4. УЧЕНЬЕ

4. УЧЕНЬЕ

Читать я научился незаметно. Набегаешься днём, наиграешься, наработаешься, а вечером сидишь за столом, фантики — конфетные обёртки — перебираешь и находишь знакомые буквы.

Сижу тихо, как мышонок, чтобы спать не послали. К шести годам, вот так играя, научился я читать и рисовать.

…Утро. Первый день учебного года. Стою на улице и смотрю с завистью на ребят-школьников: я ещё мал. Выходит из ворот соседский хлопец, Василь, мой приятель:

— Пойдём в школу, Ваня, я тебя запишу.

Я так обрадовался, что даже не попросил позволения у родителей и побежал за ним.

Бегу — а сам трушу: вдруг учительница откажет? Говорили, что Нина Васильевна — строгая, но ребята её любили.

Входим в светлый, высокий класс. Больше всего мне понравилась классная доска. «На ней славно рисовать можно», подумал я. Парты блестят, ребята одеты по-праздничному.

Учительница уже сидит за столом. У неё молодое, доброе лицо, гладко зачёсанные чёрные волосы. Потом я заметил, что когда она недовольна или огорчена, на лбу между бровями у неё появляется глубокая прямая морщинка.

Василь подходит к ней и, указывая на меня, говорит:

— Нина Васильевна, он читать умеет, я его привёл в школу.

Она ласково улыбнулась и внимательно посмотрела на меня:

— Ну, подойди, малыш, к доске, напиши буквы, какие знаешь.

Встав на цыпочки, я старательно вывел буквы.

Учительница дала мне букварь. Сначала я запинался, а потом бойко прочёл какой-то рассказ.

Нина Васильевна записала моё имя, фамилию, возраст и сказала:

— Ты ещё мал, но всё же я беру тебя в первую группу.

Я не помнил себя от радости.

Наступила зима, завалило улицы снегом, начались вьюги и морозы. Ходить в школу было далеко, но я вставал рано — всё боялся опоздать — и почти всегда приходил первый. В классе сидел смирно: заметил, что когда всё прослушаешь, от слова до слова, то. потом урок выучить легко.

В школе была объявлена война грязным тетрадям и книгам: Нина Васильевна строго следила за тем, чтобы они были в порядке, и я привык их беречь.

Однажды утром был сильный мороз. Ветер завывал в трубе. Я проснулся. Смотрю — совсем темно, но мать уже встала и топит печь. Она меня не разбудила: решила, что в такой мороз нечего мне идти в школу. Я со слезами упросил её отпустить меня.

На улицах ребят не видно. Мчусь что есть силы в школу. Прибегаю. На снежной дорожке — ни одного следа. В окнах темно, из трубы вьётся дымок. Поднялся на крыльцо — дверь заперта. Ну, думаю, опоздал! Мне стало так обидно, что я заплакал.

Вдруг дверь открывается и выходит Нина Васильевна. Одной рукой платок на голове придерживает, а другой обняла меня:

— Зачем ты в такой мороз пришёл? Ведь мы сегодня не учимся.

А я всхлипываю и молчу. Учительница вытерла мне слёзы и повела к себе.

Она сняла с меня курточку, шапку и вдруг испуганно воскликнула:

— Да у тебя ухо обморожено!

Выбежала во двор, принесла снегу и стала оттирать мне ухо, пока оно не начало гореть. Потом усадила к столу, принесла горячего чаю и конфет.

Я совсем успокоился, пью чай и вокруг поглядываю. В комнате у Нины Васильевны я впервые. С удивлением смотрю на книжную полку: столько книг я никогда не видел.

Когда я кончил пить чай, Нина Васильевна посадила меня возле печки и дала большую книгу с картинками. Сейчас я уже не помню ни картинок, ни заглавия книги, помню только, что мне было очень хорошо у нашей учительницы. С того дня и началась моя дружба с ней. Я часто потом бывал у неё и перечитал много книг.

Учился я с увлечением, с утра до вечера пропадал в школе. Но вот однажды перед летними каникулами прихожу домой, отец подзывает меня и говорит:

— Я болею, Ваня. Надо тебе прирабатывать. Придётся уйти, сынок, из школы. Определил тебя подпаском к дяде.

Я — в слёзы. Отец нахмурился. Ему не хотелось, чтобы я школу бросал, но заставляла нужда. И пришлось мне наутро отправиться в соседнюю деревню, где дядя работал пастухом.

Школу никак не могу забыть. Днём ещё ничего — забегаешься, отвлечёшься, а вечером не находишь себе места. Первые дни дядя строго следил за мной, не отпускал ни на шаг. Но через две недели он послал меня после обеда пасти несколько коров на выгонах у деревни, а сам погнал стадо в луга.

Вижу, коровы мои в безопасности. Осмотрелся — никого кругом нет. И недолго думая побежал домой.

Отец уже спал. Я разбудил его:

— Что хочешь, папаша, делай, но возьми меня обратно.

Отец, ни слова не говоря, слез с лежанки, снял со стены верёвку и крепко меня выпорол. За самоволие. Я даже не заплакал. И отец сдался:

— Ничего, видно, не поделаешь. Учись!

В то же лето отец сказал мне:

— Денег у меня нет. Если хочешь купить карандаши да краски — сам заработай. Вон кулак с нашей улицы созывает малых ребят на очистку двора. Может, что и даст.

Кулак жил неподалёку от нашей хаты, был очень богат и, как все кулаки, славился жадностью. Мои старшие братья батрачили на него. Колхоза тогда ещё не было.

Нанялся и я к нему. С утра до темноты убирал двор: таскал навоз, мёл, скрёб. За целый день мне не дали ни кусочка перекусить; недаром говорит старинная поговорка: «От богача не жди калача».

И уплатил мне кулак за всю работу… одну копейку.

Во мне кипела злоба. Я решил, что больше не буду батрачить на ненавистного богатея. Но семья у нас была большая, отец болел. И я опять пошёл к кулаку. Целый день гонял на молотилке лошадей по кругу. К вечеру устал, проголодался, но был доволен: на конях накатался вволю и денег, верно, заработал — уж на этот раз, думаю, кулак проклятый заплатит получше.

Как же я был разочарован, как возмущён, когда за весь день работы на току получил кусок хлеба с тухлыми шкварками! Я швырнул подачку, повернулся и ушёл.