Тяжело было в ученье…
Тяжело было в ученье…
Старинный, с белой колоннадой дворец графа Шереметьева на подмосковной станции Вешняки знают многие. В начале войны музей-усадьба был закрыт; забиты высокие резные двери, заколочены окна. В щели между досок можно было увидеть мохнатые ковры инея на стенах дворцовых зал, промерзший, блестящий, точно лед на катке, паркет.
Дорожки парка за дворцом, обсаженные вековыми липами, вели к толстостенному зданию с замысловатой лепниной по карнизу — графской оранжерее. Здесь и помещалась Центральная женская снайперская школа. В двух смежных очень высоких и просторных оранжереях были девичьи спальни. Дощатые трехэтажные нары делили помещение пополам. По вечерам, когда девушки забирались наверх, нижние жильцы, слыша подозрительный скрип досок, каждый раз ждали, что шаткое сооружение вот-вот рухнет. Но нары, очевидно, были рассчитаны на сверхнагрузку.
Зима в сорок втором году стояла студеная, огромное помещение спальни-оранжереи было не просто отопить. Дежурные непрерывно подкладывали дрова, но не то старые печи плохо держали тепло, не то истопники были неумелые, только температура поднималась чуть-чуть. В нескольких шагах от раскаленного зеркала печи, разговаривая, мы видели парок изо рта друг друга. Более надежным было другое «отопление» — жаркое дыхание трехсот молодых курсанток, заполнявших к вечеру общежитие.
Вначале, не получив еще обмундирования, мы пестрой, разношерстной толпой ходили на завтрак, обед и ужин к соседям. По ту сторону шоссе, ведущего к станции, в новых многоэтажных корпусах размещалась Центральная мужская школа снайперов, мы пользовались их столовой и стрельбищем. Бравые, перетянутые желтыми ремнями ребята не скрывали улыбок при виде полугражданского девичьего воинства.
— Ни девчата, ни солдаты! — острили они.
Нас распределили по взводам и ротам. Командиры — строевые офицеры, среди них немало фронтовиков, попавших к нам после госпиталя. Взводом, где была я, командовал молодой, успевший и повоевать и получить боевое ранение лейтенант Александр Алмазов.
Начались первые, самые трудные — и для нас и для наших командиров — дни. Казалось, никогда не привыкнуть к строгому распорядку дня, к жизни по команде, к тому, что ни шагу нельзя сделать без разрешения, а из расположения части — никуда без увольнительной. Подъем в шесть, быстрый туалет, завтрак. Выходишь в поле засветло, возвращаешься в темноте — мокрая, измученная, голодная. А взводный еще «подбадривает»:
— Ничего, девчата, на войне все то же самое будет, плюс постреливают, минус крыша над головой.
Что такое война, мы знали лишь из книг и кинофильмов, из рассказов старших товарищей и полит-бесед, которые проводились в нашем «клубе» — полукруглой комнате, соединявшей спальни. Родными сестрами для нас были Зоя Космодемьянская и Лиза Чайкина, о которых взволнованно рассказывала на комсомольском собрании Саша Шляхова. Им, бесстрашным партизанкам, было намного труднее во вражеском тылу.
Фронта мы не боялись. Мы готовы были отдать жизнь за Родину, если понадобится, но как же трудно в восемнадцать девичьих лет просто встать до света по команде, выйти на холод, ползти с тяжелой винтовкой в снегу по-пластунски, стрелять в цель, когда замерзшие пальцы не чувствуют спусковой крючок, и шагать, шагать, шагать бесчисленные километры с полной боевой выкладкой, в мокрых валенках со сбившейся в комок портянкой, которая натерла пятку…
Посчастливится — пристроишь валенки у горячей печи, а промокший ватник и портянки — под себя. И ведь не простуживались, не знали ангин и гриппов, даже в весе прибавляли. «Пожизненно остаюсь в армии!» — шутили мы, забираясь по вечерам на свои нары.
Кажется, только-только закрыла глаза, а уже гремит команда дневальных: «Подъе-ом!.. Тревога!.. В ружье!» Первое время некоторые девушки ложились спать, не разуваясь, чтобы не мучиться с портянками (не всем сразу далась эта премудрость — быстро и аккуратно намотать портянки), становились в строй с выпущенной, как платье, нижней рубашкой. Смех и грех!
Бывали ЧП и похуже.
Моя землячка Валя Дуракова как-то на стрельбище потеряла затвор от боевой винтовки. Командир отправил весь взвод обратно: «Пока не найдете, не возвращайтесь!» Больше часа ползали в темноте по снегу. И ведь нашли. То-то радости было! Кстати, от снега шинели сделались как новенькие.
Стали понимать кое-какие истины: один за всех — все за одного! Никогда уже Валя не позволила бы себе небрежность, из-за которой страдал весь взвод.
На фронте я в полной мере осознала смысл многого того, что в школе казалось нам бесполезной муштрой, надоедливой шагистикой, а то и просто командирскими придирками. Даже лейтенанта Алмазова, ставшего вскоре всеобщим любимцем, мы не сразу оценили. Бывало, придет утром, строго, исподлобья глянет, быстро ли взвод строится, скомандует: «Сми-иррна!» Вытянешься в струнку, замрешь, боясь шевельнуться. Улыбался он редко, лишь в конце занятий, да и то если они проходили успешно.
После четырех месяцев учения каждая курсантка с момента команды «подъем» успевала за пять минут одеться, аккуратно заправить постель, умыться и встать в строй. Мы научились строевому шагу: одновременный четкий выброс ноги, мерный взмах рук, молодцевато подняты головы. Винтовки опускали к ноге все вместе, так, что получался слитный щелчок прикладов.
В полной боевой выкладке, весившей 36 килограммов, мы ползли по-пластунски не одну сотню метров. Если командир замечал ошибку, то хочешь не хочешь, а возвращайся на исходный рубеж, ползи снова. Удивительно ли, что все мы ужами ползали на фронте.
Пеший марш перемежали неожиданные броски на 200–300 метров. Подав команду, лейтенант засекал время и, если кто-нибудь не укладывался в норму, заставлял повторять бросок сначала. Бывало, запыхаешься, злая, как черт, но вот открылось «второе дыхание», норма выполнена. А назавтра она уже другая: от занятия к занятию командир уменьшал время на броски.
Весной, когда земля просохла, занимались в поле. Сначала никто не понимал, почему нам стали давать на завтрак селедку. Пресная пища — каши да пюре — приелась, все обрадовались возможности посолонцевать. Но как же мы уставали, маршируя, ползая, бегая на солнце со скаткой шинели через плечо, с винтовкой, гранатами, лопаткой, каской, противогазом, патронами! Пот льет градом, от жажды язык присох к гортани, а пить нельзя, да и нечего. Помню, идем оврагом, по дну бежит ручей, вода чистая, прохладная, а Алмазов не разрешает зачерпнуть даже горсточку, не то что каску. Мы думали, он нарочно мучает нас. Сколько раз на фронте во время тридцатикилометровых пеших маршей я с благодарностью вспоминала уроки взводного.
А маскировка! Лейтенант уделял ей особое внимание, ведь для снайпера хорошая маскировка — это жизнь. За два часа, которые давались снайперской паре, мы должны были отрыть боевой окоп, чаще всего на опушке леса, иногда — в поле, и замаскировать его под окружающую местность. Быстро отроем себе окопчик, замаскируемся, ждем. И вот с той стороны, где находится воображаемый противник, примерно в километре от нас появляются лейтенант с помкомвзвода и в бинокли внимательно изучают каждый подозрительный бугорок, кочку, пень…
Если обнаружат — рой ячейку вторично, маскируйся снова. Так приятно, если обнаружили не тебя и можно отдохнуть, написать домой открыточку. Вечером на это не хватало времени: еле выкроишь перед отбоем полчасика, чтобы подшить свежий подворотничок, почистить сапоги или повторить пройденный за день учебный материал.
Рассказывают, как некий солдат замаскировался под пень, да так натурально этот «пень» выглядел, что влюбленная парочка присела на него. Пока молодые люди целовались и миловались, солдат, хотя и с трудом, но выдерживал. И взвыл благим матом, когда влюбленный парень перочинным ножом стал… вырезать на коре свои инициалы.
Это, понятно, анекдот, но в запасном полку, где нам устроили экзамен по маскировке, случилось нечто подобное. Командир полка никак не мог отыскать наши ячейки, долго ходил по полю среди кочек, наконец, встал на одну для лучшего обзора. И тут «кочка» взмолилась тонким голосочком нашей татарочки Сони Кутломаметовой:
— Ой, тяжело!..
И это еще не все! Командир взвода, добиваясь быстроты стрельбы, научил нас делать пять прицельных выстрелов в минуту, правильно ориентироваться на местности, быстро отыскивать цели, незаметно менять позицию. Мы научились стрелять не только из снайперской винтовки, но и из противотанкового ружья, из ручного пулемета, умели кидать в цель гранату.
В ту пору война для нас была где-то далеко. Отзвуки ее слышались в строгом голосе Левитана, читавшего по радио горькие еще сводки Совинформбюро, в стонах раненых, которых провозили мимо нашей станции в далекий тыл, в плаче женщин, получивших похоронную. А мы были молоды и радовались наступившей весне!
Черные сучья старых лип в парке окутались нежно-зеленой кисеей. Как только выдавалась свободная минутка, я забиралась куда-нибудь поглубже в кусты, где никто не мог меня видеть. Подошью подворотничок, пишу письма, читаю. А то лягу на спину, смотрю в небо на плывущие облака и мечтаю. О том, как поеду на фронт, как стану грозой фашистов. И как встречу его, неведомого…
К инспекторским стрельбам готовились, как к большому празднику. Оружие проверено и пристреляно, отработаны на местности тактические задачи. В подразделениях проведены комсомольские собрания и беседы, стенные газеты пестрят заголовками: «Не подкачаем, девушки!»; «Каждая пуля — в цель!» В лагере образцовый порядок…
И внешне девчата подтянулись, приняли бравый вид: пригнанные по фигуре гимнастерки, ремни туго перехватывают талии. Лишь первое время мы выглядели нескладехами в солдатских шинелях с подшитыми полами, в ватных брюках, которые порою были настолько велики, что приходилось цеплять их за бретельки, в кирзовых сапогах на два-три размера больше нужного. Курсанты все чаще засматривались на нас, офицеры с удовольствием провожали глазами девушку, когда она, четко печатая три положенных уставных шага, проходила мимо…
Ребятам пришлось пережить немало неприятных минут на стрельбах: наши показатели были выше. А ведь их школа славилась своими традициями, ее окончили такие знаменитые снайперы, как Герои Советского Союза Зайцев, Пчелинцев и другие.
Какое ликование у нас поднялось! Многие девушки-отличницы получили почетные грамоты ЦК ВЛКСМ, а лучшим из лучших — среди них были Саша Шляхова и Клавдия Прядко — вручили именные снайперские винтовки. На металлических пластинках, привинченных к прикладам новеньких винтовок, выгравировали имена наших подруг. Это была большая честь!