C работой, кажется, повезло

C работой, кажется, повезло

Пытаясь обозреть свою жизнь, восстановить в памяти какие-то значительные события в ней, вспомнить окружавших тебя людей, убеждаешься в том, что многое в жизни определялось работой, с которой оказался связанным вольно или невольно в течение большей части жизни. Конечно, бывают случаи, когда человек вынужден многократно менять и место, и характер работы, когда работу приходится рассматривать только как необходимое условие физического существования, выживания в биологическом смысле этого слова, и не более того. В таком критическом положении оказалось в результате выселения из Крыма абсолютное большинство моих соотечественников, и по этой причине их активный творческий потенциал, способности и талант в течение многих лет так и остались нереализованными. Это и невосполнимая потеря для общества, и большая личная трагедия каждого.

Мне с работой повезло, как ни с чем другим. Я говорю "повезло", потому что другого, более подходящего слова нет. О везении или невезении можно говорить, если что-то от тебя зависит не очень сильно или вовсе не зависит, а всё определяется волею случая. Вообще в нашей жизни многое является делом случая, а не результатом сознательных, целенаправленных собственных действий или усилий, хотя роль последних, конечно же, отрицать нельзя. Свой пример убеждает меня в этом. В самом деле: на факультет боеприпасов, который окончил в МВТУ им. Баумана, я попал отнюдь не по своей воле, а лишь потому, что на факультет "Точной механики и оптики" не приняли из-за отсутствия мест в общежитии для иногородних. Так, во всяком случае, прозвучало объяснение причин отказа. Я же убежден в том, что в 1939-м году руководству института позарез нужно было обеспечить полным набором студентов открывшиеся два года назад факультеты "боеприпасов" и "артиллерийский", пользующиеся не очень большой популярностью у молодёжи. Полученная специальность, таким образом, оказалась делом случая. Вторая случайность - распределение на работу по окончании вуза. Я страстно хотел попасть в Ростсельмаш - Ростовский завод сельскохозяйственного машиностроения по двум причинам: уйти подальше от московского сырого и холодного для меня климата и быть поближе к Крыму. Этот завод за годы войны почти полностью перестроился на военную продукцию и стал разрабатывать и выпускать авиационные бомбы. Считал, что имею достаточную теоретическую подготовку по этой части, тем более, что весьма успешно выполнил и защитил дипломный проект по противолодочной авиационной бомбе. Но и тут "решили" за меня. Мне было предложено выбрать одно их трех мест: завод взрывателей в городе Нерехта Ярославской области, один из военных заводов в Свердловской области или артиллерийский завод в Подмосковье на станции Подлипки. Я от досады чуть не взвыл и ответил, что мне совершенно безразлично, куда направят на работу, если не считаются с моим желанием. Присутствовавший на этом распределении представитель отдела кадров Наркомата боеприпасов[2] заявил, что он меня "берёт" для работы в Подлипках. Поскольку я перед этим фактически согласился с любым решением, возражать уже не пришлось. Сделка состоялась. Надо сказать, что процедура определения будущего места работы выпускников вузов была хорошо отлажена и имела выраженный добровольно-принудительный характер. Не имея крыши над головой и ни гроша в кармане, многие молодые специалисты вынуждены были без больших раздумий давать согласие почти на любое сделанное предложение, и мой пример не был исключением. В этом было что-то напоминающее торговлю людьми; только в отличие от былых времён здесь смотрели не на зубы и здоровую мускулатуру, а на анкету и листок успеваемости за годы учёбы. Вспоминая "ущербность" своих анкетных данных, я до сих пор не могу понять, как случилось, что мне дозволили довести учёбу до конца на этом факультете со сплошной секретностью дисциплин на последних курсах? Почему "не отсеяли" при назначении на работу на предприятие оборонной промышленности? Каким образом я оказался в числе тех, кого чуть позже отправили в Германию для освоения трофейной техники?

Беды, связанные с пунктом 5 моей анкеты (национальность) свалились только спустя несколько лет, в начале пятидесятых годов, но об этом я расскажу позже, как и о том, какую роль сыграл в моей судьбе Сергей Павлович Королёв.

Итак, жизнь переходит в другое качество: студенческая жизнь закончилась, начинается инженерная деятельность, о которой так давно мечтал. Но будет ли она удачной, сбудутся ли надежды на интересную творческую работу или буду работать мастером в цеху, "тянуть" план, ругаться с рабочими и начальством? Уже в студенческие годы я убедился в том, что меня мало привлекает производственно-технологический процесс, то есть работа на завершающем этапе изготовления продукции. Такие курсы, как технология металлов, штамповка, станки и инструменты, сварка и т.п. меня интересовали очень мало. Я дружил с дисциплинами, в которых было меньше эмпирики и кувалды, а больше теории. Математика, физика, прикладная и теоретическая механика, сопротивление материалов, внутренняя и внешняя баллистика, гидравлика и термодинамика, различные курсы проектирования - вот что мне по-настоящему нравилось. Конструирование и работа с чертежами меня несколько раздражала, но я понимал, что, вряд ли удастся избежать работы, по крайней мере, на первых порах, на технологическом или конструкторском поприще, и был внутренне к этому готов.

Говоря откровенно, студенческая жизнь изрядно надоела. И не только постоянным недоеданием, нехваткой денег, а и тем, что над тобой висит то курсовая работа или проект, то зачет по какому-либо предмету, то лабораторные работы, не говоря уже о семинарах и коллоквиумах по "науке всех наук" - марксизму-ленинизму с обязательным конспектированием первоисточников и написанием реферативных работ. Хотелось, наконец, обрести размеренную жизнь, когда на производстве, как мне казалось, работаешь "от" и "до", а остальное время в полном твоём распоряжении, и не висит над головой "дамоклов меч" постоянно и жёстко контролируемой успеваемости.

Кстати, раз уж пришлось упомянуть "науку всех наук", каковой была объявлена марксистско-ленинская революционная теория, к месту будет сказать о ней ещё несколько слов. Даже старшее поколение уже стало забывать о "прелестях" того времени, а молодое, не вкусившее всей тяжести идеологического пресса, и вовсе не представляет себе, до какой степени оболванивания доводили людей. Мне пришлось пройти через все стадии построения "самого справедливого в мире коммунистического общества" с присущими каждой стадии лозунгами, теориями и делами. Не заглядывая в глубокое прошлое, представим себе только обстановку за последнее десятилетие перед крахом СССР. Вся страна опутана паутиной органов единственной в ней партии - КПСС - Коммунистической партии Советского Союза. В каждой школе, каждом совхозе, каждом цеху и даже совсем небольших учреждениях - своя партийная организация, которая обладала практически неограниченными полномочиями, несмотря на провозглашённый принцип единоначалия в производстве. Утверждение плана работы, премирование отличившихся, назначение на должность, направление на учёбу с целью повышения квалификации, прием на работу или увольнение, наложение дисциплинарного взыскания или принятие решения о моральном поощрении не могли быть проведены без участия и одобрения партийной организации. При назначении на руководящую должность в первую очередь принималась во внимание не квалификация и профессиональные качества, а прежде всего партийная принадлежность. Редко удавалось беспартийному занять более или менее высокое положение - для этого надо было быть на две головы выше партийного соперника, обладать незаурядными способностями. Загранкомандировки для беспартийных вовсе исключались. По всей стране ежемесячно устанавливался единый политдень - обычно понедельник, когда после рабочего дня миллионы людей собирались на политзанятия для того, чтобы отчитаться в своих успехах в изучении политики и философии Коммунистической партии. В каждом высшем и среднем учебном заведении была своя кафедра марксизма-ленинизма, укомплектованная соответствующим профессорско-преподавательским составом, со своим прекрасно оборудованным читальным залом и библиотекой. Состав кафедры в крупных вузах исчислялся несколькими сотнями преподавателей, так как за время обучения каждому студенту многотысячного вуза отводилось до 500 часов аудиторных занятий на этот цикл. В ряде случаев профилирующим дисциплинам отводилось меньше часов. Помимо занятий со студентами эти преподаватели писали и защищали диссертации, получали учёные степени и звания, выпускали массу научной, учебной и популярной литературы. В большинстве городов работали свои вечерние университеты марксизма-ленинизма, в которых обучались работники практически всех учреждений и предприятий. Я сам трижды обучался в подобном университете, имею три диплома об окончании разных его факультетов. В то время членом партии я не был, но был обязан пройти такое обучение как начальник крупного отдела, "руководство которым мне было доверено партией", как говорили тогда. В крупных партийных организациях были свои секторы по идеологической работе; в каждом селе, небольшом городе или районе большого города были свои парткомы, горкомы, райкомы со своими отделами по идеологической работе, укомплектованные необходимым количеством инструкторов, пропагандистов и т.д. Время от времени каждый партийный работник направлялся в столицы Союза или Республики на постоянно действующие семинары для повышения квалификации с полным содержанием во время пребывания в месте обучения. Члены партии с большим стажем, а тем более партийные работники имели значительные преимущества при выходе на пенсию: повышенный размер пенсионного содержания, льготы по оплате жилья, ежегодные бесплатные путевки в санатории, ежегодный бесплатный проезд до любой точки СССР, прикрепление к спецполиклиникам и некоторые другие льготы. Я здесь не говорю о высших партийных функционерах, к которым прикреплялись до конца жизни персональные автомобили, предоставлялись бесплатные дачи и другие блага, а говорю о миллионной армии партработников низшего звена, обеспечивавших идеологическое настроение общества, его единомыслие и "беспредельную преданность делу партии, веру в светлое будущее". Ладно бы если всё это обеспечивалось за счёт бюджета самой партии, но средства шли из бюджета государства. Это означало, что заметная доля заработанного остальной частью общества шла на создание лучшей жизни для партийного авангарда.

Как назвать эту огромную армию людей, насчитывавшей не один миллион человек? Бездельниками, тунеядцами, иждивенцами, прихлебателями? Ведь они действительно ничего полезного не производили, а наоборот - отнимали у общества много времени, требовали привлечения для своего труда многих материальных и иных ценностей, а результатом было привитие людям тупого преклонения перед коммунистической идеологией, фальсификация философии и истории как истинных научных достижений человечества, внедрение шаблона в инструмент мышления, вреднейшее влияние на развитие личности. Но, с другой стороны, эта великая армия "честно" трудилась, в поте лица зарабатывая свой хлеб. Часть из её состава искренне верила в необходимость того, что составляло смысл её деятельности. Благодаря этой деятельности мы должны были все теснее и теснее сплачиваться вокруг Центрального комитета партии, её ленинского руководства. Мне часто приходила в голову мысль о том, что такой непрерывный процесс сплачивания рано или поздно задушит то ядро, вокруг которого происходит этот процесс, когда сжатие достигнет некоторой критической величины. В моем представлении это ассоциировалось с процессом образования "черных дыр" во Вселенной, когда звезда, исчерпав свою внутреннюю энергию, коллапсирует в так называемую "гравитационную дыру", из которой даже квант света не может вырваться ввиду сверхвысокой гравитации. Погибая, звезда тянет за собой и все окружающее пространство, находящееся в сфере своего влияния.

Где же теперь вся эта огромная армия людей, обеспечивавших идеологическую сплоченность народа? В какой сфере эти люди работают сейчас, какую пользу они приносят? Как мне представляется, освобождение общества от идеологических институтов должно было бы привести к тройному эффекту. Во-первых, не надо кормить, одевать и снабжать средствами производства эту армию ничего не производящих людей. Во-вторых, в новых условиях эти люди должны были бы включиться в сферу производительного труда и сами участвовать в создании материальных ценностей. И, в-третьих, все остальное население, освобожденное от идеологического ярма, могло бы больше времени посвятить на лучшее устройство своей жизни, на всякого рода полезные дела. Однако этого эффекта совсем не заметно. Причина, видимо, в том, что большая часть этого идеологического корпуса не пошла в производящие отрасли народного хозяйства, а приспособившись к новым условиям, влилась в непомерно раздутый чиновничий аппарат и в коммерческие или даже криминальные структуры. Вакуум в идеологической сфере бурно стал заполняться церковью, иногда в довольно уродливых формах, но население от этого не стало ни более духовно богатым, ни более благородным. Церковь стала скорее модой, чем дорогой к вере и к Богу.

Однако вернемся к весенним апрельским дням 1946-го года, когда я вместе с несколькими своими сокурсниками, получив диплом об окончании института и направление на работу, впервые отправился к месту, в котором суждено будет остаться до конца жизни. Электричка с Ярославского вокзала Москвы довольно быстро доставила нас до станции с несколько лирическим названием Подлипки, и ещё минут через пятнадцать или двадцать мы уже оказались в отделе кадров предприятия.

Весна в том году выдалась ранняя, и погода стояла отменная, совсем не располагающая к серьёзным делам. В этот солнечный день за городом и дышалось легче, чем в столице. Все мы были в хорошем настроении, и первые впечатления о месте нашей будущей работы были самыми благоприятными.

Как оказалось, мы попали на артиллерийский завод, который в годы войны был эвакуирован на Урал, и вот за последний год многие работники возвратились на прежнее место жительства, а сам завод со своим оборудованием остался на востоке. Конкретная тематика предприятия ещё не была вполне определена, но якобы готовилось решение о его перепрофилировании на ракетную отрасль. Артиллерия и ракетная техника - вещи весьма разнородные по специфике как организации производственного процесса, так и проектно-конструкторской части. В те годы наша промышленность, кроме так называемых "Катюш", никакими другими ракетными системами не занималась, их просто ещё не было так же, как и опытных специалистов по этой только-только зарождающейся отрасли техники.

Нас, молодых инженеров, разбросали наугад по нескольким условным подразделениям, руководители которых сами не знали, чем нас занять. В секретном архиве было всего 20-30 томов технической документации на различного рода технологические процессы и описания принципов работы каких-то второстепенных приборов, которыми неизвестно что комплектовалось. Через неделю или две я получил до смешного серьезное задание: спроектировать взрыватель неконтактного действия, работающий на эффекте Допплера, который бы срабатывал при прохождении от цели на минимальном расстоянии. Не больше и не меньше! Таких взрывателей, насколько я был осведомлен, в то время вообще не было на вооружении. Следовательно, надо было сделать довольно значительный шаг вперед в нашей технике с моими хилыми силами ещё не оперившегося птенца. Но у молодости, как известно, энергии и амбиций хватает, поэтому задание меня не очень смутило. Меня смутило то, что попытки конкретизировать задание ни к чему не привели. Не было известно, на каком снаряде - артиллерийском или реактивном - такой взрыватель должен устанавливаться. Не было известно, каковы, примерно, скорости сближения с целью, диапазоны расстояний, на которые должен рассчитываться взрыватель. На все вопросы следовал один ответ: "Вы сами разработайте технические условия, сами их обоснуйте, а затем будем согласовывать с возможным заказчиком". В общем, стало ясно, что мой руководитель, хотя он и выдал задание, ещё меньше представляет себе работу, чем я сам. Вскоре мне дали в помощь молодого выпускника Ленинградского военно-механического института, и я оказался перед ним в роли такого же несостоятельного руководителя, как и мой руководитель передо мной. Всё же мало-помалу какой-то задел у нас стал появляться, мы наметили два или три принципиальных варианта, привлекая все известные нам идеи в этом направлении.

Не прошло и двух месяцев с начала работы, как вдруг нам объявили, что через несколько дней надо отправляться в длительную командировку в Германию по изучению и сбору трофейной техники там на месте. При наличии всяческих причин, препятствующих такой командировке, можно было отказаться от поездки. Что же делать? С одной стороны, это было и интересно, и, возможно, давало какие-то совсем нелишние материальные выгоды. С другой стороны, очень беспокоил нерешённый жилищный вопрос и положение жены и дочери. Жена в это время продолжала учёбу в Технологическом институте легкой промышленности (проще - в Пищевом институте), наша двухлетняя дочь находилась на попечении моей тёщи в г.Сталино (сейчас он называется Донецк). Мы с женой жили временно в общежитии Бауманского института, которое должны были освободить к началу нового учебного года. К этому времени всем семейным молодым специалистам обещали дать комнаты в Подлипках, но в эти обещания верилось с трудом. В каком положении окажется моя жена, если к этому времени жилья здесь не дадут, а из московского общежития выкинут? Ни родственников, ни близких друзей, имеющих свое жильё, в ближайшей окрестности у нас не было. Несмотря на неопределенность обстановки, на семейном совете из двух человек было принято трудное решение: от командировки не отказываться. Так я в самом начале лета 1946-го года вместе со значительной группой специалистов оказался в Германии и прожил там чуть больше полугода. Этот период жизни стоит отдельного, самостоятельного рассказа, здесь же лишь упомяну о том, что там состоялось моё знакомство с будущим главным конструктором, будущим академиком Сергеем Павловичем Королёвым, ближайшими его сподвижниками, членами будущего Совета главных конструкторов. Там же определилась узкая конкретная область моей деятельности: баллистика и проектирование ракет.

Вернулись мы из Германии в канун Нового года в специальном железнодорожном эшелоне, в состав которого входили вагоны с оборудованием, документацией, вывозимым имуществом, небольшим количеством таких, как мы, пассажиров. Путь был тяжелым. Вагоны совершенно не отапливались, а мороз доходил до 15-20 градусов, и мы промерзали до мозга костей, особенно по ночам. При проезде через территорию Польши один раз ночью наш эшелон обстреляли, но всё обошлось благополучно. Целые сутки мы простояли в Бресте, где перепрессовывали колеса на всех вагонах на другую, российскую колею. Как известно, российская колея несколько шире общеевропейской. В своё время из стратегических соображений Россия и в этом вопросе решила пойти "своим путём", хотя государство управлялось людьми, совсем не похожими на "вождей", появившихся позже.

Вот наконец я дома, хотя слово "дом" пока мне представляется весьма в смутном, неопределённом свете. Я знал, что жену в сентябре "выставляли" из общежития Бауманского института на улицу, но всеми правдами и неправдами она сумела там продержаться до декабря, когда наконец в Подлипках почти был достроен небольшой двухэтажный шлакобетонный дом на 25-30 комнат с коридорной системой для нас, молодых специалистов. Мне не было точно известно, удалось ли жене уже поселиться в этом доме или она все ещё находится в состоянии невесомости между небом и землёй, точнее между Москвой и Подлипками.

Приближался полдень, когда эшелон подогнали по подъездным путям к воротам завода. К нашему несчастью, был выходной день, и на заводе никакого начальства, кроме охраны, не оказалось. О нашем возвращении она что-то знала, но конкретных указаний на этот счет не получала от руководства. Оставлять эшелон до следующего дня за воротами нельзя было, но и впускать на территорию без санкции директора или его заместителя по режиму охрана опасалась. Пока искали кого-то из них, утрясали всякие формальности, прошло ещё некоторое время. Пропустить прибывших людей в вагонах на территорию завода начальство отказалось, так как не все прибывшие были работниками этого предприятия, да и ни у кого из нас не было на руках пропусков, по которым можно было бы выйти обратно, да ещё с вещами. Моё личное положение усугублялось ещё и тем, что помимо нескольких своих чемоданов со мной находилось ещё три места - один чемодан и два мешка, - которыми меня снабдил мой непосредственный начальник из расчётно-теоретического бюро подполковник Тюлин Георгий Александрович. Чемодан я должен был доставить его родственникам, проживавшим в Москве, в мешках же находились научно-технические отчёты, техническая документация, специальная литература, часть из которой имела гриф "секретно" или "для служебного пользования", однако по каким-то причинам она не была отправлена секретной почтой, а оказалось при мне на не очень законном или, точнее, на совсем незаконном основании. После длительных переговоров нам объявили, что все мы должны покинуть вагоны, свои вещи можем забрать с собой или оставить. Как их затем вынести с территории режимного предприятия, будет решаться завтра или послезавтра. Поколебавшись какое-то время, я решил взять с собой только один чемодан с личными вещами, а остальной багаж, в том числе и с секретной документацией, оставить в вагоне, надеясь на то, что к эшелону поставят охрану, хотя это и будет на территории завода.

Мне не терпелось оказаться у "своего" дома, увидеть жену, узнать все новости, отогреться после нескольких суток беспрерывного промерзания. С другой стороны, обдумывал, как мне быть, если дом ещё не заселён, никого в доме не застану, а друзьями, имеющими в Подлипках свое жильё, ещё не обзавёлся. Вероятно, придётся ехать в московское общежитие и там искать жену. Если и там её не найду, попытаюсь упросить коменданта общежития по старой памяти разрешить переночевать на какой-нибудь свободной койке, и поиски продолжить уже с завтрашнего утра.

Вот с какими мыслями я вошел в подъезд только что выстроенного дома и постучал в первую же попавшуюся дверь. "Да вот её комната, рядом с моей", - ответила незнакомая женщина на мой вопрос. С замиранием сердца я постучал в собственную дверь и услышал голос: "Войдите!". Мы оба обомлели, будто не ожидали этой встречи. Она возилась у керогаза в этой почти пустой комнате, собираясь что-то приготовить. После первых объятий, поцелуев, приветствий, взаимного "осмотра" начались расспросы, ответы, обсуждения "текущего семейного момента" и составления планов на ближайшее будущее. Жена выглядела уставшей и озабоченной. Неустроенность с жильём, недоедание, холодная квартира, учёба на последнем курсе института, наступившая зимняя экзаменационная сессия, тоска по маленькой дочери, да мало ли что ещё грызло её. Теперь самое трудное было уже позади, вдвоём будет гораздо легче, я ей помогу с учёбой, возьму на себя часть забот по нашему нехитрому хозяйству. Но когда я вытащил из чемодана приобретённую в Лейпциге для неё шубку из прекрасно выделанного, окрашенного в коричневый цвет кроличьего меха, она вся расцвела и не могла сдержать радости, хотя на эмоции всегда была весьма скупа. Мы примерили шубку и остались очень довольны и фасоном, и размером, и качеством, будто шубка была сделана точно под неё. Мягкая, тёплая, лёгкая, красивая, хотя и впервые в жизни покупал такую вещь, она оказалась очень удачной. Через много лет, когда подросла наша дочка, шубку, перешитую в полушубок, носила она, затем ещё через несколько лет её донашивала уже наша внучка. Значит не зря выложил за неё немецкому портному-скорняку кучу марок и сигарет, выбирая из всего, что было у него дома, самую красивую и дорогую!

Пока происходило это радостное событие, я успел рассмотреть наше жилище. В одном углу комнаты я увидел два чемодана и несколько узлов с нашим небогатым скарбом, вывезенным, очевидно, из общежития; на полу у стены лежал матрац. Ни кровати, ни топчана, ни кушетки у нас не было. У другой стенки на дощечках, положенных на кирпичи и образующих как бы полку, размещалось несколько стаканов, тарелок, ложек, вилок, ножей, а также одна сковородка и одна кастрюлька. В детской ванночке из оцинкованного железа, которую нам подарили сокурсники, когда родилась дочь, была небольшая кучка картошки, несколько луковиц, пакеты с сахаром, крупой, бутылка с подсолнечным маслом и ещё кое-что. Ванночка выполняла роль шкафа для продуктов и холодильника. Холодильников в то время ещё ни у кого не было. Сейчас трудно себе представить, как удавалось обходиться без холодильника тем, кто жил не в отдельном доме с погребом, а в обычных городских квартирах, да ещё на юге. Стола и стульев в нашей комнате также не было, была лишь одна табуретка, служившая то столом, то сиденьем для одного человека. В этой комнатке размером 12 квадратных метров была выложена из кирпича печь квадратного сечения высотой около полутора метров с железными конфорками сверху и топкой на одной из стенок. Ввиду отсутствия дров она пока почти бездействовала. За всё время только два или три раза жена её истапливала остатками строительного мусора и кое-где попадавшимися древесными отходами. Основным источником тепла, к тому же дающим возможность готовить пищу, был упомянутый уже керогаз. Сегодня многие не помнят это "чудо" тех времен, конкурировавший с примусом. Главным его преимуществом было тихое горение без характерного для примуса шума, но и запаха керосина и его паров от него было побольше. Керосина везде было много, и стоил он совсем недорого, так что энергетическая проблема, хоть и без желаемого комфорта, но на каком-то минимальном уровне решалась. Вскоре нам удалось приобрести и привезти дрова, и мы могли уже позволить себе по вечерам топить печку. Для меня, успевшего привыкнуть за последние полгода к немецкому комфорту, новая обстановка показалась, мягко говоря, не очень уютной. Но это было мелочью по сравнению с радостью оказаться с женой, да ещё, шутка ли сказать, в своей первой в жизни комнате. Что ещё нужно для счастья?

За нашим домом в городе быстро закрепилось название "розовый коттедж" не только из-за того, что он был окрашен снаружи в розовый цвет, но и подразумевая под этим цветом нечто мечтательное. Летом, воспользовавшись тем, что наша комната была на первом этаже, я снял несколько досок и вырыл под домом небольшой погреб для хранения картошки. Этим же летом мы получили неплохой урожай картошки, которую посадили на поле прямо через дорогу от дома, хотя был риск, что наши посадки ликвидируются до созревания урожая, поскольку на этом месте готовилось сооружение заводского аэродрома.

В "розовом коттедже" мы прожили чуть больше года, когда получили возможность поселиться в финском домике, построенном немецкими военнопленными из материалов, получаемых по репарациям из Финляндии. В течение ряда лет наш "розовый коттедж" служил своего рода перевалочным пунктом для вновь поступающих на работу молодых специалистов. Когда туда провели центральное отопление, там обосновалась городская милиция, затем дом передали детской музыкальной школе, а под конец в нем нашли пристанище несколько мелких городских контор и камнетёсная мастерская, которая в основном занималась изготовлением надгробных плит. В начале восьмидесятых годов дом был снесён.