ГЛАВА XII

ГЛАВА XII

Сэр Уэддербёрн, «этот знаменитый рогоносец», недавно женился на леди Фрэнсис, дочери графа Маунтморриса, и пригласил Байрона навестить их в Эстон-Холле близ Роттерхэма в Йоркшире. По просьбе Байрона пригласили и Августу, однако она отказалась, так как была беременна. Ее одолевала тошнота, и она опасалась, что не будет пользоваться должным вниманием в этой компании. Принимая приглашение, Байрон предупредил, что не будет ездить на скачки в Донкастер и принимать участие в ужинах, так как вообще отказался от еды по вечерам.

Дальнейшее фарсовое продолжение этой поездки, с неуместной страстью и тайными вздохами, вполне могло быть описано Ричардом Бринсли Шериданом, драматургом, которым Байрон искренне восхищался.

Леди Фрэнсис оказалась миловидной и приветливой, но слабого здоровья и, по мнению Байрона, «на грани увядания». Уэбстер, «ревнивый до безумия», восхвалял красоту супруги и по нескольку раз в продолжение трапезы подносил к губам ее руку, что дама принимала с явным равнодушием. Байрон, несмотря на свои намерения, все же присутствовал за ужином. Уэбстер бубнил и бубнил о добродетелях и высоких принципах своей супруги и сравнил ее нравственность с личностью Христа, на что Байрон, воодушевленный кларетом, так громко расхохотался, что хозяин пришел в ярость. Гармония была восстановлена, лишь когда Байрон сказал, что сам дьявол его попутал. Леди Мельбурн получала от него ежедневные отчеты, где из соображений секретности леди Фрэнсис, чья добродетель не должна была пострадать, фигурировала просто как «Фи».

Уэбстер предупредил Байрона, что femme[38] не должна видеть привезенные Байроном тексты Данте и Альфьери, так как это может нанести ей непоправимый вред. Однако femme начала проявлять некоторый интерес к Байрону, о чем свидетельствовали ее взгляды, ее румянец, дрожание руки и восторженные позы. Тем временем Уэбстер, этот Отелло-монополист, который развлекался тем, что писал памфлеты, разъяснял за столом, как он поступит с мужчиной, который будет слишком долго смотреть на его жену или попытается скомпрометировать ее, — он уничтожил бы такую скотину. Заключая свой отчет для леди Мельбурн, Байрон сообщает, что ему скоро могут перерезать горло, но дает обет нанести ответный удар, устроив Уэбстеру «веселую жизнь» и пристыдив его, упомянуть местную шлюху, с которой тот раньше встречался.

Тем временем полные неистовства письма Августы остаются без ответа, так как Байрон нашел себе новый насест.

Однако топография дома не была идеальной для мнимых, а теперь и более явных любовников. Объяснение имело место в бильярдной, под стук шаров и лай Неттла, пуделя, которого Уэбстеры подарили Байрону. Фи спросила Байрона, как женщина, которой нравится мужчина, может дать ему это понять. Презрев благоразумие (как он сообщил леди Мельбурн), Байрон пошел на риск и написал Фи письмо «в нежной и сдержанной прозе». Он передает его в бильярдной в тот самый момент, когда, к их ужасу, туда входит marito[39], которого Байрон хотел бы видеть на дне Красного моря, однако дама с удивительным присутствием духа прячет письмо за корсаж, поближе к сердцу. Так под крышей Уэбстера началась еще одна любовная переписка, при этом Байрон переписывался и с Аннабеллой Милбэнк, обращаясь к ней «мой дорогой друг».

От писем Фи, которые Байрон оставляет в своей комнате на конторке, слишком уж несет добродетелью и духовностью, но надо учесть, что эта женщина молится по утрам и вечерам и, как он пишет леди Мельбурн, «поверяет Библией каждый свой шаг». Однако он сообщает, что в каком-то смысле они «занимаются любовью» и что платонизм в опасности. Нужно только уединение, чтобы довести дело до конца. Помимо маниакально бдительного сэра Уэбстера Байрон подозревал одного из мужчин, гостивших в доме, который напоминал ему Яго, а также леди Кэтрин, сестру хозяйки дома, которая неотступно висла на Фи.

Было решено: вся компания отправляется в Ньюстед, «меланхолический особняк» предков Байрона, где, как поэт надеялся, домашние боги будут способствовать его намерениям. Во время ужина Фи объявила мужу, что в Ньюстеде они с сестрой будут жить в одной комнате. Уэбстер громогласно объявил, что никто, кроме мужа, не имеет права делить спальню с его возлюбленной супругой. Леди Фи с необычной для себя пылкостью шепнула Байрону: «N’importe, из этого ничего не выйдет» — реплика, которая страшно огорчила его. В Ньюстеде он наполнил кларетом один из вставленных в оправу черепов и залпом осушил его, что вызвало приступ, не позволивший ему вернуться к дамам. За рвотой последовала полная обездвиженность, Флетчер даже подумал, что его хозяин помер. Но хозяин оправился, чтобы возобновить ухаживания.

Наконец возможность представилась. Ньюстед, два часа ночи, они одни; Фи говорит так искренно, так серьезно; она готова отдаться, но боится, что «не переживет свое падение». Байрон был ошеломлен: он привык к женщинам, говорящим «нет», когда они имеют в виду «да». И эта безыскусственность, эта наивность были выше его сил; он дрогнул и в приступе благородства, о котором потом пожалел, почувствовал, что не может воспользоваться преимуществами своего положения.

Каждая мельчайшая деталь этой встречи была пересказана леди Мельбурн, которой, разумеется, не терпелось узнать, хочет ли он сбежать вместе с Фи. Ответ был утвердительным. Если надо, то хоть на край света, потому что любит ее, — если бы не любил, то действовал бы более эгоистично.

Когда компания вернулась в Эстон-Холл, в доме воцарилась атмосфера раздражительности и хандры. Сэр Уэддербёрн прямо на глазах у гостей раздавал шлепки слугам, читал нотации жене и ее сестре на людях — у всех было ощущение, что должно произойти нечто катастрофическое.

Становилось очевидным, что Байрону следует уехать. Сердце леди Фрэнсис, хотя и разбитое, было прочно скреплено с сердцем Байрона печатью, подаренной ею, просьбой хранить ей верность и обещанием встретиться весной.

Накануне отъезда сэр Уэддербёрн пошел на грубую ложь — сказал жене, будто Байрон признался ему, что он приехал и оставался в доме, только чтобы искать руки леди Кэтрин, ее увядшей сестрицы. Фи сокрушена. Байрон обманул ее… Слезы и стоны во время их последнего тайного свидания в саду. Потом Уэбстер занимает тысячу фунтов у своего сбитого с толку гостя. На следующее утро, когда Байрон уже садился в карету, Уэбстер спутал все карты, предложив в припадке дружеской любви сопровождать Байрона до Лондона. В продолжение скучной поездки он уверял Байрона, что они с женой безумно любят друг друга и что брак — самое счастливое состояние из всех возможных.

Тем временем леди Фрэнсис начала обширную переписку, посылая письма, достигающие восемнадцати страниц, распространяясь о красоте Байрона и о своем «разбитом сердце». То же подтверждает и стихотворение «Тайная печаль»; леди Мельбурн, которая была хорошо осведомлена об этой слепой любви, не сомневалась в искренности Фи, но считала ее «ребячливой и утомительной».

Что бы там ни казалось Байрону, он еще не освободился от любви к Августе и, находясь в «состоянии возбуждения», должен был дать ему выход в стихах. Первый набросок «Абидосской невесты» был завершен в четыре дня, «строки бежали с быстротой минут». Поэма рассказывает о страсти и обреченной любви принцессы Зулейки и ее брата Селима; Зулейка, заключенная в башне, оплакивает свое одиночество. Страх разоблачения, как он писал доктору Э. Д. Кларку, и его недавнее северное приключение заставили Байрона изменить родственную связь любовников и сделать их двоюродными братом и сестрой.

«Святое имя, оставайся тайной», — писал Байрон, заимствуя, пусть и неточно, слова из стихотворения Поупа «Письмо Элоизы к Абеляру»[40]. Хотя имена и место действия относились к Востоку, эмоциональный накал, конечно, принадлежал Беннетт-стрит: везде ощущались следы Августы и неспособность Байрона порвать с нею. Так как он должен был опубликовать поэму, он предложил Джону Меррею присоединить ее к «Гяуру», в котором венецианский дворянин собирается спасти рабыню Лейлу из гарема ее развратного паши. Отодвинув действие поэмы во времена мавров, хотя он и понимал, что это ослабит внутреннее напряжение, Байрон согласился изменить «Абидосскую невесту» так, чтобы обойти ужасное табу инцеста. Родные брат и сестра превратились в двоюродных.

Августа чувствовала, что должна ответить Байрону в стихах, и то, что она — не поэт, сделало ее ответ еще более трогательным. В пропитанных горечью строках, написанных по-французски, она мечтает разделить с ним все чувства, видеть мир его глазами, жить только ради него, так как он — ее судьба и только он может составить ее счастье. К листку бумаги она приложила свой каштановый локон, перевязанный белой ленточкой. Байрон хранил этот локон всю жизнь и на бумаге, в которую был завернут дар, написал: «La Chevelure[41] той, кого я больше всего любил». Ее подпись завершалась росчерком, математическим символом, подтверждающим секрет их любви; из их двух печатей Байрон приказал сделать брошь, которую они носили.

Через три месяца любовь к леди Фрэнсис увяла. Узнав, что теперь он со своей сестрой, она позавидовала этой «счастливой женщине» и выразила надежду, что Августа на будет ее презирать. Тщетно умоляла она вернуть ее письма — Байрон остался глух к ее просьбе. Он устал от Фи, от ее постоянства и наивности. Ее докучливое употребление слова aimer[42] лишь еще раз подтвердило для Байрона слепоту природы.