Глава 12 Смерть коммуниста

Глава 12

Смерть коммуниста

Он появился у нас неожиданно, без предварительной договоренности. Пришел в приемную Биржевого объединения на Гроссер-Хиршграбен и спросил у секретарши, нельзя ли ему попасть к «ответственному за зарубежные книжные выставки». Вскоре он постучался ко мне и представился как Андраш Тёмпе из Будапешта, президент Объединения венгерских книжных издательств и фирм-распространителей.

На вид под шестьдесят, короткий бобрик седых волос, на верхней губе изящные усики. Прямая осанка выдает волевую напористость и энергичность. Когда же он заговорил со светской улыбкой на устах, придерживаясь типичной для иностранцев манеры делать ударение обязательно на первом слоге, я подумал, что передо мной стоит кто-то из габсбургских аристократов времен Петёфи. Он не стал долго задерживаться на преамбуле и сразу перешел к цели своего внезапного визита:

— Я хотел бы, чтобы Объединение венгерских книжных издательств и фирм-распространителей и Биржевое объединение германской книжной торговли обменялись выставками!

Он сел на край моего стола и с ходу начал в деталях излагать свою идею.

Да-а, поистине неожиданное предложение! Венгрия была единственной страной Восточного блока, всегда противившейся нашим желаниям культурного обмена в книжном секторе, если не принимать, конечно, в расчет общего неучастия всех стран социалистического лагеря во Франкфуртской книжной ярмарке. Еще с 1960 года Зигфред Тауберт и мой предшественник в отделе зарубежных выставок, а также министерство иностранных дел ФРГ предпринимали усилия в этом направлении, но ни разу не добились успеха.

Поэтому я с радостью принял протянутую руку, и не прошло и часа, как мы уже сидели, целиком углубившись в детальный разговор о желанном проекте. Я был убежден, что при соблюдении некоторых условий согласие руководства, Наблюдательного совета и прежде всего финансирующего выставки министерства иностранных дел будет чисто формальным актом.

Уже во время самого первого разговора я испытал растущую симпатию к этому четко мыслящему и деликатному человеку, в котором не было ни капли спеси, свойственной иногда «президентам» разных объединений, терпеливо отвечавшему, без тени поучения, на все вопросы еще неопытного молодого человека, задававшего их бесконечно. Мы договорились прямо на месте, до того, как я «отпустил» его к Зигфреду Тауберту, об обмене книжными выставками в городах Франкфурт, Мюнхен и Штутгарт весной следующего года, а в городах Будапешт, Сегед и Дебрецен осенью того же года.

Мои вопросы и его терпеливые серьезные ответы не ограничивались только чисто «профессиональной» сферой. Даже при первой встрече и особенно позднее, во время моей предварительной поездки в Венгрию, разговор носил принципиальный, политический характер. Мои отчасти полемические расспросы (таким большим было возникшее между нами доверие) показали, что я имею дело с убежденным коммунистом, действительно происходившим из аристократической семьи, который с семнадцати лет стал участником коммунистического движения, сражался и страдал за свои социалистические убеждения, находился на нелегальной работе, участвовал в гражданской войне в Испании, был партизаном, сидел в тюрьмах и концентрационном лагере, будучи членом подвергавшихся гонениям организаций и союзов. В возрасте 32 лет он дослужился затем до генерала.

Он умолчал только об одном, о чем я узнал несколько позже: среди всего прочего он был еще послом своей страны в Восточном Берлине и как раз это и привело к тому, что он стал президентом Объединения венгерских издательств, что, в свою очередь, было при такой биографии с точки зрения карьеры значительным понижением. Но по Андрашу Тёмпе никакой депрессии заметно не было. Напротив, его юношеский энтузиазм по поводу открытого духовного диалога «между нашими народами и системами» заражал оптимизмом не одного меня, а всех, кто принимал участие в том, чтобы обмен выставками состоялся.

Я очень хорошо помню свой последующий приезд в Будапешт и наши личные беседы с Андрашом Тёмпе во время долгой прогулки по острову Маргит. Я восхищался этим человеком, можно сказать, обожал его. Я все еще жаждал услышать не идеологизированный ответ на политические вопросы нашего времени. В его лице я обрел убежденного современника и свидетеля нашей эпохи, которого мог открыто и безнаказанно спрашивать обо всем. Он не уставал отвечать так же открыто, иногда даже с резкой критикой в адрес реально существующей социалистической системы, так что я с ужасом озирался, боясь, не следят ли за нами и не подслушивают ли.

Сегодня это даже трудно себе представить. Но тогда мы находились со своим проектом в стане врага. Каждому из нас следовало не доверять своему «партнеру». То, что входило в наши намерения — дважды столкнуть лбами общественность с таким содержанием текстов и такой правдой, которые не вписывались в картину пропаганды в собственной стране, — следовало делать очень тонко, тем более что эта акция требовала поддержки со стороны в основном анонимных представителей власти, сидевших где-то на невидимом троне за спиной наших приветливых участников переговоров. Мы ни в коем случае не должны были выдать себя или дать повод к недоверию, потому что всемогущие ответственные лица в социалистических странах с государственной экономикой никогда не составляли однородную группу. И здесь царила борьба, властная борьба за правильную линию или личную карьеру. Кое-кто из этих кругов, стоявший, как и Андраш Тёмпе, за открытость диалога, за то, чтобы Запад представил сам себя своими непредвзятыми по содержанию книгами, обязательно «подставлялся», оголял свои фланги и делался уязвимым. Я чувствовал опасность, которая подстерегала так высоко ценимого мною друга, годившегося мне в отцы. И невольно пытался оградить его от этого.

Об одном я хочу поведать уже сейчас, сделав однозначный вывод: мои сомнения в ценности и смысле нашей работы по проведению книжных выставок начали быстро улетучиваться, стоило мне увидеть эти страхи, возникавшие здесь, да потом и в других тоталитарных режимах, при одной мысли о наших книгах, — я бы сказал, они даже трансформировались в сознательную просветительскую деятельность подрывного характера. Ведь на наших выставках люди могли себе позволить «вольные» высказывания в адрес того, кто не понимал по-немецки. Иллюстрации, слово и разнообразие предлагаемых нами тем становились наглядной информацией, которой каждый, кто хотел, мог беспрепятственно воспользоваться. К этому еще добавлялось чисто физическое удовольствие — возможность взять хорошо изданную книгу в руки и «осязать» ее. Те, кто боялся это испытать, были не самыми глупыми людьми в этой стране. А те, кто открыто поддерживал просветительскую акцию, знали, на что они идут. Я понял, какое важное и — если правильно его применить — мощное оружие находится в наших руках.

Мне редко доводилось слышать, чтобы выступление немецкого симфонического оркестра, затраты на гастроли которого вполне сравнимы с затратами на организацию книжной выставки, встречали бы когда-либо аналогичное сопротивление, ставшее для нас при проведении выставок практически нормой.

Во время предварительного визита в Будапешт я посетил также западногерманское торговое представительство (дипломатических отношений между Венгерской Народной Республикой и Федеративной Республикой Германии тогда еще не было). По совету торгпреда я дал интервью венгерской журналистке Марии Кереньи в связи с предстоящим обменом книжными выставками: ничего экстравагантного и, главное, никакой политики, только одни фактические данные.

Госпожу Кереньи, давно уже занимавшуюся контактами с Западной Германией, обвинили потом в шпионаже, причем и торгпредство, и наша книжная выставка сыграли в этом некую зловещую роль.

Отто Тёрёк, боязливый, но тем не менее симпатичный сотрудник Будапештского института по культурному обмену, тоже заразился восторженным энтузиазмом Андраша Тёмпе: по-видимому, это была первая командировка Тёрёка в «капиталистическую» страну. Я видел, как этот нерешительный человек с детской радостью и восторгом впитывал в себя все чужое и новое, о чем думал прежде совершенно иначе, когда по поручению Тёмпе в связи с предстоящей летом 1970 года поездкой выяснял у меня организационную сторону проведения выставок в намеченных западногерманских городах и сразу после этого в венгерских.

Отто Тёрек, милейший Отто Тёрек, был арестован после закрытия выставки и потерял свою должность. И хотя через несколько недель его реабилитировали и восстановили на работе, он никогда уже не смог психологически оправиться от случившегося. Многие годы спустя, когда отношения между нашими странами значительно смягчились после Берлинского и Московского договоров, Отто перешел на другую сторону улицы, случайно увидев меня на одной из восточноевропейских выставок. Все, что случилось тогда как следствие нашей будапештской выставки, глубоко запало ему в душу. И если «один из тех», вроде меня, неожиданно встречался ему на пути, он белел от страха, как покойник, и бежал от нас сломя голову прочь, словно черта увидел.

Что же, собственно, тогда такого произошло? Во что вылился наш проект, выношенный с такой любовью и романтически-идеалистическим устремлением к просветительству?

Сначала все шло согласно замыслу. В соответствии с договором, заключенным между нашими организациями, в середине марта 1971 года во Франкфурт прибыла венгерская делегация, чтобы открыть размещенную нами в залах на Рёмерплац венгерскую книжную выставку. В состав делегации входили Андраш Тёмпе, Дьёрдь Михай Вайда (профессор германистики), Иштван Ваш (поэт и лауреат государственной премии им. Кошута), Миклош Оноди (директор пресс-службы объединения издателей) и Йожеф Сабо (директор внешнеторговой книжной организации «Культура»).

Нам удалось придать этой выставке во Франкфурте приличествующий ей вес в обществе, что в наших широтах в то время вовсе не было само собой разумеющимся делом, когда речь шла о «коммунистическом» мероприятии. Обер-бургомистр города Франкфурта Вальтер Мёллер, Ульрих Порак из издательства «Брокхауз», Висбаден, представитель немецких книгоиздателей Зигфред Тауберт и статс-секретарь гессенского министерства культуры Герхард Моос приветствовали гостей на открытии выставки.

«Венгрия в зеркале своих книг» — так мы назвали выставку, репрезентативно отражавшую достижения венгерской книжной продукции, хотя и не дававшую возможности сделать далеко идущие выводы о современной жизни, образе мыслей и условиях творчества в Венгрии. Это была по-государственному организованная выставка, и ничего более. Ни частных публикаций, ни собственной точки зрения, ни приватных убеждений отдельного автора там не было, если не считать нескольких изданий находившихся на обочине общественной жизни религиозных издательств.

Я со своими сотрудниками сделал все возможное, чтобы выставка, которая, кроме самого факта, что она состоялась, ничем не могла привлечь западную публику, все-таки имела у нее успех, и так оно и случилось — ее посетили 8000 человек во Франкфурте, а затем в Мюнхене и, наконец, Штутгарте. Мы добросовестно выполнили все пункты нашего обоюдного договора, отчетливо сознавая, что вторая, значительно более трудная часть проекта — наша немецкая книжная выставка в Венгрии, — скрывает в себе много всего такого, что нельзя заранее взвесить и выверить. И на всякий случай хотели приступить к этому второму этапу, хорошо подготовившись к нему.

Но как это часто бывает, нечто пустяковое и совсем с другой стороны, чему мы — доведись это решать нам — практически не придали бы никакого значения при разработке проекта, приобрело вдруг, как бы невзначай, нарастая при этом с невероятной быстротой, влияние на «тех, кто решает вопрос», а когда мы, Зигфред Тауберт и я, увидели надвигающуюся катастрофу и ее возможные последствия, было уже поздно. Политический снежный ком, грозивший превратиться в лавину, было уже не удержать. Объединенными усилиями — Андраш Тёмпе в Будапеште и мы во Франкфурте, — а также благодаря полушутливому лавированию все тех же несчастных высокопоставленных лиц, «решавших вопрос», удалось, по крайней мере для начала, избежать громкого скандала в Будапеште и не сорвать проведения выставки. Сущий пустяк стал драматической основой политического фарса, по окончании которого обвиненный со всех сторон человек не увидел для себя никакого другого выхода, кроме трагического.

Пустяк заключался в следующем:

Председатель комитета по внешней торговле в Биржевом объединении д-р Пауль Хёфель (издательство «Шпрингер», Берлин) пожаловался в письме на имя президиума правления Биржевого объединения, что он не получил личного приглашения на открытие Венгерской книжной выставки во Франкфурте. Наблюдательный совет Франкфуртской книжной ярмарки разбирался с этой жалобой на своем заседании 4 мая 1971 года, где господин Тауберт решительно утверждал, что приглашение было послано по почте и, если господин д-р Хёфель не получил его, значит, оно где-то затерялось и не дошло до него. В ответ на это д-р Хёфель, когда председатель Наблюдательного совета издатель д-р Юрген Макензен сообщил ему об этом по телефону, буквально вскипел: за двадцать лет он не припомнит такого случая, чтобы адресованная ему корреспонденция была утеряна при пересылке по почте. Это, должно быть, какой-то из ряда вон выходящий случай, раз не дошло именно его приглашение.

Что сделал разнервничавшийся господин Макензен? Он пожелал, чтобы доверенная ему контора исправилась, и пригласил в качестве «компенсации» уязвленного в самое сердце председателя комитета открыть Немецкую книжную выставку в Будапеште 11 октября того же 1971 года в качестве главы немецкой делегации.

Так политические профаны породили факт, ставший политическим прецедентом, дальнейшему развитию которого поспособствовали еще и другие «повивальные бабки» истории. Венгерская сторона, прежде всего «закулисные» воротилы, которым вообще не нравилась затея с выставкой, тут же констатировали, что господин д-р Хёфель, заявленный из Франкфурта как официальная глава германской делегации, не является гражданином Федеративной Республики Германии, а проживает, как известно, в Западном Берлине и возглавляет к тому же западноберлинское издательство.

В то время — переговоры по Московским договорам еще не были закончены и сами документы не подписаны — ГДР уж во всяком случае придерживалась доктрины о трех немецких государствах, причем Западный Берлин всегда выделялся в «самостоятельную политическую единицу». Западный берлинец, официально возглавляющий «западногерманскую» делегацию, — такое можно было рассматривать только как политический выпад против «братской» ГДР, тем более что одновременно — этого, конечно, никто из нас не знал — предполагался в связи с нашей выставкой визит в Будапешт министра иностранных дел ГДР господина Винцера.

Андраш Тёмпе все сильнее попадал в Будапеште под давление властей. Очевидно, Восточный Берлин, где ему, конечно, не доверяли, обратил на него особо пристальное внимание. 27 сентября, за две недели до открытия выставки, Андраш Тёмпе телеграфировал:

«Если господин д-р Пауль Хёфель постоянно работает в Западном Берлине или если Западный Берлин является местом его постоянного проживания, тогда мы, конечно, не можем принять его в качестве главы делегации. Просим как можно скорее сообщить о принятых изменениях».

Во Франкфурте, Бонне и Берлине начался лихорадочный обмен мнениями. Зигфред Тауберт и я кинулись к председателю правления Вернеру Э. Штихноте, который — сам сотрудник головной берлинской фирмы — проявил сначала большое неудовольствие в связи со сложившейся ситуацией и больше склонялся к тому, чтобы отказаться от проведения выставки. Министерство иностранных дел в лице министериальдиректора Штельцера, начальника отдела культуры, придерживалось мнения, что уступать не следует хотя бы уже из принципиально важных соображений. К тому же просматривалась опасность, что все книги, в выходных данных которых местом издания указан Берлин, могут оказаться не допущенными к выставке. Господин д-р Хёфель сделал официальное заявление, что отнюдь не настаивал на такой своей роли, а что его «настоятельно» попросил об этом Наблюдательный совет. Однако он привык, что дело всегда превыше всего. И в случае если Биржевое объединение сочтет, что целесообразнее было бы возложить эту миссию на кого-нибудь из западногерманских издателей, он согласен уйти в тень. Но произойти все должно, само собой разумеется, официально и по форме, чтобы это никоим образом не дезавуировало его лично.

Наконец удалось уговорить председателя правления Биржевого объединения Вернера Э. Штихноте пойти на следующий компромисс, на который в конце концов согласились и все остальные участники переговоров. В телеграмме от 1 октября 1970 года на имя господина Тёмпе стояло:

«В связи с возникшими трудностями, вызванными предложенным составом делегации, Биржевое объединение германской книжной торговли вынуждено с сожалением отказаться от представительства на открытии Немецкой книжной выставки. Тем самым торжественная церемония открытия и приветственные речи отпадают сами собой. Зигфред Тауберт».

Моему сотруднику Инго-Эрику Шмидту-Браулю, который должен был обслуживать выставку в Венгрии, была направлена через немецкое торговое представительство следующая инструкция:

«Господин Шмидт-Брауль является техническим организатором и руководителем нашей выставки. Он не облачен представительскими полномочиями Биржевого объединения, равно как и Франкфуртской книжной ярмарки. Как ответственному лицу ему вменяется в обязанность проследить за тем, чтобы ни один экспонат не был изъят из экспозиции. В первую очередь это относится к книгам с выходными данными западноберлинских издательств. С дружеским приветом…»

Таким образом, мы сумели организовать бойкот открытию собственной выставки. Но в целом это решение в столь запутанной ситуации было правильным, кроме того, компромисс с нашей стороны заставил венгров также пойти на уступки, о чем мне сообщил из Будапешта попавший в трудное положение Инго:

«Начало здесь, в Будапеште, было удручающим, и мы все думали, что самое позднее через две недели снова вернемся домой. Наши контейнеры с уже прибывшими экспонатами были досмотрены с невероятной тщательностью. Например, венгры сосчитали все отвертки, взвесили все винты для сборки стендов, частично распаковали ящики со стендами и т. д. А таможня проинспектировала все наличные книги. Потом пришла комиссия из специалистов, те изучали книги с лупой в руках, за ними заявилась еще одна комиссия из чиновников Института по культурному обмену, а уж после них меня удостоили чести еще представители министерства иностранных дел, министерства внутренних дел и госбезопасности. Когда пришли последние, экспозиция, конечно, уже была собрана, и я, собственно, все ждал, что сейчас вот-вот все и лопнет».

Выставку открыли чисто формальным коротким актом. Андраш Тёмпе снова бросился на амбразуру и произнес небольшую деловую речь. Ведь приглашения на открытие были разосланы еще до начала конфликта по поводу участников церемонии. На этом открытии присутствовало свыше 300 гостей, среди них были высокие политические деятели, журналисты, университетская публика, художники, творческие личности, просто интересующиеся книгами люди. С немецкой стороны среди гостей находились обреченные на молчание представители немецкого торгпредства, сотрудники нашего отдела зарубежных выставок, госпожа д-р Цирфогель-Тамм от «INTER NATIONES» (Бонн) и писатель Мартин Вальзер, который по нашему приглашению должен был в ближайшие дни читать в рамках выставки из своих произведений.

Придирки к выставке продолжались и в последующие недели, особенно когда выяснилось, что она стала, во всяком случае в Будапеште, настоящим магнитом притяжения для публики, хотя было сделано все, чтобы помешать работе с общественностью. В Будапеште мы насчитали за две недели 9000 чрезвычайно заинтересованных посетителей. Инго предположил, что их было не меньше 11 000 — счетную машину время от времени крутили в обратную сторону.

Само по себе нигде ничего не происходило, и в Сегеде и Дебрецене тоже. Андрашу Тёмпе все время приходилось вмешиваться и помогать. При этом можно было себе представить, что враги Тёмпе из числа венгерской номенклатуры не дремали. В одном из последних разговоров с Зигфредом Таубертом, приезжавшим в Венгрию на открытие выставки в Сегеде, Тёмпе выглядел подавленным.

Настойчивость немецкой стороны на присутствии в качестве официального представителя издателя из Западного Берлина вызвала в политических кругах Венгрии сильное недовольство, тем более что в данный момент Венгрия находилась в весьма щекотливой ситуации. Тёмпе дал понять, что нам бы следовало знать об этом. Берлинское соглашение могло привести к другой позиции в этом особом для Венгрии положении только после вступления его в силу.

На открытие выставки в Сегеде, куда из ФРГ прибыли с докладом профессор Карл-Отто Конради (университет Кёльн) и с чтениями франкфуртский писатель Эрнст Херхауз, Андраш Тёмпе отправил своего заместителя Яноша Шольта.

15 декабря 1971 года, незадолго до закрытия выставки в Дебрецене, сидя за письменным столом в своем рабочем кабинете на площади Вёрёшмарти в Будапеште, Андраш Тёмпе застрелился.

«Самоубийство Андраша Тёмпе, президента объединения венгерских издательств и фирм-распространителей, следует рассматривать на фоне общей политической и личной для господина Тёмпе ситуации. Существенным моментом при этом являются последствия событий 1968 года. Ни в коем случае не следует ставить случившееся в связь с только что проведенной у нас выставкой, даже если она и была очень личным для него делом».

Так было сказано в заключительном сообщении об этой выставке немецкой книги в Будапеште, Сегеде и Дебрецене, которая привлекла к себе в общей сложности 17 600 посетителей.

Нижеприведенное письмо, которое Андраш Тёмпе, тогда еще посол Венгрии в Восточном Берлине, написал в Центральный Комитет своей партии через три дня после ввода войск стран Варшавского договора в Чехословакию, раздобыл для меня один мой венгерский друг. Письмо, с небольшими сокращениями, публикуется здесь впервые. С его помощью я хотел бы воздвигнуть своего рода памятник мужественному и честному Андрашу Тёмпе, чью отеческую дружбу я испытал за короткий исторический отрезок и вспоминаю с великой благодарностью. Кроме того, этот документ многое прояснил мне, чего я не сумел понять в бурные шестидесятые ГОДЫ:

Берлин, 24 августа, 1968 г.

В Центральный Комитет

Венгерской Социалистической Рабочей партии

Будапешт

Дорогие товарищи!

Социализм, очевидно, состоит не только из завоевания государственной власти коммунистической партией и национализации средств производства. О социализме мы можем говорить, когда широкие круги трудящихся масс имеют при этом реальное право голоса в делах партии, государства и экономики. Строительство социализма возможно только при наличии мощной современной индустрии и соответственно сильного и грамотного рабочего класса, а также при поддержке интеллигенции.

Без постоянного развития демократии нельзя добиться мобилизации сил общества, необходимой для экономического развития и выполнения поставленной задачи догнать и перегнать развитые капиталистические страны. Без демократии общество становится индифферентным, в результате чего темп экономического развития замедляется, не позволяя осуществить желаемый прогресс.

Неукоснительным условием развития социализма является широкая информация и гарантия возможности получать эту информацию. Отгораживание от масс может на какое-то время послужить защитой для политической власти, но такая политика ведет к безразличию масс и ослабляет в конечном итоге сопротивляемость общества влиянию империализма. Таким образом, активность масс есть не только предпосылка экономического развития социализма, но и активного противостояния империализму, и достигнуть этого можно только при постоянном расширении демократии.

Центральный Комитет Коммунистической партии Чехословакии понял это и сбросил с себя оковы догматического руководства. Бесспорная заслуга Центрального Комитета КПЧ в там, что он сам принял этот курс и начал последовательно проводить его. Конечно, к делу подключились контрреволюционные элементы и империалистические агенты, нашедшие для себя почву в стране — не в последнюю очередь в реакции общества на преступную политику партии в предыдущие годы. Несмотря на это, опасность контрреволюции в Чехословакии невелика, хотя деятельность реакционных элементов, пользующихся поддержкой со стороны Запада, объективно подогревается еще враждебным отношением части руководителей социалистических государств. И самая радикальная роль в этом процессе с самого начала отводится руководству ГДР.

Существование ГДР имеет большое значение для Европы и для сохранения мира во всем мире. Разгром фашистской Германии и образование ГДР, естественно, не означают, что среди немецкого населения не осталось реакционных элементов. В связи с этим понятно, что руководители ГДР, особенно с учетом воздействия западногерманского империализма, не могут позволить развиваться демократии неограниченно. Тем не менее даже ГДР может обеспечить себе укрепление социализма только при условии дальнейшей демократизации общества. (И это вовсе не значит, что при этом нельзя опираться на поддержку западногерманского рабочего класса и прогрессивных сил Запада, если, конечно, мы не будем сближаться с ними методами групповщины.)

Осуждая позицию ГДР, следует принимать во внимание, что пятая часть населения страны перебралась на Запад и, следовательно, самая беспокойная его часть находится теперь по ту сторону границы. Основой экономического развития ГДР является помимо традиционной дисциплинированности, трудолюбия и цивилизованности немцев договоренность с Советским Союзом об особом бартерном расчете, при котором гарантируется обмен сырья на конечную продукцию в устраивающей экономику ГДР форме. Современная хозяйственная политика ГДР может еще какое-то время оставаться эффективной при такой поддержке Советского Союза. Однако она не способна обеспечить тот темп развития, который позволил бы ей догнать Западную Германию. Партийные деятели ГДР хотят выровнять положение с помощью пропаганды и ужесточения дисциплины, одновременно все больше закручивая гайки и все сильнее искажая информацию. Пропасть между массами и партийными руководителями становится все больше.

Из всего вышесказанного становится ясно, почему реакция руководителей ГДР на чехословацкие события была такой крайне враждебной, начиная с январского пленума. Сообщение, что последнее воззвание, согласно которому решения январского пленума КПЧ встречены с одобрением, подписано также и руководителями ГДР, неверно. Правда в том, что они тут же расценили эти решения как ревизионистские и уже с февраля утверждали, что в Чехословакии началась контрреволюция, которую надо задавить путем военного вмешательства.

Ни у кого нет права вмешиваться извне во внутренние дела ГДР, как и в дела любой другой страны. Однако руководство ГДР сумело навязать другим свою точку зрения, и тем самым сотрудничеству социалистических стран и международному рабочему движению нанесен непоправимый ущерб.

Чехословакия первой среди социалистических стран встала на путь осуществления той формы демократии, которая сделала бы социалистическую систему привлекательной и для трудящихся развитых капиталистических стран. Коммунистическая партия Чехословакии не только не ослабила позиции социализма, а, напротив, укрепила их в невиданных до сих пор масштабах. С контрреволюционными силами, опираясь на ее возросший авторитет, она сумела бы справиться. После оккупации Чехословакия стала довольно слабым звеном Варшавского договора, и даже присутствие армий стран-участниц не сможет это изменить.

Целью ввода войск было воспрепятствовать созыву съезда КПЧ, созданию нового ЦК, проведению парламентских выборов. Но все это служило не делу социализма, а, наоборот, означало моральную поддержку контрреволюционным силам, негативные последствия влияния которых потенциально будут ощущаться еще очень долгое время.

Я предполагаю, что и в Центральном Комитете ВСРП есть люди, которые утверждают, что ничего другого сделать было нельзя и то, что произошло, является все же наименьшим злом. Эти аргументы не вполне соответствуют действительности. Мы, вероятно, подвергли бы себя большим испытаниям, если бы ВСРП и ВНР не приняли участия в акции, направленной против ЧССР. Самым большим злом является тем не менее само участие в этой акции, которое в перспективе приведет к значительным и существенным осложнениям. Венгрии представилась историческая возможность навсегда покончить с неудачным прошлым в венгеро-чехословацких отношениях, а благодаря тому, что Венгрия разделила бы с Чехословакией ее трудности, заложить еще и прочный фундамент для строительства единого социалистического будущего.

Нельзя оправдываться тем, что мы приняли участие в совместном марше из верности Советскому Союзу. Верность Советскому Союзу не означает, что мы должны следовать решениям, которые наносят вред социалистическим странам — в данном случае прежде всего самому Советскому Союзу — и всему международному рабочему движению.

Поэтому я не согласен с последними решениями руководства Венгерской Социалистической Рабочей партии и венгерского правительства в отношении Чехословакии и не могу представлять их в другой стране.

С социалистическим приветом

Андраш Тёмпе