Глава 13 Восточная Европа остается нашим объектом

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 13

Восточная Европа остается нашим объектом

Восточной Европой нам предстояло заниматься и дальше, но особенно проблемой Берлина. Первая и последняя большая немецкая книжная выставка в Советском Союзе состоялась в Москве в 1960 году. С тех пор связи с соответствующими организациями-партнерами в СССР были прерваны. Советских деятелей это нисколько не смущало — через свое внешнеторговое объединение «Международная книга» они почти ежегодно устраивали книжные выставки в ФРГ, причем их партнером всегда была какая-нибудь одна западногерманская фирма, чаще всего принадлежавшее Германской Коммунистической партии (ГКП) кёльнское издательство «Брюккен-ферлаг». Зигфред Тауберт регулярно выражал протест торговому представительству Советского Союза в Кёльне по поводу «неравенства положения» и требовал разрешения провести выставку в Советском Союзе. Несколько примитивные отписки вместо ответов выглядели следующим образом:

«Как вам, вероятно, известно, наши выставки проводятся здешними фирмами-контрагентами внешнеторгового объединения „Международная книга“ в целях рекламы на коммерческой основе, так как эти фирмы, как и всякие другие в Федеративной Республике Германии, заинтересованы в увеличении денежного оборота и получении прибылей.

Таким образом, проводимые здесь выставки являются мероприятиями совсем иного рода, чем выставки в рамках межгосударственных программ культурного обмена».

Так мы узнали, что существует два вида книжных выставок, во всяком случае, для представителей советской власти, даже если и те, и другие преследуют одну и ту же цель и стремятся к одним и тем же результатам, а именно — подвигнуть читателя купить книгу. После этого я стал искать и нашел наконец партнера в некоем «Обществе развития отношений между Федеративной Республикой Германией и Советским Союзом», имевшем аналогичную структуру в Москве. «Общество» это признавалось и поддерживалось нашим министерством иностранных дел. Я думал, что смогу с его помощью организовать приемлемую для Советского Союза межгосударственную программу обмена выставками.

Но так как нам по причине тесных связей московских товарищей с восточноберлинскими друзьями практически было отказано в любой попытке самовыражения и идентификации, я попросил министерство иностранных дел, которое в свое время было очень заинтересовано в проведении Немецкой книжной выставки в Москве, о посредничестве и поддержке нашей идеи при переговорах с этим «Обществом».

Переговоры велись через д-ра Калебова из министерства иностранных дел, имевшего контакты с президентом «Общества» в Москве профессором д-ром Борисом Раевским. Однако единственной реакцией на все наши усилия до сих пор было лишь то, что «Общество» пригласило президента правления Вернера Э. Штихноте на прием по поводу проведения Дней немецко-советской встречи в Дармштадте. Это было в ноябре 1969 года, и после этого вновь наступила затяжная полоса «мертвого эфира».

Было ясно, что это «Общество», хотя и руководствовалось, согласно уставу, «добрыми намерениями способствовать установлению хороших отношений путем обоюдного обмена информацией и непосредственных контактов при заключении договоров, проведении форумов и выставок», оставалось тем не менее абсолютно глухим и не предпринимало ничего конкретного, если это не устраивало советскую сторону.

С одной стороны, немецкое «Общество» не могло уклониться от пожеланий министерства иностранных дел ФРГ, в чьей поддержке оно нуждалось, с другой стороны, не хотело «напрягать» советских партнеров.

Я настаивал на том, чтобы поехать в Москву и детально обговорить там все организационные моменты, но время шло, а мы так и не пришли ни к каким конкретным решениям. «Общество развития отношений» вело игру на затягивание, и притом следующим образом:

24 июня 1970 председатель правления «Общества» Вальтер Диль написал начальнику отдела культуры в министерстве иностранных дел министериальдиректору Штельцеру, что меня ожидают в Москве для переговоров по поводу проведения выставки. Однако прежде чем я туда поеду, почетный д-р и Генеральный секретарь «Общества» пастор Герберт Мохальски хотел бы получить от меня список книг, предполагаемых для показа в Москве.

30 сентября 1970 года господин Диль попросил меня отложить пока поездку, так как те важные персоны, без которых я в Москве все равно ничего не добьюсь, приезжают в ФРГ. Но одна из этих важных персон — президент «Общества дружбы» господин Леонов — так вообще и не приехал, а другие, с которыми я разговаривал в Бонне, понятия не имели о выставке.

Когда же я предпринял после этого эпизода новую попытку, то услышал, что в ноябре в Москву поедет д-р Мохальски и проведет там все переговоры вместо меня. В действительности же вместо д-ра Мохальски поехал г-н Диль. И когда он вернулся, то, сделав задумчивое лицо, сказал, что люди в Москве весьма обеспокоены, поэтому моя поездка в данный момент не достигнет цели и лучше ее снова отложить. Единственный человек, пользующийся доверием русских, это д-р Мохальски. Вот он и поедет в конце февраля на три дня в Москву.

Д-р Мохальски продолжал тем временем настаивать на получении от меня списка предполагаемых для экспозиции книг до своей поездки в Москву. При этом он говорил только о 800 наименованиях, тогда как мы намеревались показать на выставке не меньше 3000 книг. С одной стороны, сказал он, получено принципиальное согласие русских на проведение книжной выставки, с другой стороны, они хотят сначала увидеть список книг, прежде чем согласятся разговаривать конкретно.

Тогда я стал настаивать на совместной встрече всех участвующих в этом проекте лиц в министерстве иностранных дел, которая и состоялась 14 января 1971 года. Под большим нажимом представителей министерства иностранных дел и немецкого посольства в Москве, а также и с нашей стороны — Рональда Вебера и меня — господин Диль вынужден был в конце концов согласиться со следующими решениями:

1. Петер Вайдхаас отправится в конце января в Москву, Ленинград, Киев и Тбилиси.

2. Д-р Мохальски свяжется по телефону с г-ном Леоновым из «Общества дружбы» — ответственным лицом в Москве за организацию выставки, — сообщит ему о прибытии Петера Вайдхааса и попросит также связать Петера Вайдхааса с соответствующими должностными лицами во всех четырех городах, где предполагается показать выставку.

3. Петер Вайдхаас так продумывает маршрут своей командировки, чтобы в середине февраля оказаться вместе с д-ром Мохальски в Москве для совместного урегулирования всех спорных вопросов, выдвигаемых русской стороной.

Конечно, мы противились предварительной цензуре нашей экспозиции. Кроме того, не имело смысла заявлять о выставке «книжных новинок», не зная точно, когда она состоится.

Д-р Мохальски, само собой, в Москву не позвонил, и, разумеется, в январе я в Москву не поехал. Не помогло и то, что министерство иностранных дел пригласило советского атташе по культуре и объяснило ему сложность технической стороны организации такой книжной выставки, сообщив о необходимости моей безотлагательной поездки в Москву.

Затем настал момент, когда я вынужден был отойти от работы над этим проектом в связи с отъездом на четыре месяца в Бразилию. Дело продолжил Рональд Вебер. В июне 1971 года ему все-таки удалось поехать наконец в Москву.

Начались трудности технического характера, и возникли проблемы идейного содержания экспозиции. Нам собирались предоставить маленькое темное помещение в Доме дружбы в Москве. С тематической стороны «русский народ» интересовали только технические книги, кроме того, нигде не должно было быть изображения голого тела, даже в книгах по искусству. Нельзя было также показывать красочные туристические объекты. Экспозиция не должна была выходить за рамки 1000 наименований, и перечень книг должен был быть представлен до того, как будет напечатан каталог.

Рональд вел переговоры жестко. В итоге ему удалось добиться разрешения на размещение выставки в Государственной библиотеке иностранной литературы на Ульяновской. Там выставку должны были показывать в течение месяца в марте/апреле 1972 года. Кроме того, ему назвали имена партнеров в Ленинграде и Тбилиси.

Мы приняли решение ограничиться книгами по искусству и архитектуре. «Голое тело» и «туристические объекты» решено было на выставке и в каталоге замаскировать, «прикрыв» все изображения мелкой растровой сеткой из точек, кружочков и штрихов.

И хотя был сделан большой шаг вперед, однако до желанной цели было еще далеко. Мы прорывались в Москву с проектом своей выставки в особо нервный период в политическом отношении. Московский и Варшавский договоры были только что утверждены. Но ни та, ни другая сторона не знала, какие это будет иметь последствия. Врагов и скептиков в отношении новой политики взаимопонимания было предостаточно с обеих сторон. И в первую очередь с советской стороны никто не хотел совершить ошибки, уж во всяком случае высовываться раньше времени. В таких общественных системах это всегда чревато последствиями и очень быстро может закончиться трагически, если вдруг кто-то возьмет и сделает то, на что четких руководящих указаний еще не было выработано. Но конец этой неопределенности уже замаячил на горизонте — четыре оккупационные державы решили собраться в сентябре 1971 года, чтобы заключить особое соглашение по Берлину.

Четырехстороннее соглашение по Западному Берлину

С окончания Второй мировой войны Берлин все время был яблоком раздора и барометром настроений в отношениях между Востоком и Западом.

Бывшая столица рейха Берлин была разделена в 1945 году на четыре зоны оккупации, которые по первоначальной договоренности должны были управляться совместно четырьмя державами-победительницами — Великобританией, СССР, США и Францией.

19 июня 1948 года в западных секторах в результате денежной реформы была введена новая валюта — западногерманская марка. В ответ на это СССР вышел из Контрольного совета союзных оккупационных войск и перекрыл своими войсками все дороги к Берлину. Эта блокада Берлина длилась до 12 мая 1949 года. Западный Берлин снабжался всем необходимым по «воздушному мосту» союзных войск из Западной Германии.

В сентябре 1948 года органы немецкого самоуправления также разделились. Произошел окончательный раскол города на Западный и Восточный Берлин. Западный Берлин был связан с правовой, денежной и экономической системой ФРГ, хотя и ограничен в своих правах: он не стал землей ФРГ, жители Западного Берлина не имели права принимать участие в федеральных выборах, депутаты от Западного Берлина не обладали правом решающего голоса в бундестаге в Бонне.

В ноябре 1958 года разразился новый кризис из-за ультиматума СССР по Берлину. Москва требовала превращения Западного Берлина в демилитаризованный свободный город и аннулировала прежние соглашения по Берлину. Следующим пиком этого кризиса стало строительство Берлинской стены 13 августа 1961 года, что существенно ограничило поток беженцев из ГДР в Западный Берлин, а оттуда в Западную Германию.

Четырехстороннее соглашение по Западному Берлину, подписанное 3 сентября 1971 года в бывшей резиденции Контрольного совета союзников в Шёнеберге (Западный Берлин) послами США, Великобритании, Франции в ФРГ и советским послом в ГДР, должно было закрепить юридический статус Берлина, и особенно Западного Берлина.

Это соглашение еще раз подтвердило, что Западный Берлин не является составной частью ФРГ и не может управляться из Бонна, но закрепило одновременно, что ФРГ берет на себя представительство Западного Берлина за границей. Кроме того, соглашение гарантировало сохранение и развитие Западного Берлина в тесной «связке» с ФРГ.

В этом пункте была, однако, допущена ошибка в интерпретации текста договора — в английском, французском и русском переводах стояло «сохранение и развитие связей», что означало качественно принципиальное расхождение с немецкой формулировкой «в связке».

Москва

Я решил начать свое большое турне по Азии, которое должно было привести меня в Токио, Гонконг, Сеул, Манилу, Бангкок, Сингапур, Катманду и Нью-Дели (смотри следующую главу), с поездки в Москву, чтобы наконец получить однозначное согласие и определить твердые сроки проведения выставки, поскольку последние полгода после поездки Рональда, как и предшествующие тому двадцать месяцев, прошли в обнадеживании и утешении с колеблющимися то в одну, то в другую сторону решениями «Общества», чтобы нам дали наконец «зеленый свет», и мы могли приступить к подготовительным работам.

Вечером 9 февраля 1972 года я впервые стоял на трескучем морозе посреди Красной площади. Засунув руки глубоко в карманы мехового пальто, я крутился на одном месте вокруг самого себя. Рубиновые звезды кремлевских башен, словно засахаренные луковки собора Василия Блаженного, темный силуэт торгового дома «ГУМ», красно-кирпичное здание Исторического музея, кремлевская стена и темно-красный гранит мавзолея Ленина мелькали передо мной одно за другим. Мне казалось, что, стоя посреди площади и непрерывно вращаясь вокруг собственной оси, я ощущаю силовое поле мирового центра социализма. Я — в Москве!

Я сам этого хотел — проникнуть в центр силового ПОЛЯ. И был убежден, что справлюсь со своей задачей. Полный энергии, надежд и твердого намерения не дать себя кормить одними пустыми обещаниями, я двинулся обратно в путь — с Красной площади через подземный пешеходный туннель под проспектом Маркса в расположенный неподалеку отель «Националь». В этом отеле жил когда-то Ленин, когда перенес столицу назад в Москву. Это старинное здание в стиле бидермейер, с вытоптанными лестницами, гигантскими хрустальными люстрами и русской балалаечной музыкой во всех четырех залах ресторана на первом этаже. Я решил отпраздновать этот вечер и устроить себе типично русский ужин.

Войдя в вестибюль отеля, я очень испугался, когда от меня громко, на русском языке, потребовали, чтобы я сдал пальто в гардероб. Но я испугался еще больше, когда робко предъявил у входа в один из залов ресторана свою маленькую голубенькую гостевую карточку, где стояло одно слово, идентифицировавшее меня, как бы неприятно мне это ни было: капстрана.

«Капиталист!» — на весь ресторан закричал во все горло официант, и я вздрогнул, словно меня застукали при совершении какого-то неблаговидного поступка. Но, к моему великому изумлению, ко мне подошел молодой человек и провел мимо длиннющей очереди желающих попасть в ресторан русских к маленькому столику рядом с группой музыкантов, игравших на балалайках.

Я заказал рыбное ассорти из копченой осетрины, черной и красной икры с кружочками сваренных вкрутую яиц, бутылку водки и минеральную воду. Я был счастлив, что нахожусь наконец здесь, в Москве. Глоточек за глоточком наслаждался я божественной водкой, каждый раз при этом нюхая, как я читал, черный chleb. Я чувствовал себя как Марко Поло, который после долгих месяцев мытарств достиг своей цели. Я мычал, как бы подпевая старинным русским мелодиям, которые так задушевно исполняла капелла балалаечников. Все последующие годы, думал я, каждый свой первый вечер в Москве я буду проводить в этом отеле «Националь» за таким вот роскошным ужином.

Но уже на следующее утро моему романтично воспарившему чувству восторга был нанесен ощутимый удар. Внезапно я снова приземлился, спустившись с небес на землю, где правили бал «реально существующие» проблемы. В сопровождении молоденькой и хорошенькой переводчицы, державшейся, однако, с «разложившимся» и находящимся в полной зависимости от капитала представителем враждебного государства в высшей степени заносчиво и высокомерно, я отправился пешком в так называемый Дом дружбы, где размещались различные «Общества дружбы и культурных связей с зарубежными странами». Здесь я надеялся выяснить последние детали, необходимые для проведения нашей выставки, чтобы, получив подпись ответственных за выставку лиц, вернуться во Франкфурт и наконец-то, имея твердую договоренность о сроках проведения выставки, начать собирать для отправки в Москву весь необходимый материал.

Моя бойкая «комсомолочка», пока мы с трудом шли по обледенелому тротуару в занесенной снегом Москве, неустанно поучала меня на тему непобедимости социализма, а потом велела ждать на ледяном ветру у ворот Дома дружбы, чтобы проинформировать сначала господина Леонова о моем желании поговорить с ним. Очевидно д-р Мохальски вновь не позвонил своему московскому коллеге, потому что через двадцать минут ожидания на пронизывающем холоде вместо Леонова появился другой человек, который даже не представился и только сообщил мне, что господин Леонов сегодня занят и просит зайти к нему еще раз завтра. И мой продрогший визави так быстро исчез внутри, что я даже не успел задать ему ни одного вопроса.

На следующее утро, не дожидаясь своей наставницы, я сам вломился с утра в Дом дружбы, но дальше жарко натопленного вестибюля не пробился — меня задержала, широко расставив руки, толстая «мамушка», не давая пройти в святая святых. После непродолжительного, но очень громкого спора одновременно на немецком и русском, причем я все время пытался воздействовать на этого толстого, дурно пахнущего и свирепо жестикулирующего руками Цербера в женской юбке двумя русскими словами, громко и четко произнося «господин Леонов», что должно было объяснить цель моего визита, самозваная защитница «советской дружбы» наконец-таки кинулась по нужному следу, предварительно пригвоздив меня грозными жестами к тому месту, где я стоял.

Затем снова появился помощник Леонова, который в оскорбительной форме разговаривал со мной вчера, и сказал, что «господин Леонов» уехал, но что выставка в принципе одобрена в рамках проекта и что нужно только представить для просмотра эскизы плакатов и каталога, а также список предполагаемых для показа книг. Нельзя ли письменно изложить критерии этого контроля, спросил я, но «правая рука» господина Леонова тут же поспешила исчезнуть в недоступных внутренних покоях этого мистического Дома дружбы, а толстая «мамушка» дала мне понять, что аудиенция окончена и что я уже сполна использовал свое право пребывания в этом вестибюле.

Я сходил еще в немецкое посольство и доложил там атташе по культуре господину Зеллу, что дело с выставкой явно застопорилось на одном месте(!), и завершил на этом свой первый, безуспешный визит в Москву, отправившись дальше — в Токио.

Чуть позже, к концу начавшегося здесь путешествия в Азию, я все-таки открыл «второй фронт», установив на World Bookfair в Нью-Дели контакт с Мартиросяном, заместителем директора Госкомиздата — организации, компетентной по всем книжным вопросам в СССР, — обговорив с ним также визит делегации издателей ФРГ параллельно с запланированной в Москве Немецкой книжной выставкой. Некий господин Найденов, самовластный шеф отдела внешних сношений при Госкомиздате, — мне потом пришлось еще не раз выдержать с ним бой — заявил на заседании Support Committee for the International Book Year в Вене, обращаясь к спикеру Биржевого объединения Александру У. Мартенсу, что хотя он и слышал о планах проведения нашей выставки, однако как должностное лицо, в чьем ведении находятся подобные дела, он не занимается этим официально и потому сильно сомневается, что данная выставка состоится.

В общем, все официальные инстанции вроде были уже задействованы, однако решающий шаг с нашей стороны по-прежнему должно было сделать ответственное за это дело «Общество» д-ра Мохальски.

Сразу после возвращения из поездки по странам Восточной Азии я опять сосредоточил все нити в своих руках, направив в советское посольство в Бонне, министерство иностранных дел ФРГ, германское посольство в Москве и «Общество» письма с просьбой позаботиться о том, чтобы идея с выставкой была наконец реализована.

7 апреля 1972 года д-р Мохальски прислал мне ответ следующего содержания:

«…и хочу еще раз заверить Вас, что запланированная выставка сможет состояться в октябре/ноябре 1972 г. Задержка объясняется тем, что господин Леонов теперь уже смещен со своего поста и, возможно, был занят в феврале мыслями о новой работе. Ответственным за это является теперь господин Ведерников и его помощник господин Вишневский».

Шанс получить от советских партнеров их все время высказываемое устно и потому необязательное согласие в письменном виде должен был реализоваться 2 июня 1972 года. Я знал, что только клочок официально подписанной бумаги может положить конец этой бесконечной волоките. На этот день в моем кабинете была назначена встреча по существующим проблемам за чашечкой кофе с новым московским шефом Дома дружбы господином Ведерниковым, референтом по культуре в советском посольстве Дийковым и господином Дилем.

Я должен был добиться того, чтобы это кофепитие завершилось подписанием документа, который я мог бы разослать потом по всем инстанциям как доказательство официального согласия на проведение выставки, а иначе это спихивание ответственности с одного на другого за столь неполюбившийся и, по-видимому, вызывающий опасения проект будет длиться вечно. Я прорепетировал встречу с двумя своими сотрудницами, владевшими стенографией. Мы точно определили места, кто где будет сидеть, сварили заранее четыре с половиной чашечки кофе и ждали в сильном нервном напряжении прибытия гостей.

Наконец они пришли. Мы обменялись стандартными любезностями. Потом усадили гостей на предназначенные для них места. Я представил им сотрудницу Ренату Лидербах как свою помощницу, которая будет, как это принято и в Москве, стенографировать нашу беседу.

Не прошло и нескольких минут, как вдруг выяснилось, что господа уже выпили кофе. Рената вышла из комнаты, и в тот же момент вместо нее впорхнула Анна Грюнвальд, села за столик и стала протоколировать беседу дальше. Наконец вернулась Рената со свежесваренным кофе. Анна снова исчезла. Я налил в чашки кофе. Рената записывала разговор. Через некоторое время появилась Анна, что-то прошептала Ренате, но так, чтобы все слышали, что ее вызывают по международному телефону. Рената ушла. Анна села на ее место. Беседа потекла дальше.

Наконец господа поднялись и стали любезно прощаться. Я, непрерывно пожимая руки, так же любезно сказал им (мои сотрудницы тем временем уже распечатали стенограмму беседы на машинке):

— Господа, надеюсь вы ничего не имели против, что мы вели протокол нашей сегодняшней дружеской беседы?

— Нет, конечно! — ответил Ведерников. — Мы же договорились по всем пунктам! Пришлите нам протокол потом в Москву!

— Не будем понапрасну терять время, господа, и скрепим этот протокол здесь и сейчас нашими подписями. Я сделаю это первым, подав тем самым хороший пример…

И я тут же вытащил готовые копии расшифрованной стенограммы, уже подложенные мне Ренатой, прошел к столу и четыре раза размашисто подписал документ. После этого я с дружеской улыбкой протянул ручку господину Ведерникову. Тот в замешательстве смотрел какое-то мгновение на остальных, потом пробежал глазами текст, в котором не было ничего другого, кроме того, о чем мы говорили, и подписал его. Двое других господ с некоторыми колебаниями сделали то же самое.

Когда «делегация», сразу вдруг заторопившись, поспешно ушла, унося с собой экземпляры протокола беседы, мы трое торжествующе вскинули руки вверх и шумно возрадовались (вместе с боязливо заглядывающими в дверь коллегами) удачно проведенной операции, ожидая, что все это означает конец безрадостным препирательствам с русскими, а следовательно, оправдывает частично наше поведение.

И действительно, уже через несколько дней из Советского Союза был дан «зеленый свет». А еще через неделю я сел в самолет, летевший в Москву, чтобы окончательно «выбить» сроки и обговорить последние детали.

Снова в Москве

Стоял июнь, и в Москве было приятно тепло. Господин Ведерников приветливо принял меня в своем кабинете в Доме дружбы. Войдя в вестибюль, я торжествующе огляделся, но не увидел той агрессивной особы, преграждавшей мне раньше путь. Я принял это за добрый знак.

С Аллой Дьяконовой, сотрудницей Библиотеки иностранной литературы, отвечавшей за нашу выставку, которая должна была состояться именно там, я обговорил позднее всю техническую сторону дела. В Москве никто больше не боялся вступать со мной в контакт. Подписанный документ, имевший в этом мире, державшемся на авторитете «всесильной бумажки», неограниченную власть, распростер надо мной свою всемогущую длань.

Алла, милейшая Алла, прекрасно говорившая по-немецки со свойственной русским женщинам типично высокой интонацией, была интеллигентным, добросердечным и осмотрительным человеком. Она решительно и с радостью (это четко ощущалось) взялась за организацию выставки «классового врага». Алла ужасно косила, но это, как ни странно, приводило только к тому, что хотелось доверять ей еще более безоговорочно.

Я пригласил ее на свой рыбный пир в отель «Националь». Я расспрашивал ее про все, что мне казалось непонятным в этой задеревеневшей системе. Она всегда отвечала очень спокойно и серьезно. Между нами понемножку выстраивались дружеские отношения, и, когда наступили выходные, она сделала мне смелое предложение.

Исходя из моих постоянных расспросов, какую позицию занимают диссиденты (любая оппозиция всегда интересовала меня больше всего, будь то в Бразилии или в Советском Союзе), она пообещала взять меня на встречу ученых-диссидентов на «даче» в пригороде Москвы. Так как любому иностранцу под страхом угрозы наказания запрещалось без официального разрешения покидать пределы Москвы, меня переодели «под русского» в кепку, куртку и джинсы мужа Аллы, и мы поехали на переполненной электричке с Ленинградского вокзала на «тайную дачу», где собрался круг знакомых физиков и математиков, группировавшихся вокруг известного русского физика Велехова.

Это был длинный вечер, прошедший в серьезной дискуссии, во время которой я большей частью вынужден был ограничиваться изучением лиц и голосов говоривших. Потому что после часа расспросов меня о моей стране и о том, что есть на Западе новенького, группа обратилась к собственному, как я мог только догадываться, грустному положению дел в университетах и научно-исследовательских институтах. Володя Александров, друг и коллега академика Велихова, пригласивший Аллу и меня, время от времени переводил мне, о чем идет речь. Однако я, полностью уверенный в собственной свободе, чувствовал себя неким сторонним наблюдателем и ни о чем больше не расспрашивал. Я сидел тихонько и старался быть незаметным, чтобы не мешать серьезной дискуссии, ради которой они собрались.

Поздно вечером все расселись вокруг костра в саду и, задумчиво глядя на огонь, негромко запели русские народные песни. Вдруг кто-то приехал на черной машине и привез, очевидно, новые вести из Москвы. В мгновение ока вся компания исчезла внутри дома, чтобы продолжить дискуссию.

Я сидел среди берез, на их белых стволах играли блики отблесков костра, и смотрел в усеянное звездами русское небо. Неужели мне наконец удалось проникнуть в эту закрытую страну?

Когда я возвратился во Франкфурт, на столе у меня лежало письмо нового первого заместителя председателя Комитета по печати при Совете Министров СССР Юрия Мелентьева, заявившего о своей готовности принять нашу делегацию и «обсудить интересующие нас вопросы». Следовательно, с русской стороны все уже было урегулировано.

Убежденный, что все труднейшие препятствия с дороги устранены, я позвонил господину Р. в министерство иностранных дел ФРГ, чтобы узнать, выяснено ли, как обстоит дело с «Западным Берлином» применительно к нашей выставке. Господин Р. в предыдущем телефонном разговоре как бы между прочим упомянул, что вполне возможно, что юридический отдел министерства не согласится с формулировкой «Федеративная Республика Германии и Западный Берлин». Господин Р. сообщил мне, что вопрос решается на уровне статс-секретарей и что предполагается поручить посольству в Москве войти с запросом в советское правительство. Выставка должна стать прецедентом в связи с заключенным четырехсторонним соглашением по Берлину.

Вот тебе и на! Значит, вся петрушка начинается сначала. Еще 5 июля господин Дийков произнес в телефонном разговоре, что назревают проблемы по поводу западноберлинских издательств. Я ответил, что для нас неприемлемо исключить эти издательства, так как они являются членами Биржевого объединения.

Господин Дийков согласился с этим, пообещал прояснить вопрос на уровне посольства и позвонить мне. Но к следующему четвергу, когда я позвонил сам, решение еще не созрело. Звонок в пятницу, 7 июля, результата тоже не принес.

Тогда я сказал господину Дийкову, что приду в следующий понедельник в посольство на Роландсэкк, и попросил его привлечь кого-нибудь к разговору, кто компетентен в решении этого вопроса.

Поприветствовав меня утром в понедельник, господин Купцов, второй секретарь советского посольства, сразу перешел к главной теме разговора, категорически заявив, что наша выставка может состояться только с участием «издательств ФРГ».

— Но, господин Купцов, разве мы не можем исходить из того, что вопрос об участии граждан Западного Берлина в западногерманских мероприятиях был раз и навсегда окончательно оговорен в приложении к берлинскому соглашению IV В, пункт 2 A-D?

— Напротив! Я, правда, не хочу предвосхищать событий, но сам твердо убежден, что по поводу различий в интерпретации этого пункта Советский Союз должен говорить не только в собственных интересах, но и в интересах всех четырех держав!

Впрочем, здесь, в посольстве, лучше, чем где-либо, знают, что стоит в документе. Этот вопрос обсуждался с послом господином Фалиным, а он в конце концов принимал участие в работе над текстом соглашения.

Господин Купцов, который в одиночку оспаривал эту принципиальную часть разговора — Дийков присутствовал молча, — вторично потребовал, чтобы западноберлинские издательства были удалены с выставки.

— Этот вопрос, господин Купцов, не является для нас ни политической проблемой, ни вопросом количества участников выставки. В соответствии с организационной формой Биржевого объединения, которое представляет западноберлинские издательства в равной степени с западногерманскими — некоторые из них имеют к тому же головные фирмы в Западной Германии, — мы вынуждены соблюдать права всех входящих в наше объединение издательств. Поэтому для нас не представляется возможным отказать в участии в выставке, устраиваемой по нашей инициативе, ни одному издательству, независимо от того, расположено оно в Западном Берлине или где-то еще.

Господин Купцов недовольно передернулся, выразил на лице сожаление и подвел итог:

— Существуют две возможности. Первая — мы не включаем западноберлинские издательства для участия в выставке. Вторая — мы делаем новую заявку на выставку книг ФРГ и Западного Берлина. Но это означает, что все переговоры в Москве надо проводить заново.

На мой вопрос, допускает ли он, что эти переговоры будут сопряжены с трудностями и успеем ли мы до намеченного срока открытия выставки завершить их, господин Купцов дал уклончивый ответ: вряд ли!

Итак, мы снова напоролись на высокую политику. Но теперь это уже был не просто бюрократический произвол или личная некомпетентность, с чем еще можно было как-то бороться. Сейчас мы точно знали, какого рода это препятствие. Мы уже сталкивались с этой проблемой. Я был очень разочарован, потому что думал, что мы почти у цели. Ясно было, что мы уперлись в политическую проблему, требующую кардинального решения. И это решение не может быть принято нами. Здесь слово за дипломатией.

Нашей книжной выставке отводилась роль прецедентного случая в обоюдной культурной политике Советского Союза и ФРГ. Для всех последующих культурных мероприятий должно было быть наконец-то решено, как будет трактоваться в социалистическом мире пункт соглашения относительно «связки» или «связей» жителей Западного Берлина с Федеративной Республикой Германии. Книги рассматривались как часть политики. Изданная в Западном Берлине книга становилась политическим вызовом.

Собственно, мне импонировала такая оценка, пусть она и выходила нам боком. Она свидетельствовала о том, что к нашим книгам относятся серьезно. Своими ежедневными телефонными звонками я действовал на нервы всем — министерству иностранных дел в Бонне, германскому посольству в Москве, советскому посольству на Роландсэкк. Я грозил гневом общественности, предлагал собственные варианты: выставка Федеративной Республики Германии и Западного Берлина, или включая Западный Берлин, или а также…, вместе с…, совместная выставка... Между Бонном и Москвой летали туда-сюда и взвешивались все эти предложения.

Наконец немецкий посол в Москве господин Зам сделал очередное компромиссное предложение. В каталоге выставки, как и на самой выставке, оговорить в тексте факт участия Западного Берлина следующей формулировкой:

«Участие Берлина (Западного) в выставке осуществляется в соответствии с толкованием СССР приложения IVB2d к четырехстороннему соглашению по Берлину от 3 сентября 1971 г.»

Министерство иностранных дел согласилось, скрипя зубами, вступить на этот путь переговоров. Но советские власти тянули день за днем, не давая согласия.

Выставка должна была открыться в Москве 1 сентября 1972 года. 18 августа — наши контейнеры с выставочным грузом уже много дней стояли наготове, а нас все только ежедневно заново утешали — мне предложили составить на всякий случай вместе с компетентными референтами министерства иностранных дел текст официального отказа от проведения выставки:

«Биржевое объединение германской книжной торговли в совместной работе с „Обществом развития отношений между Федеративной Республикой Германии и СССР“ (Франкфурт) подготовило выставку западногерманских книг по искусству и архитектуре.

Так как между обеими странами до сих пор не существует соглашения по культурному обмену, Федеративная Республика Германии способствовала осуществлению этого намерения, не нанося ущерба общему делу.

Во время предварительных переговоров с советскими правительственными инстанциями выяснилось, что Советский Союз не готов до заключения соглашения по культурному обмену дать свое согласие на участие Западного Берлина в этом проекте по предложенной нами форме в соответствии с текстом четырехстороннего соглашения по Берлину от 3 сентября 1971 года. При сложившихся обстоятельствах правительство ФРГ вынуждено отложить сроки проведения выставки.

Соглашение по культурному обмену, которое, само собой разумеется, должно закрепить включение Западного Берлина в культурный обмен с СССР в формулировке, удовлетворяющей обе стороны, находится в работе».

Тем не менее по-прежнему никакой надежды. Но из Бонна все время поступало указание: ничего не предпринимать! Ждать! 22 августа мой коллега Инго-Эрик Шмидт-Брауль и я снова паковали чемоданы, собираясь лететь в Москву, когда статс-секретарь Франке вдруг распорядился из Бонна: контейнеры задержать, командировки аннулировать! Господин Р. из министерства иностранных дел сообщил мне, что на высшем уровне бытует мнение, что для общего дела будет целесообразнее, если в настоящий момент отсюда не последует никакой реакции. По-видимому, следует рассчитывать на отказ от выставки — в противоположность вчерашнему мнению, когда казалось, что удастся найти компромиссную формулировку.

Но в самый последний момент из Москвы все-таки поступила принесшая облегчение команда: «Давай!» Выставку, правда, пришлось по техническим причинам еще раз отодвинуть на пять дней. Но потом она с блеском и помпой была торжественно открыта 5 сентября всеми уважаемой седовласой директрисой Библиотеки иностранной литературы Маргаритой Рудомино и председателем правления Биржевого объединения д-ром Клеттом.

Экспозиция называлась: «Искусство и архитектура — выставка новых книг из Федеративной Республики Германии». Перед зданием развевались флаги ФРГ и СССР, а внутри самой выставки книги западноберлинских издательств лежали на отдельном столе, помеченном флагом Берлина, с указанием на особый пункт в четырехстороннем соглашении — тот же текст красовался на суперобложке каталога.

Немецкая делегация приехала в составе председателя правления Биржевого объединения господина Эрнста Клетта, господина д-ра Макензена и господина Кройцхаге.

Все-таки удалось слегка растопить эту ледяную глыбу: сначала появились организации, а за ними потянулись и простые люди. Официальная делегация представителей Германской книжной торговли впервые вступила в диалог с присутствующими там и, естественно, совершенно иначе структурированными организациями-партнерами, например со всемогущим Госкомиздатом, отвечавшим за всю книжную продукцию в огромном Советском Союзе, своего рода «книжным министерством» во главе с министром Стукалиным и его заместителями Юрием Мелентьевым и Василием Сластененко.

Во время этой первой встречи мы удостоились чести лицезреть господина Мелентьева. Во все последующие визиты в Москву я каждый раз добивался разговора с верхушкой Госкомиздата. Прохождение этих встреч каждый раз напоминало некий ритуал и мало чем отличалось от той первой встречи.

Обязательной частью этого ритуала были бесконечные, напичканные цифрами монологи соответствующих начальников. Наша маленькая и неискушенная в делах России делегация должна была для начала спешно набраться крайне необходимого для этого терпения. Цифры и перечисление заслуг этой супермонопольной организации были впечатляющими, но не позволяли, однако, сделать осмысленных выводов об истинном положении дел в этой гигантской книжной стране.

Когда же наконец один из нас взял слово и заговорил о таких само собой разумеющихся вещах, затронутых уже немного в формулировках слегка испуганного председателя правления д-ра Клетта, обратившегося с приветствием к господину Мелентьеву и произнесшего слова о «свободе издателя», его «праве издавать, что он хочет», то оказалось, что можно схлопотать в ответ вынесенное за минуту резкое осуждение капиталистической системы.

Мелентьев:

— Только социалистические издатели свободны! А то, что царит у вас на Западе, это не что иное, как анархия!

Таков был первый контакт с Мелентьевым. Друг с другом еще никто знаком не был. Вообще мы знали друг о друге очень мало. Все это слегка походило на авантюру — шагнуть от вывески в Москве «Немецкая книжная выставка» непосредственно в метрополию и разведать, какова она, эта незнакомая, чуждая нам книжная территория!

Помимо Госкомиздата мы побывали еще в издательстве «Изобразительное искусство», посетили внешнеторговую организацию «Межкнига», Библиотеку им. Ленина, конечно, ряд музеев и Большой театр.

На коктейле в немецком посольстве и во время официальных обедов и ужинов наши хозяева вели себя более раскованно, а разговоры проходили не так судорожно. Когда 8 сентября официальный визит делегации закончился, сложную и нудную работу по установлению связей можно было считать успешно завершенной. Удалось возобновить диалог и подвигнуть людей, убежденно придерживавшихся определенных идеологических штампов в отношении друг друга и никогда не вступавших в непосредственный контакт, к простому общению, пробудить их человеческое любопытство.

Немецкая делегация вернулась домой полная энтузиазма и настроенная оптимистически. Господин Кройцхаге написал в «Биржевой листок немецкой книготорговли» полную эйфории статью на пяти страницах о своих впечатлениях, озаглавив ее несколько самоуверенно «С официальной миссией в СССР», где прежде всего восхвалял собственные заслуги, а также двух других официальных участников московской делегации.

А я опять возился все с теми же проблемами, потому что первая ласточка весны еще не делает. Русские противники нашего истолкования известного пункта готовились к новой атаке. И прежде всего уже упоминавшийся шеф по внешнеторговым сношениям в Госкомиздате Найденов, сторонник «твердой линии», а вместе с ним и эксперты по берлинскому вопросу в советском Министерстве иностранных дел, также не выражавшие восторгов по поводу найденного нами решения.

Сначала было сказано, что выставки в других городах мы должны перенести на начало 1973 года, потому что они помешают празднованию 55-й годовщины Октябрьской социалистической революции. А потом снова начались проблемы с участием западноберлинских издательств! Переговоры пошли по новому кругу. Советские органы потребовали более четкого отделения западноберлинских издательств внутри выставки от западногерманской экспозиции.

Наконец им пришла в голову идея, за которую я тут же ухватился, настолько она была бессмысленной. Мои партнеры по переговорам потребовали, чтобы в следующем месте показа выставки, в Ленинграде, все книги, изданные и напечатанные в Западном Берлине или написанные западноберлинскими авторами, были обозначены крошечными берлинскими флажками. Только при таком условии власти согласны пойти навстречу нашим требованиям и допустить, чтобы берлинские книги опять вошли в общую экспозицию и были расставлены по тематике среди западногерманских книг.

К счастью, команда германского посла Зама обладала чувством юмора и в своем ответе нашему министерству иностранных дел одобрила это бюрократическое решение. Результат был таким, как мы и предвидели, — абсолютно противоположным замыслу его авторов.

Ленинградские посетители выставки, войдя в зал, увидели, что в каждую третью книгу, как в головку сыра на сырных выставках, воткнут берлинский флажок. Особо верные линии партии товарищи, пришедшие на Выставку Федеративной Республики Германии, выразили активное недовольство по поводу агрессивного натиска со стороны Западного Берлина. На второй день все флажки были украдены, и мы получили то, к чему стремились все время.