ГЛАВА X

ГЛАВА X

На пике славы, с 1812 по 1814 год, сердце Байрона, как он сам говорил, всегда избирало ближайший насест, и таких насестов в его распоряжении было предостаточно.

Хор женщин, так или иначе связанных с ним, включал леди Мельбурн, его соратницу по заговорам и доверенное лицо; леди Каролину Лэм, ее невестку; его единокровную сестру Августу Ли; леди Фрэнсис Уэбстер и Аннабеллу Милбэнк. Леди Мельбурн он писал по три-четыре раза на дню, пересылал копии всех любовных писем, которые получал, льстил ей, утверждая, что, будь она моложе, то вскружила бы ему голову в той же мере, в какой сейчас она завладела его сердцем. А Аннабелле Милбэнк, ее племяннице и своей будущей жене, он похвалялся в своей предательской манере, что «вступил в преступную связь с одной пожилой дамой» по ее же подстрекательству и теперь не знает, как из этого выпутаться. Но в 1812 году, в самом зените славы, он был ее «созданием». Отнюдь не образец добродетели, леди Мельбурн знала, как заниматься амурными делами в той атмосфере гладиаторских боев. В 16 лет ее выдали замуж за сэра Пенистона Лэма, который тут же завел любовницу, что научило ее иссушающему душу цинизму. Со своей подругой Джорджиной, герцогиней Девонширской, она позировала Дэниелу Гарднеру для картины «Макбет и ведьмы вокруг котла». Она и не подумала чахнуть от хандры из-за неудачного брака, стала фавориткой принца Уэльского и любовницей лорда Эгремонта, от которого родила двоих детей. Ее сын Уильям Лэм, которому она прочила политическую карьеру, завел роман с матерью Каролины, леди Бессборо, когда в тринадцатилетнем возрасте впервые увидел ее и решил, что это самая восхитительная и желанная женщина из всего девонширского клана.

Роман Байрона с Каро, «этим маленьким вулканом», длился пять месяцев; он привлек непропорционально большое внимание в свое время, а впоследствии стал сюжетом биографий и романов, включая «Гленарвона», написанного самой опечаленной леди, в котором Байрон-антигерой был повинен во всевозможных преступлениях, начиная с убийства и вплоть до инцеста и детоубийства, но, как выразился сам Байрон, он не позировал достаточно долго, чтобы получился похожий портрет.

Казалось, леди Каролина и он были созданы друг для друга — оба аристократичные, самовлюбленные и надменные. Со своим полным пренебрежением к приличиям Каро иногда надевала красно-коричневую ливрею своего пажа и в своей тетради для заметок давала себе имена Эльф, Ариэль, Титания и Маленькая Королева Фей. Как и все юные дамы, она сгорала от любопытства увидеть автора «Чайльд-Гарольда», так как автор и художественный образ были для нее неразделимы. Сэмюэл Роджерс, банкир и поэт, стихи которого, по словам Байрона, были «сплошной патокой», дал ей экземпляр поэмы, которая так очаровала ее, что она вознамерилась во что бы то ни стало увидеть автора, даже если он уродлив, как Эзоп[28].

Она написала Байрону анонимное письмо, предложив встретиться и книжной лавке Хукхема и, возможно, «чуть-чуть» поразвлечься, в то же время намекая, что она замужняя женщина и принадлежит к высшему обществу. Впервые увидев его у леди Уэстморленд, окруженного красивыми и коварными женщинами, она круто развернулась и не захотела быть представленной, чем несколько уязвила поэта. Через несколько дней, вернувшись с верховой прогулки по Гайд-парку, запылившаяся и разгоряченная, она сидела с Томасом Муром и Роджерсом, когда объявили о приходе Байрона. Она поспешно выбежала переодеться и вернулась в очаровательном полупрозрачном платье, какие она надевала на танцевальные вечера в Мельбурн-хаусе и в Альмак-клубе, куда ходили наследницы в поисках мужей, а замужние дамы — любовников, чтобы отомстить своим вечно неверным мужьям. Имперский вальс, завезенный с Рейна, был на пике моды. Но Байрон ненавидел его, так как сам не мог танцевать, и в стихах с уничтожающей иронией описывал игривые движения и нелепую фигуру принца Уэльского, который, несмотря на свое «монаршее брюшко», считался экспертом по части вальса.

Тем не менее Байрон был очарован Каролиной, ее мальчишеской миловидностью, золотистыми кудряшками, пленительным голосом и лихорадочным лепетом. Она утверждала, будто не имеет представления, откуда берутся хлеб с маслом, ела только с серебра, верила, что все население Англии состоит из маркизов, герцогов и нищих. Она жила под одной крышей со своим мужем Уильямом Лэмом и под надзором леди Мельбурн — стратегия, на которой настаивали и свекровь, и муж, чтобы обуздать еще более дикие выходки Каролины. Во время венчания с Уильямом с ней случилась истерика, она порвала подвенечное платье и упала в обморок прямо у алтаря. Позднее в язвительном письме свекрови она призналась, что Уильям — флагеллант[29], что он учил ее самым необычным сексуальным извращениям и в конце концов лишил ее тех немногих добродетелей, которыми она обладала. В тот же вечер Байрон спросил, могут ли они встретиться наедине, и на следующий день она распорядилась, чтобы к трем пролетам каменных ступеней был прилажен веревочный поручень в качестве импровизированных перил. Первые розы и гвоздики, которые он ей послал вместе с запиской, что «ее светлость» любит все новое и редкое, она засушила. После смерти Каролины в 1828 году их нашли в Мельбурн-хаусе в одной из ее книг. И свекровь, и муж относились к визитам Байрона вполне терпимо, так как полагали, исходя из опыта более ранних увлечений, что ее страсть вскоре утихнет. До этого у нее был роман с сэром Годфри Уэбстером — на прощание он подарил ей собачку, которая укусила ее шестилетнего сына Огастеса.

Байрон обычно приезжал в 11 утра и оставался в ее спаленке, выходящей на Сент-Джеймс-парк, где заставал Каролину распечатывающей письма, или выбирающей платье, или играющей в мячик с Огастесом, чья болезненность, как считали в семье, была вызвана наследственным сифилисом. Утренние занятия вальсом она отменяла.

Байрон отсылал друзьям самодовольные отчеты о продвижении его романа, но его письма Каролине не оставляют сомнений в том, что он был влюблен.

Ваше сердце, моя бедная Каро, — это маленький вулкан, что разливает лаву по Вашим венам; и все же я не хотел бы, чтобы оно хоть чуть-чуть охладилось… Вы же знаете, я всегда считал Вас самым умным, приятным, абсурдным, любящим, сбивающим с толку, опасным, чарующим маленьким созданием изо всех ныне живущих и всех, кто жил за последние две тысячи лет. Не стану говорить о красоте: я в этом не судья. Но наши красавицы перестают казаться таковыми, когда Вы рядом, а значит, либо в Вас тоже есть красота, либо нечто лучшее.

Ее сердце, да и все ее существо стремились к нему, опережая его взаимные чувства. Она навсегда запомнила, как он в первый раз поцеловал ее в карете и притянул к себе — «как магнит».

В зените их отношений он решил, что им нужно бежать; его предложение привело ее в восторг до такой степени, что она, оказавшись неожиданно практичной, даже собиралась продать свои драгоценности, чтобы отправиться с ним на край света. Но Байрон уже призадумался. Те самые гордость, надменность, непредсказуемость, которые раньше так интриговали его, теперь оставляли его равнодушным. Влюбленная в него Каро стала теперь «ничтожным подсолнухом, греющимся в лучах сияющего Бога Солнца». Он ошибся в своей маленькой enfant terrible[30]. В адресованном ей отрезвляющем письме он писал: «…бредовые мечты должны исчезнуть, пелена иллюзий должна упасть с глаз, месяц разлуки — и [они] станут рационально смотреть на вещи».

Но она ничего этого не хотела. Она совершала глупые, опрометчивые, унизительные поступки. Теперь уже не Ариэль и не Титания — она превратилась в «бедняжку Каро Уильямс», над которой посмеивались хозяйки салонов. Она начала осаду Байрона. Чтобы попасть в его комнаты на Сент-Джеймс-стрит и рыться в его письмах и дневниках в поисках измены, она завела дружбу с Флетчером. Каролина умоляла, чтобы ее приглашали на вечера, куда был зван и Байрон, а если ей отказывали, то ожидала в саду или беседовала с кучерами, считая, что ее статус ставит ее выше насмешек. Однако она ошибалась. Дэллес описывает пажа в алом гусарском мундире — светлые кудри обрамляли его лицо, в руке он держал шляпу. Паж появился в комнатах Байрона и оказался переодетой Каролиной. Байрон сидел молча, он не любил сцены, но в то же время был зачарован этим двуполым обликом и оказался не в силах порвать с нею, со всеми ее шалостями и сумасбродствами. Хобхауз описывает и другие ее вторжения, громовые удары в дверь, Каролину, карабкающуюся по чердачной лестнице в тяжелом мужском пальто поверх пажеской ливреи, с криками, что прольется кровь, если Байрон попытается бросить ее. Она все еще верила, что сможет вернуть его. И Хобхауз, знающий нерешительность и изменчивость характера Байрона, тоже опасался такого исхода.

Сам Байрон колебался, в какой-то момент сказал, что нет другого выхода, кроме как ему и Каро уйти вместе. Однако Хобхауз с помощью владельца лавки на первом этаже удалось вывести ее из дома, посадить в карету, а позднее отправить обратно к ее смущенной матери и разъяренной свекрови. На следующий день Байрон получил завиток ее рыжих лонных волос, слегка окрашенных кровью, с просьбой, чтобы и он прислал ей то же самое. Его дикая антилопа добавляла: «Я просила не присылать с кровью, однако все же шлите — ибо раз кровь означает любовь, я хочу иметь ее». Ее фантазии не имели границ. Она куда-то исчезала, ее находили прячущейся в аптекарской лавке на Пэлл-Мэлл или продающей кольцо с опалом, чтобы нанять карету до Портсмута; она не соглашалась на уговоры леди Бессборо уехать с нею в Ирландию, а потом стала утверждать, что беременна и что во время долгого путешествия у нее может случиться выкидыш. Принц Уэльский, услышав, как и все остальные, об этих безумствах, утверждал, что Байрон околдовал все семейство Мельбурнов — мать, свекровь и дочек, и всех их выставил дурами. В конце концов леди Бессборо приняла твердое решение, после чего мать, дочь и сэр Уильям отправились в одно из своих поместий в Ирландии, в графстве Уотерфорд.

При расставании Байрон проливал слезы. Его прощальное письмо, которое Каролина хранила всю свою жизнь, подтверждает, что в письмах он был самым страстным любовником: «Ты думаешь, что я холоден, суров и неискренен?.. “Обещай не любить меня!”… Ах, Каролина, поздно давать такие обещания… Ты знаешь, что я с радостью бросил бы ради тебя все на свете в этой жизни и даже в будущей…»

Каролина чувствовала полное опустошение. Кузен, который встретил их на пути в Ирландию, пишет, что она была «бледна как смерть, лишь кожа да кости, на лице остались одни глаза», в то время как Уильям смеялся и жрал, как извозчик.

Разделенный с Каро бурным морем, Байрон мог позволить себе быть галантным, хотя леди Мельбурн предпочитала безжалостность: лучше, как она выразилась, испытать немного боли в настоящем, чем полностью загубить свое будущее. Он писал Каро всякие «глупости», чтобы развеселить ее. Но его душевное равновесие было несколько поколеблено, когда она напомнила Байрону, что их разделяют всего лишь восемьдесят гиней и почтовое судно, после чего в ее письмах стала сквозить угроза. Она начала переписку с ненавистной ей леди Мельбурн, чтобы та узнала и соответственно передала Байрону, что Каро хранит его письма, полные любовных признаний. Байрон содрогался при мысли, что его несдержанные и теперь уже пустые излияния будут обнародованы. Единственным способом отделаться от нее, думал он, была женитьба, причем женитьба в ближайшие три недели. Флетчер, слуга со времен его молодости, путешествовавший с ним по Леванту, советовал обратить внимание на голландскую вдову, переехавшую в Лондон, «женщину сказочно богатую и приятной полноты»; ее миниатюрная горничная Абигейл была возможной находкой для самого Флетчера.

Но Байрон направил свой взор в другую сторону.

На одном из танцевальных вечеров в Мельбурн-хаусе, где Каролина выступала во всем блеске, Байрон заметил молодую женщину, незамужнюю, немного полную и явно сдержанную. Это была племянница леди Мельбурн, девушка философического склада. В своем дневнике в тот вечер Аннабелла не зашла так далеко, чтобы предугадать его роль в своей судьбе; вместо этого она написала, что его рот выдает язвительность — человек он, как видно, крайне надменный, не всегда старающийся это скрыть. В письме к матери она признается, что не является поклонницей «Чайльд-Гарольда», хотя и не будет отказываться от знакомства с его автором. Байрон заметил ее скромность, свежесть облика, пухлые розовые щечки, столь непохожие на искусственную красоту остальных присутствующих дам. Однако Байрон принял ее за чью-то компаньонку, а не за полноправную наследницу. Это Томас Мур сообщил ему о ее состоянии и сказал: «Женись на ней и восстанови Ньюстед».

«Боюсь, что я был, есть и буду привязан к другой, той, с которой я никогда много не разговаривал», — объявил Байрон леди Мельбурн. Та была удивлена, узнав, что речь идет о ее неуклюжей племяннице, и тут же заметила, что бедняжка Аннабелла может и похорошеть, если влюбится в него. Однако, несмотря на ее собственнические инстинкты, леди Мельбурн решила, что брак сможет освободить Байрона от Каролины, чьи чары еще не полностью развеялись; кроме того, ей льстила его радость по поводу того, что теперь он сможет называть ее «тетушкой». Именно она, по просьбе Байрона, передала формальное предложение, и именно ей сообщили разочаровывающий ответ: «Считая, что он никогда не будет предметом такой сильной привязанности, которая может составить мое счастье в домашней жизни, я ни в малейшей степени не желала оскорбить его криводушием». Возможно, Байрон мог бы вызвать ее любовь, добавила она, но у нее нет уверенности, что он может заслужить уважение. Однако своей подруге леди Госфорд она призналась, что крайне взволнована и полагает, что ей необходимо придать своим чувствам иное направление.

Байрон воспринял отказ без печали и заявил, что она — холодная закуска, в то время как он предпочитает горячую пищу на ужин. Леди Мельбурн по собственной инициативе решила не ставить точку в этом деле и спросила Аннабеллу, какие качества она хотела бы видеть в муже. В ответ Аннабелла передала ей список, включающий ответственность, силу и благородство чувств, разум, бережливость, хорошие манеры, которые ценила выше красоты, и добавила, что «не войдет в семью, где были случаи сумасшествия». Леди Мельбурн усомнилась, что, предъявляя подобные требования, Аннабелла когда-либо найдет человека, достойного стать ее мужем, и напомнила, что брак — это лотерея.

Байрон, ободренный предполагаемой продажей Ньюстедского аббатства, рассчитывал, что вот-вот получит 25 000 фунтов задатка от мистера Клафтона, ланкаширского поверенного. Он решил ехать в Челтенхем, на воды, вновь возобновил строгий пост, дабы излечиться от своих многочисленных недугов, и воспользовался обществом светских дам, которые, пресытившись летними излишествами, в сентябре отправлялись на курорт. Хотя мистер Клафтон выплатил всего 5000 фунтов — сумму, которую Байрон должен был вернуть Скроупу Дейвису, — поэт все равно поехал в Челтенхем. Первое утешение он получил от черноокой итальянской певицы с нежным голосом. Она не говорила по-английски, что для Байрона было счастьем. Их флирт слегка омрачался только ее зверским аппетитом. Она поглощала куриные крылышки, заварной крем, персики и портвейн — оскорбление для двадцатичетырехлетнего поэта, который некогда заметил леди Мельбурн, что дамам следует притрагиваться только к салату из кальмаров и шампанскому.

Тем временем Каро не умолкала и не была посажена под замок, как надеялся Байрон. От нее приходили письма то с униженными просьбами, то полные хвастовства по поводу многочисленных мужчин из Уотерфорда, в том числе из окружения герцога, которые любили ее. Байрон советовал ей умерить тщеславие, оно просто смехотворно, и направить свои капризы на какое-нибудь новое завоевание, что же касается его самого, то его удостаивает вниманием дама, которая пренебрегает различиями в происхождении.