможем найти способа честно сотрудничать и честно договариваться с арабами – значит, все 2000 лет наших страданий не научили нас абсолютно ничему и мы заслуживаем той участи, которая нас ожидает».

С раннего детства гонимый за одну лишь принадлежность к корням своей нации, он страстно мечтал об обществе всеобщего равноправия. Незадолго до смерти он обрисовал свое видение будущего в письме к политику Цви Лурии – одному из тех, кто подписал Декларации независимости Израиля:

Важнейшим аспектом нашей политики должно стать наше неизменное и однозначное желание обеспечивать равенство для арабских граждан, живущих в нашей среде… Наше отношение к арабскому меньшинству – настоящий пробный камень нашего нравственного стандарта.

Зная, какие сложные чувства испытывал Эйнштейн в отношении Израиля, нечего и удивляться тому, что в 1952 году он не воспользовался шансом стать президентом собственной нации, когда Вейцман, занимавший эту должность, скончался. Премьер-министр Давид Бен-Гурион чувствовал, что просто обязан предложить эту должность Эйнштейну, учитывая огромную общественную поддержку столь именитого кандидата. Но, к облегчению всех организаторов этого процесса, проживавший в США ученый вежливо отказался, сославшись (и, видимо, вполне справедливо) на то, что для подобной работы ему не хватает ни природной склонности, ни жизненного опыта. Говоря по телефону с послом Израиля в Вашингтоне, он прямо заявил: «Я – определенно не тот, кто на это способен».

Хотя еврейство Эйнштейна почти наверняка сыграло огромную роль в его биографии, под конец жизни он стал возражать против того, чтоб его причисляли как к этой, так и к любой другой национальной культуре. В 1918 году он объяснял немецкому математику Адольфу Кнесеру: «По рождению я еврей, по паспорту швейцарец, а по сути своей – человек и только человек, без всякой привязки к какому-либо государству или национальности».

Его отношение к своему «нерелигиозному еврейству», пожалуй, лучше всего выражено в статье, которую он написал для журнала «Коллиерз» двадцать лет спустя: «То, что объединяло евреев тысячи лет и объединяет сегодня, – это прежде всего демократические идеалы социальной справедливости в сочетании с идеалами взаимопомощи и терпимости к людям».