4

4

Долгое время Петр был знаком не с самим Цедербаумомг, а лишь с рассказами о нем. Они рисовали человека деятельного, обладающего острым умом, способностью быстро собирать вокруг себя нужных людей, и вместе с тем честолюбивого, склонного к революционной фразе, броской и уклончивой одновременно. Любопытно узнать, каков Юлий Осипович в непосредственном общении?

Шагая во второй половине октября на Выборгскую сторону к Радченко, Петр невольно думал об этом. Еще он думал: символично, что «конституционное» собрание пройдет у Степана, на Симбирской улице. Симбирск — родина Ульянова…

Поднимаясь на этаж к Радченко, Петр поравнялся с невысоким человеком своих лет. Отметил, что тот прихрамывает, что у него приятное узкое лицо с небольшими темными глазами и длинная, будто наклеенная бородка.

К удивлению Петра, они направились к одной и той же двери.

Открыла им Любовь Николаевна.

Спутник Петра снял шляпу и галантно поцеловал Баранской руку. Зачесанные на лоб волосы при этом повисли — будто отклеились.

— Вы не знакомы? — спросила Любовь Николаевна.

— Были бы хоромцы, будут и знакомцы, — ответил Петр, переступая порог. — Я полагаю — Юлий Осипович?

— А я полагаю — Петр Кузьмич?

Они обменялись оценивающим рукопожатием. Узкая ладонь Цедербаума утонула в огромной ладони Петра и, когда он ее сжал, будто растеклась, стала бескостной, легко меняющей форму, но в какой-то миг ответно напряглась, сделавшись цепкой и твердой.

— Владимир Ильич владеет даром не просто говорить, но и живописать, — доверительно улыбнулся Цедербаум.. — Могу поручиться, что своей прозорливостью мы оба обязаны ему. Нет?

— У нас много живописцев.

— Очень верное наблюдение. Но, как я успел заметить, Ульянов имеет особые краски…

С этими словами Цедербаум снял пальто, огладил на лбу волосы. Дружески кивнул Петру, вошел в комнату, с милой непринужденностью поцеловал руку годовалой дочурке Радченко, забавной глазастой Женечке, затем Якубовой, Зинаиде Павловне Невзоровой. С подчеркнутым уважением поприветствовал Радченко, Ульянова, Старкова, Кржижановского. Начал знакомиться с Ванеевым, Сильвиным, Малченко и студентом Технологического института Яковом Пономаревым…

— Симбирская сторона в полном составе? — весело полюбопытствовал он, закончив церемонию приветствий и знакомств. — С минуты на минуту подойдут и мои товарищи.

Голос у Цедербаума мягкий, грассирующий, плечи узкие, одет с опрятной небрежностью. При взгляде на его сутулую спину можно сказать: книжник. Есть в Юлии Осиповиче что-то от Струве, но тот откровенный барин, а этот вроде бы прост. Или хочет таким казаться.

Доктор Ляховский, не в пример Цедербауму, высок, несколько грузноват, неуклюж. Но стоило ему сесть — и он преобразился: откуда-то появились уверенность, светская утонченность, а с нею небрежность.

Сергей Августович Гофман одет с немецкой аккуратностью: крахмальный воротничок, манжеты, галстук. Лицо чисто выбрито, волосы коротко острижены. Молчалив, замкнут, незаметен. Тренюхин, студент Института путей сообщения, и вовсе безлик. Петр даже его имени и отчества не запомнил…

— Сборы окончены, — с шутливой торжественностью возгласил Цедербаум. — Предлагаю открыть сборы!

Ульянов вынул из жилета часы, укоризненно покачал головой.

— Действительно, пора, — и заговорил, будто продолжая прерванную беседу: — До недавнего времени многие из нас полагали, что без глубокой помощи европейских социал-демократов собственной работы нам не развернуть. Однако поездка, которую я предпринял, показала ошибочность таких надежд. Немалая часть партийных руководителей Германии, да и других западных стран заражена соглашательскими настроениями. Их готовность сотрудничать с буржуазией вызвала разброд в рабочих рядах, ослабила социальные и политические устремления. Похоже, что европейские социал-демократы сами нуждаются в помощи. У них есть чему поучиться, среди них следует искать союзников, но уповать на них было бы заблуждением… Что касается Георгия Валентиновича Плеханова и его группы «Освобождение труда», то с ними удалось наконец установить прямые связи, договориться об издательском сотрудничестве. Но и это не исчерпывает всех вопросов. На сближение потребуется время, усилия. Следовательно, надеяться мы можем прежде всего на самих себя, на объединение марксистских рабочих кружков и групп своими силами. Вот мы и собрались сегодня, чтобы сделать первый шаг в этом направлении.

Все ощутили торжественность минуты, ее неповторимость. У Якубовой даже глаза от волнения увлажнились.

— Готовых образцов создания именно российской именно рабочей именно марксистской партии у нас нет, — продолжал Ульянов. — Но есть некоторый опыт кружковой и агитационной работы. Есть свое понимание исторической роли восходящих пролетарских масс. Есть замечательные рабочие передовики. Они ведут геройски-упорную работу, и эта работа с каждым днем все растет и усложняется…

— Почему в таком случае на сегодняшнюю встречу не приглашены рабочие-передовики? — перебил его Гсфман.

— Потому, — посмотрел на него Ульянов, — что в предварительных беседах Юлий Осипович стоял на мнении, что в большинстве своем это книжники, которые прошли старую школу кружковщины и по этой причине туги к усвоению новых приемов работы. Не все пригодны к направляющей деятельности и по личным качествам. Поэтому ввести в наш круг одних и не ввестн других — щекотливо… Так я излагаю ваши доводы, Юлий Осидовпч?

— Так, — неохотно согласился Цедербаум.

— Вот видите, — Ульянов вновь обратился к Гофману. — Возникли затруднения, которые вряд ли следует обсуждать при рабочих организаторах. Удивительно, что вы, Сергей Августовяч, об этом не знаете.

— Это недоразумение, — поспешил исправить положение Ляховский. — Не лучше ли перейти к обсуждению вашей точки зрения?

— Наша точка зрения вполне определенна: основная тяжесть борьбы за рабочие права ложится на плечи самих рабочих, на их авангард. Наш долг помочь им в этом всеми нашими знаниями и практическими действиями, в том числе и организационными. Это один из принципов, на котором должен строиться наш союз — союз равноправной, добровольной и бескорыстной помощи рабочим. Союз борьбы за их освобождение.

Услыша слово «союз», Цедербаум сделался серьезным.

— Inter pares amicitia,[13] — сказал он на латыни.

— Tertiurn non datur,[14] — кивнул Ульянов. — Или вы с этим не согласны?

— Согласен, Владимир Ильич, очень доже согласен!

Возможно, границы моих наблюдений пока не так широки, но у известных мне рабочих организаторов я заметил оглядку на слепо заученные истины, на привычку вести борьбу главным образом словесно, ничем не рискуя. На отсутствие острого вкуса к агитации, наконец… И это в то время, когда требуются радикальные перемены в постановке всего социал-демократического движения в России. Без уверенного обновления в рабочем руководстве таких перемен не достичь.

— Так что же следует менять — людей или постановку работы? — не выдержал Петр.

— И то и другое, — убежденно заявил Гофман.

— Методом исключения?

— Петр Кузьмич прав, — примирительно сказал Цедербаум. — Полной картины мы действительно не имеем, поэтому сомнения наши вполне объяснимы. Но грех умозрительности, я думаю, не менее тяжек, нежели грех торопливости. Передавать бразды правления помощи можно только в твердые руки, имеющие мускульную смелость.

— И ясную голову, — добавила тихо Баранская. Ее замечание вызвало невольные улыбки.

— И ясную голову, — повторил Цедербаум, повинно склонившись в ее сторону. — С такой замечательной поправкой и следует принять принципы нашего союза, очерченные Владимиром Ильичей.

Неожиданная покладистость Цедербаума насторожила Петра. Было в ней что-то нелогичное, искусственное. Неужели Юлий Осипович упорствовал прежде лишь для того, чтобы не допустить объединительного собрания с участием рабочих организаторов, и теперь, когда дело сделано, ему нет причины стоять на своем?

«Нет-нет, — отогнал эту мысль Петр. — Не следует думать о людях хуже, чем они есть».

Словно почувствовав сомнение Петра и остальных «стариков», Цедербаум поспешил добавить:

— Коль скоро наше объединение не может быть сугубо платоническим, предлагаю обговорить точные обязанности и ответственность друг перед другом. Естественно, с последующим участием рабочих передовиков. И для их пользы!

— Это другое дело, — облегченно вздохнул Сильвин, лишь накануне собрания возвратившийся из Гундуровки; лицо его потемнело от загара, брови выгорели, плечи налились силой.

— В таком случае, — сказал Ульянов, — перейдем к структуре объединения. Здесь уже наметились определенные положения. Суть их — специализация отдельпых кружков и лиц на отдельных функциях работы. Я имею в виду распределение обязанностей по таким категориям, как организация рабочих групп, агитация, распространение книжной и листковой литературы, издательская и литературная деятельность, сбор денег, хранение, явки, сношения как в стране, так и за ее пределами, естественно, охранные действия — выявление провокаторов, шпионов и многое другое…

— А не раздробит ли это нас на кусочки? — засомневался Гофман.

— Непременно раздробит, — подтвердил Ульянов. — Но именно в раздробленности мы обретем силу и стройность как организация. Это закон роста. Еще вчера каждый из нас вынужден был вести много дел одновременно. Сегодня такой необходимости нет — наши ряды пополнились. Обдуманность, совершенная постановка работы по звеньям — вот что необходимо сейчас! В каждом звене — свой ограниченный круг лиц, свои задачи. Сношения между ними минимальные. В случае провала пострадают звенья, а не вся организация. Далее, всю работу звеньев мы решили строить не вообще, а по районам. У нас уже намечены три районных комитета руководителей. Их роль крайне велика. Они берут на себя обязанности посредников и даже преимущественно передатчиков между заводами и организацией. В дальнейшем на их плечи ляжет подготовка демонстраций или восстания. Встречу комитетов разумнее всего проводить не более раза в месяц…

— Каков же ныне состав районных комитетов? — довольно бесцеремонно перебил его Тренюхин.

— Я полагал обрисовать сначала общие контуры, — терпеливо ответил Ульянов. — Но могу сказать и о принятых решениях. Один из комитетов ведет работу за Нарвской и Московской заставами, по Обводному каналу — с опорой на кружки Путиловского завода. Работа этого комитета строится вокруг присутствующих здесь Петра Кузьмича Запорожца, Аполлинарии Александровны Якубовой и представителя распорядительного центра Василия Васильевича Старкова. Район Невской заставы и Колпино группируется вокруг Надежды Константиновны Крупской, которая сегодня отсутствует, Александра Леонтьевича Малченко и представителя распорядительного центра Глеба Максимилиановича Кржижановского. И наконец, Заречный комитет — Анатолий Александрович Ванеев, Михаил Александрович Сильвин, Зинаида Павловна Невзорова… Само собой, после сегодняшнего собрания во все комитеты добавятся новые товарищи.

— Насколько я понял, в Заречном комитете нет представителя от центра? — обвел собравшихся вопрошающим взглядом Ляховский. — Вероятно, это недосмотр.

— А зачем непременно подгонять комитеты под центр? — возразил ему Петр.

— Не подгонять, а соотносить.

— Но соотносить надо с живой работой, а не со схемой!

— Тем не менее после сегодняшнего собрания новые товарищи должны добавиться не только в районные комитеты, но и в распорядительный центр. Одно тесно связано с другим. Заречный комитет дает нам повод говорить об этом. Пропорции нашего союза — тоже.

— Правильно! — неожиданно поддержал его Малченко. — В центре должны быть не только представители всех районных комитетов и общий руководитель, но и координатор чисто организационной работы, — при этом он невольно посмотрел на Радченко.

— К чему координатор, если есть общий руководитель? — удивился Сильвин, не участвовавший в сентябрьском собрании группы и потому не понявший смысл этого взгляда. — Мне кажется, с расширением центра спешить нет случая. С обязанностями он вполне справляется. Вот если дела усложнятся, тогда другое дело. Поговорим лучше о координации усилий районных комитетов и центра. Тут мне не все ясно. Если встречаться не более раза в месяц, то мы можем уподобиться русским княжествам в пору монгольского ига.

Чересчур смелое и неожиданное сравнение вызвало улыбки.

— Не более раза в месяц будут собираться районпые руководители, — объяснил Ульянов. — А вот с центром ям предстоит иметь дело постоянно — каждую неделю. И здесь нам необходимо добиваться полной отчетности и согласованности.

— И то ж тогда буде? — подал наконец голос Степан Радченко. — Другое иго? — Он подождал, пока смысл сказанного дойдет до присутствующих. — По этому вопросу у меня особое мнение. Его поддерживают и некоторые другие товарищи. Я полномочен заявить протест… До сих пор все мы были в тесном товариществе. Структура, которую вносит Владимир Ильич, поделит нас… нет, вже поделила!., на распорядителей и исполнителей. Так? О полной отчетности вы сами слышали. Що це коли не акт подчинения одних другим? Доверие надо крепить равенством, а где тут равенство, когда у районных комитетов в руках маленькая власть, а большая — в руках тройки?!

«Что ты делаешь, Степан?! — хотелось крикнуть Петру. — Зачем же ты разрушаешь наше единство в глазах группы Цедербаума? Ведь они только этого и ждут…»

И правда, Ляховский тотчас горячо поддержал Радченко:

— В доводах Степана Ивановича есть немалая доля правды. Не засушит ли крайне суровый регламент живых товарищеских связей? Не создаст ли диктатуру вождей?

Петра охватило злое возбуждение.

— Не создаст! — бросил он. — Дело надо делать! Ради него мы собрались, ему и должны подчиниться. Диктатуре дела… Лично я готов быть исполнителем на любом месте, где потребуется, видно меня или нет. С любым регламентом!

— И я тоже, — поддержал его Ванеев.

— И я! — воскликнул Сильвин.

— И я, — с ученическим прилежанием подняла руку Невзорова.

— Думаю, Петр Кузьмич выразил общие чувства, — сцепив гребешки пальцев, сказал Цедербаум. — Каждый из нас готов жертзовать личным во имя целей, которые мы ставим. Иначе и быть не может. Но диктатуру любого дела берут на себя люди. И поскольку мы обсуждаем сегодня принципы нашего союза, то вопрос об исполнительности каждого не исключает вопроса о демократии.

— Да поймите вы… — с трудом сдерживая горячность, снова заговорил Ульянов. — Сделав один шаг, надо делать и другой, и третий! Иначе мы скатимся к первобытному демократизму. Наши российские условия таковы, что никакая организация в них не выживет, если она будет руководствоваться только уравнительными соображениями. Следует думать прежде всего о потребностях дела. А они не просто указывают путь к полной централизации, они вопиют о ней!.. Да, доверие нужно крепить равенством. В этом я со Степаном Ивановичем премного согласен. Но согласен я с ним в другом: любая власть, маленькая или большая, не дает равенства, если она только власть. Мы же строим свои отношения не на власти, а на согласованности, на единых стремлениях и усилиях. Речь идет не о крушении нашего товарищества, а, напротив, о его усилении. Я бы сказал, о партийности. Без нее мертва любая организационная структура…

Ульянов говорил бурно. Чувствовалось, что он задет нелепым протестом Радченко. Но, как всегда в таких случаях, Владимир Ильич не просто отстаивал свою позицию, он еще и развивал ее.

Петр старался не упустить ни одного слова, ни одного поворота мысли Старика. Он чувствовал его правоту, а еще острее — искренность.

И снова разговор вернулся к координации работы распорядительной тройки и районных руководителей. На этот раз — в практическом плане. В Невский комитет были вкдючен Ляховский, в Заречный — Гофман и Тренюхин, в Московско-Нарвский — Цедербаум.

Когда пришло время прощаться, Юлий Осипович подошел к Петру:

— Теперь мы с вами в одной упряжке. Будем жить…