А счет все растет!

А счет все растет!

С моим возвращением одна из нас оказалась «третьей лишней». У меня-то была постоянная напарница, Клава Маринкина, но не стало пары у Полины. Решили не придерживаться постоянных пар, чтобы никому не было обидно, перешли на скользящий график. Пятая, свободный от «охоты» снайпер, оставалась дежурить в землянке.

Перед рассветом мы с Клавой ходами сообщения добирались до НП роты, находившегося на северо-западном склоне высоты. Блиндаж командира отрыт на возвышенности, с нее хорошо просматривается болотистая равнина. Впереди, метрах в 800, окопы нашего боевого охранения, от них до врага еще метров полтораста.

Бывало, ползешь в темноте, на шаг впереди ничего не видно. Нечаянно стукнешься лбом о каменную кочку, а это замерзший труп: не всех павших во время зимнего неудачного наступления успели предать земле. Неприятная встреча, что говорить! Огибать труп некогда, перевалишься через него — иногда и не через один, — только скрипнешь зубами, а то выругаешься про себя и дальше ползешь. Главное, поскорее уйти с открытого места: поле простреливается настильным огнем, нельзя задерживаться ни на минуту.

Клава была очень дисциплинированна, доверяла мне, все делала, как я. Не раз она признавалась, что со мною чувствует себя уверенней, чем с кем-либо другим, знает, что нас не убьют. Ну, а если уж придется погибать, то лучшей компании не придумать. Когда я слышала, как она там сопит, ползя за мной, теплее становилось на сердце.

Совсем другой была Зоя. Как-то на рассвете, когда выпал черед «охотиться» вместе, мы поползли к окопам боевого охранения. Остались считанные метры, вдруг слышу позади недовольный Зойкин голос:

— Да что я, крот, что ли, или морж — на пузе ползти?

Поднялась в рост, кинулась вперед и, оступившись, свалилась в не замеченную ею яму, полную ледяной весенней воды. Выбралась мокрая до ниточки.

— Ползи обратно! — приказываю я. — Застудишься!

Зоя не хочет слушать. Кое-как отжала на себе одежду, осталась со мной. Зубы стучат от холода, а ершится:

— Как же я тебя, Люба, оставлю, что девчата скажут? Легко ли будет тебе одной возвращаться вечером? И наши и немцы ведут огонь, ранят тебя — кто вынесет?!

Ох, и досталось от Зои фашистам в этот день! Злая, как черт, она последними словами ругала Гитлера и его вояк.

— Ну, что ему, Гитлеру, стоит приехать на наш фронт, глянуть из окопа? Врезала бы свинцовую пилюлю в его паршивый, в челке, лоб — и войне конец! А тут сиди в окопе, мокрая, как цуцик, карауль проклятых гитлерюг.

— Ничего, Зоя, мы с тобой еще и туфельки наденем, чулки со стрелкой, — подбадривала я ее.

Под конец дня Зоя убила одного фашиста, повеселела.

— А ты говорила: ползи обратно! Может, из-за меня хоть на час раньше война кончится? Может, кто из наших уцелеет — еще одна немецкая винтовка без хозяина осталась.

Зоя сильно простыла в тот день. В санчасть не захотела идти, лечилась домашними средствами: глотала аспирин, растиралась спиртом — раздобыл знакомый санитар. Перед сном выпивала котелок горячего чая, в который бухала чуть ли не недельную норму сахара. Да еще приговаривала:

— Эх, жаль, меду нет! Мама бы меня медом вмиг вылечила.

На переднем крае Зоя стала бывать реже, больше домовничала. Это вполне устраивало нас: не надо меняться парами, по очереди дежурить в землянке. И тяжело ей было — Зоя ждала ребенка.

С первого взгляда полюбила она Булавина, вверила ему свою судьбу. Майор казался нам тогда совсем немолодым, а ему и сорока не было. Ко всем нам, снайперам, Булавин относился любовно, но это была командирская любовь — отеческая, ровная. А Зоя стала его подругой.

Зоя рассказала мне, что на время родов она решила уехать домой, к своей матери. А потом — снова на фронт. Если, конечно, война не закончится к тому времени.

— А вот за это не бойся, Зоя, ты еще нагонишь нас где-нибудь в Германии, — сказала я, не в первый раз выслушав соображения подруги. — Если только захочешь сменить домашний уют на окопную жизнь.

— А он? А ты, Люба? А девочки?.. Думаешь, легко мне будет без вас… Только подумаю об этом — реву, как телка.

На глазах вечной насмешницы Зои стояли слезы. Я утешала ее, как умела. Но, честно говоря, не хотела бы я в ту пору очутиться в ее положении.

Зоя и раньше любила хозяйничать, стряпать, затевать постирушки, а теперь, словно готовясь к будущему материнству, еще охотнее занималась нашим общим хозяйством. Загодя получит на всех обед, наготовит дров про запас, жарко истопит печь к возвращению снайперов с передовой. Сухие портянки и смена белья всегда ждали нас, промокших и озябших. Так приятно было переобуться у огня, надеть все чистое, сухое.

Снайперская «охота» шла успешно, боевой счет у каждой рос день ото дня. Корреспондент армейской газеты, побывавший на передовой, написал статью обо мне: «Ее счет — 62 истребленных фашиста!» Вырезку послала маме — пусть знает, как воюет ее дочь.

Самой мне статья не очень понравилась. Если верить автору, я «нащелкивала» фрицев слишком легко, бездумно. А ведь именно здесь, под Пустошкой, мне довелось убить гитлеровца, лицо которого перед выстрелом я как-то особенно отчетливо разглядела в оптику. Я видела, как оно исказилось от смертной боли, когда разрывная пуля попала в лоб. На минуту стало не по себе. Отрезвил минометный налет, который произвели фашисты по окопу, где я находилась. Они тоже охотились за мною, порой отвечали лавиной стали на одну меткую пулю.

Моя постоянная напарница приболела, и я пошла на «охоту» с Ниной Обуховской. До места добрались быстро, день выдался удачный: каждая прибавила по единичке к своему боевому счету. Вечером повернули обратно. Для сокращения пути решили идти напрямик, по шоссе. Хотя оно и пристреляно немецкими пулеметчиками, но в темноте кто заметит?

— Видишь, как хорошо! — радовалась Нина. — Ни тебе грязи, ни луж! Давай и завтра этим путем двинем.

Идем себе разговариваем. Но что это впереди на шоссе чернеет? Воронка от авиабомбы, мы ее еще по дороге сюда заприметили. Мама родная, так мы же в сторону передовой идем, к немцам! Испуганно переглянулись и бегом назад.

Враг, видно, давно заметил нас, ждал, что мы прямо в лапы к нему угодим. Видя наши удаляющиеся спины, гитлеровцы ударили из пулеметов. Пули засвистели над головами, косая очередь промолотила по щебенке, выбив каменные брызги.

Кубарем скатились в кювет, сгоряча не заметили даже, что он полон ледяной воды. Выбрались, ползем по раскисшему полю, голов не поднимаем.

Ротные минометчики, прикрывая наш отход, дали налет по немцам. Завязалась перестрелка. А мы все ползем к спасительным окопам, уже из сил выбиваемся. Связь между собой держим громким шепотом.

— Люба, жива?

— Нина, ты где?

В гуле разрывов шепот не слышен, кричим друг другу, чтобы показать направление. Завидя полоску бруствера, вскочили на ноги и — бегом к окопам своего боевого охранения. Из них уже тянутся руки разведчиков, чтобы принять нас.

— Живы, девчата? Мы уже собирались идти отбивать вас.

Оказывается, не дождавшись нас — удачная «охота» продолжалась дольше обычного, — из штаба батальона позвонили в роту. Командир ответил, что снайперы не возвращались. А тут немцы открыли стрельбу из пулеметов. Решив, что враг хочет взять нас живьем, разведчики собрались на выручку.

Подруги радовались нам, как вернувшимся с того света. Клава, обнимая меня, шептала, что больше не отпустит меня ни с кем, никогда, ни за что…