ПОКА ТЫ ЖИВА

ПОКА ТЫ ЖИВА

Разумом Саша понимала, что надежды на спасение нет. От ее поведения зависело, больше или меньше станут мучить ее фашисты, скорее покончат с нею или будут еще медлить с этим, видимо, рассчитывая, что им все же удастся получить от нее хоть какие-либо сведения. Бывали моменты, когда Саше хотелось лишь одного — чтобы скорее все кончилось. Недавно, после очередной попытки добиться от нее признания, все тот же лощеный гестаповец снова привел ее в сарай и поставил спиной к поленнице. Как и в первый раз, он грозился, что убьет ее, выстрелил. Пуля, как и в первый раз, ударила повыше Сашиной головы, в дрова. Этот гестаповец был, видно, натренированный стрелок…

«Репетиции» расстрела стоили Саше немалого. Она как бы дважды пережила свой конец. Но то, что гестаповец дважды стрелял в нее и оставил жить, в какой-то мере возбудило в ней надежду, что и в следующий раз обойдется такой же «репетицией». А время идет…

А что, если наши начали наступление здесь, в Белоруссии, ведь должно же оно скоро начаться — именно в связи с этим и была сброшена группа. А может быть, наступление уже началось? И скоро немцы побегут, свобода распахнет дверь ее камеры… Но Саша отдавала себе отчет и в том, что гестаповцы, если им придется убегать, или убьют ее, или увезут с собой. А вдруг наша авиация, когда начнется наступление, совершит налет на город? Фугаска падает прямо в гестапо, оно горит, немцы разбегаются, дверь камеры удается открыть…

Мечты, мечты… А если посмотреть здраво — рассчитывать на спасение не приходится.

«А тогда, в Михайловке? — припоминает Саша. — Ведь так же считала».

…Лето сорок второго года. Третий прыжок в новой группе за линией фронта, снова недалеко от родных мест.

Спрятав после приземления парашют и «Северок», одетая деревенской девушкой, Саша с надежными документами пришла в Михайловку.

Быстро отыскала дом, где ей была приготовлена конспиративная квартира. Поселилась там на положении родственницы и начала свою тайную работу.

Однажды в дом заглянул полицай.

— Кто такая?

— Племянница моя, — объяснила хозяйка.

— Откуда? — полицай пристально посмотрел на Сашу. — Документ кажи!

Саша подала справку на имя Таисии Беловой из села Рог-Колодец.

Прочитав справку, полицай еще раз внимательно взглянул Саше в лицо:

— Белова? Таисия?

— Она самая, — постаралась улыбнуться Саша. — А что?

Полицай продолжал вертеть в руках справку.

— В Рог-Колодце всех знаю. И Беловых знаю. Там их много. Ты из каких Беловых? Где ваша хата?

Саша бойко ответила. Свою «легенду» — биографию, придуманную для нее перед вылетом, она заранее выучила назубок.

Но ее ответ, видимо, не рассеял подозрений полицая. Справки он не вернул и, подозрительно глядя на Сашу, сказал:

— Всех Беловых помню, а вот тебя…

И, сунув справку себе в карман, скомандовал:

— Марш в комендатуру! Там разберутся, откуда ты есть и кто.

Что оставалось? Хорошо хоть «Северок» надежно спрятан. С ним бы не отвертеться…

В дежурке комендатуры полицай передал Сашу под надзор другому, а сам пошел доложить. Через некоторое время вернулся:

— Приказано отвести тебя к самому господину подполковнику Швереру. Он разберется.

Тогда Саша еще не знала, кто такой Шверер. Только позже ей стало известно, что он — высокий чин из немецкой разведки, временно имеющий свою резиденцию при Михайловской комендатуре.

Толстый, рыжий, немолодой, с расстегнутым по случаю жары воротником мундира, Шверер встретил Сашу приветливо.

— Ну, чего плачешь? — спросил он ее на чистейшем русском языке. — Ни в чем не виновата, так домой отпустим. Не реви.

А Саша, размазывая по щекам концом головного платка слезы, старалась вовсю: с самого начала она решила, что, как только начнут допрашивать, прикинется напуганной деревенской девчонкой, простоватой и наивной.

— Так говоришь, ты из села Рог-Колодец? — спросил Шверер, заглядывая в переданную ему полицаем справку. — Кто тебе этот документ выдавал?

— Староста.

— Его фамилия?

Саша назвала.

— Кто у тебя там родственники?

Она перечислила и всхлипнула:

— Отпустите же меня, бога ради. У меня тетя больная…

— Ничего, ничего, — кивнул Шверер. — Скоро вернешься к тете. Только повтори еще раз мне свою легенду.

— Какую легенду? — с нарочитым удивлением спросила Саша плачущим голосом. — Не знаю я ничего!

— Своей легенды не знаешь? — улыбнулся Шверер. — Ну ладно, ладно. Ты на «Северке» работаешь?

— Я в артели работала! — ответила Саша. — А потом в своем хозяйстве. Сейчас тете помогаю.

— И давно ты с нею познакомилась?

— С тетей-то? Да я ее с младенчества знала.

— Допустим… У нее ты давно?

— С неделю… Ой, что ж я такого сделала, чтоб меня хватать? Пожалейте же вы меня, ни в чем я не виноватая!..

Саша старалась, чтобы выглядеть как можно более запуганной и жалкой. Ей показалось, что Шверер уже введен в заблуждение этой игрой. Добродушно улыбаясь, он вышел из-за письменного стола, приблизился к ней, тронул за плечо:

— Ну что ты слезы льешь, дурочка? Я ж тебя не собираюсь есть живьем. Просто надо все выяснить и проверить. Твоя хозяйка — в самом деле твоя тетя?

— Да чья ж? Что же я до чужой тети пойду?..

— А кто тебе к ней пароль дал?

— Какую пароль? Не видала я никакой пароли!

Саша поняла, что Шверер ее основательно подозревает. Хотя она каждый раз меняла место, с которого вела передачу, но, может быть, немцы уже пеленговали ее «Северок»? Не ради ли этого Шверер находится здесь?

Игра, похожая на игру кошки с мышью, продолжалась… Шверер прикидывался, что во всем верит напуганной девушке, и вдруг, глядя Саше прямо в глаза, задавал вопрос, из которого явствовало, что он подозревает в ней разведчицу-радистку. Но ни разу ему не удалось застать Сашу врасплох: она продолжала искусно вести свою роль.

В конце концов Шверер прекратил расспросы. В раздумье побарабанил толстыми пальцами по столу:

— Ну что же, Таисия… Как у вас в России говорят, бог правду любит. Я тоже люблю правду. Если ты мне говорила правду, я тебя отпущу. С миром, как говорят по-русски. Но если ты меня пытаешься обмануть — тебе будет плохо. Понимаешь? Я хочу тебе дать добрый отеческий совет: если ты пыталась меня обмануть, признайся лучше сразу. Потом это будет тебе стоить дороже. Даже очень дорого. А теперь — иди, подумай немножко.

Саша вышла из кабинета Шверера. За дверью, в коридоре, ожидал ее не полицай, который привел ее, а немец-унтер из комендатуры. Он, очевидно, уже получил от Шверера распоряжение, как поступить с задержанной. Ни слова не говоря, он вывел ее во двор и движением руки приказал пройти в конец его. Саша сделала несколько шагов и вздрогнула: в углу двора стояла виселица, на ней — чье-то тело.

Унтер взял Сашу за плечо и молча подтолкнул к виселице, как бы приказывая: «Смотри!» Она увидела босые, безвольно вытянутые ноги, пестренькое ситцевое платье, шею, туго перехваченную веревкой, синее, странно спокойное, словно во сне, лицо с черными губами, светлые волосы, беспорядочно закрывшие лоб…

Той, на виселице, вряд ли было лет больше, чем Саше…

Показав на грудь повешенной, унтер что-то буркнул. И Саша только сейчас заметила там доску, висящую на веревке, перекинутой через шею. На доске крупными черными буквами было написано:

«Она молчала на допросах».

Выждав немного, унтер подвел Сашу к погребу-леднику: земляная крыша, впереди — кирпичная стена с дверью. Такие погреба в каждой усадьбе на Курщине.

«Входи!» — молча показал унтер, открыв тяжелую дверь. Едва Саша переступила порог, дверь сразу же захлопнулась, и непроницаемая тьма сомкнулась вокруг. Снизу несло холодом. Наверное, там еще остался лед. В таких погребах он не тает подолгу.

Саша присела у дверей, на самой верхней ступеньке. Но холод доставал ее и здесь — ведь на ней было только платье из тонкого ситчика да туфли на босу ногу…

Ее вывели лишь на следующий день. В первый миг зажмурилась от света. Оказывается, и за сутки можно отвыкнуть от солнца.

И вот она снова стоит перед Шверером. Он смотрит в упор:

— В селе Рог-Колодец Таисии Беловой нет и не было. Ты — партизанская разведчица. Видела ту, во дворе? Если не хочешь болтаться на веревке, как она, — признавайся во всем. Согласишься работать на нас, не только освободим — наградим. Довольна будешь.

— Ничего я не знаю! — заговорила Саша плаксивым голосом, как и накануне. — Малограмотная я, что вы с меня спрашиваете невесть что…

Шверер вышел из терпения. По его вызову в кабинет явились два унтера. Саша взглянула на них, и все в ней сжалось: догадалась, кто они такие и какова их «работа» в комендатуре.

— Пойдешь с ними! — зло сказал Шверер. — Они тебе внушат, как надо отвечать. Захочешь продолжить разговор со мною — скажешь им. Ну? Не глупи. Целее будешь.

— Не знаю, чего вы от меня хотите!.. — снова запричитала Саша. Но Шверер раздраженно махнул рукой.

Ее притащили в какую-то комнату, окна которой изнутри были закрыты мелкой проволочной сеткой. Немцы, не говоря ни слова, расстегнули воротники мундиров, засучили рукава.

— Говори! — сказал один из них, вплотную подойдя к Саше. Она закрыла глаза.

Удар опрокинул ее.

— Говори!

«Говори! Говори!» — следовало после каждого удара. Ее палачи словно не знали по-русски больше ни одного слова, только: «Говори, говори!»

— Ничего не знаю! Ничего не знаю! Хоть убейте, не знаю! — кричала она.

Не добившись ничего, оба ушли.

Она уже не чувствовала своего тела. Словно душный туман, наплывало полузабытье. Сквозь него едва слышались шаги, голоса… «Полицаи?»

Открыла глаза. Над нею действительно стояли полицаи, два. Один из них выглядел совсем молодым.

Тот, что постарше, нагнулся:

— Досталось тебе, девушка! Благодари бога, что жива покуда. А ну, подсоби! — приказал он второму.

Ее взяли под руки. «Опять в погреб?» — решила Саша. Но полицаи, пройдя с нею по коридору, завели ее в камеру, в которой не было никого, и осторожно опустили на пол. Сказали:

— Что надо будет — в дверь стукни.

«Откуда взялись такие добрые? — недоумевала Саша. — Может быть, подыгрываются, чтобы в доверие войти?»

В камере было прохладно, пол приятно холодил горящее от побоев тело. Саша почувствовала себя лучше и занялась размышлениями: что же будет дальше? Может быть, Шверер и соврал, что в Рог-Колодце не было Таисии Беловой, «на пушку» берет? Едва ли при подготовке документов могли допустить оплошность. Может быть, Шверер, видя, что ничего не выколотил, прикажет отпустить?

…Дверь открылась, вошел пожилой полицай. В одной руке он держал миску с вареной в кожуре картошкой, поверх которой лежал ломоть хлеба, в другой — котелок с водой.

— Ну как, полегчало? — он поставил все принесенное на пол возле Саши. — Попей, поешь, силы накопи.

…Тянулся день, другой. Сашу ни разу не вызвали. Никто не приходил и к ней, кроме двух полицаев, которые поместили ее в камеру. Они дежурили, видимо, попеременно, принося Саше воду и еду, говорили ей ободряющие слова. «Кто они? — старалась понять Саша. — Может быть, их поведение — провокация, задуманная Шверером?»

Саша продолжала держаться с полицаями настороже и ни на минуту не выходила из роли понапрасну схваченной Таисии Беловой.

Однажды, придя к ней, пожилой полицай, плотно прикрыв за собой дверь, шепнул:

— В район тебя завтра поведут. Там добра не жди. Ты, девушка, только не вздумай сама бежать. Застрелют при попытке, как положено. Нас слушай. Выручим.

«Ишь ты! — насторожилась Саша. — Не сам ли в конвой назначен? Обезопаситься желаешь?» Сказала:

— А чего мне бегать, если я ни в чем не виноватая? Мучают только зря… Я и самому главному так скажу!

— Ты со мной лучше бы по правде… — как-то по-особому значительно проговорил полицай.

— А я всю правду говорила немцу вашему. На святой иконе могу клятву дать. Господи, за что меня терзают?

— Ты послушай, Таисья, или как там тебя по-настоящему! Ты мне верь! — полицай нагнулся к Саше и шепнул ей на ухо одно слово. Она замерла, пораженная. Это слово было условным паролем для ее связи с командиром группы. Только командир знал его. Только он и Саша. Лишь в самом крайнем случае командир мог сообщить его кому-нибудь другому. Значит этот полицай — свой, свой! Ей хотелось расспросить его, убедиться…

Но полицай предостерегающим движением головы показал на дверь и вышел.

Теперь Саша была вся полна ожиданием. Томительно тянулся день, еще более томительной была ночь. «Что будет завтра? Неужели освободят? Или?..» Только под утро Саша забылась в беспокойном сне.

Ее разбудил лязг дверного засова. На пороге камеры стоял полицай. Но не тот, который сообщил ей пароль, а другой — который арестовал ее, земляк Таисии Беловой.

— А ну, собирайся! — приказал он. — Что, испугалась? В гестапо приглашена. Там тебя получше угостят, чем здесь.

Когда полицай вывел Сашу во двор, она увидела там нескольких девушек и женщин, стоящих под охраной. Никто из них не был знаком Саше, и она догадалась, что все они, видимо, схвачены по тому же подозрению, что и она. Шверер, наверное, напал на след разведчиков и велит хватать всех, хоть чем-нибудь подозрительных.

Среди конвойных Саша заметила и пожилого полицая, который сообщил ей пароль, и молодого.

Арестованных пересчитали и вывели за ворота. Только-только начинался день. Солнце еще не показалось из-за крыш, но утренняя заря уже поблекла, небо, по-рассветному белое, без единого облачка, все больше голубело. Стояло полное безветрие. День предвещал быть жарким. С особым чувством смотрела Саша в эти минуты вокруг. Все казалось не таким, как всегда. Словно невидимая стена отгородила ее от всего, еще недавно такого близкого и доступного. Еще вчера она могла пойти куда захочет — по этой сонной и тихой улице, в лес, на речку, в поле. Теперь и шага не сделать по своей воле. И не замечаемое ею обычно, само собой разумеющееся — и голубизна неба, и зеленые купы деревьев, и стайка голубей, вспорхнувшая над крышей, — все это виделось теперь какими-то новыми глазами, виделось с неосознанной прежде любовью и грустью. Ведь это была жизнь, а она, Саша, уже была поставлена как бы по ту сторону ее.

* * *

…Этап медленно двигался по белой от пыли проселочной дороге. Она прорезала поля еще зеленых хлебов, ныряла в налитые утренней прохладой балки, взбиралась в гору, вновь выводила на степной простор. Во главе небольшой этапной колонны неторопливо катилась телега, запряженная парой лошадей. На телеге везли вещи арестованных и ехали два немца — солдат с винтовкой и ефрейтор с автоматом. Иногда они слезали и шли пешком, чтобы размяться. Следом за повозкой тесной кучкой шли арестованные женщины. Саша шла позади всех. Замыкая эту небольшую колонну, шагали три знакомых Саше полицая — тот, что арестовал ее, и два других, которым она теперь верила.

«Скоро ли освободят?» — Саша ждала этого каждую секунду, ждала с той минуты, как позади скрылись последние дома Михайловки. Дорога в этот ранний час безлюдна, а позже, когда начнется движение, могут помешать.

Полицаи шли молча. Саше очень хотелось оглянуться, посмотреть, может быть, угадать по выражению лица друга-полицая — скоро ли? Но она сдерживалась. Не надо выдавать своего волнения. Ведь третий полицай — враг.

…Прошли уже несколько километров. Миновали опушку леса, пересекли не одну балку, еще раз вышли на открытое поле. «Когда же? Два полицая против третьего и против двух немцев, — рассчитывала Саша. — Управятся ли? У ефрейтора автомат. Конечно, и я не останусь без дела, когда начнется. Зубами, ногтями буду, раз оружия нет… А остальные женщины? А что, если ефрейтор успеет пустить в дело автомат? Его — первого надо…»

Постукивали впереди колеса не спеша катившейся телеги, да о чем-то разговаривали вполголоса немцы. Уже поднялось над краем дальнего леска солнце, и длинные тени протянулись по проселку, теряясь в высоком бурьяне. «Здесь?» — Саша повела взглядом в сторону бурьяна. Нет, не здесь — по сторонам ровное, без единого кустика, поле. «Не здесь…»

Дорога наискось по склону спускалась в лощину, поросшую густой ольхой. «Нет ли поблизости родничка? Напиться бы…» Давно пересохли губы. «Нет, не позволят немцы остановиться попить…»

Ездовой — маленький, тщедушного вида старикан, наверное «мобилизованный на гужповинность», стал придерживать лошадей — спуск в балку был крутоват.

Оба немца слезли с повозки, пошли пешком, продолжая разговор.

И вдруг один из них — солдат с винтовкой — дернулся, словно его толкнул кто-то, и упал. Как показалось Саше, одновременно с этим резко щелкнул выстрел, и она увидела, что ефрейтор, схватившийся за автомат, тоже падает, а к нему из кустов выбегает какой-то человек. Резкий щелчок выстрела позади, совсем близко. Саша обернулась. В дорожной пыли ворочается, скребя по ней руками, полицай, тот, что арестовал ее. Еще выстрел. Тело полицая — растопыренное, сгорбившееся, замерло. Перешагнув через него, пожилой полицай, передергивая затвор винтовки, выбрасывая пустую гильзу, кричит Саше: — Порядок! — и радостно улыбается рядом с ним другой, молодой.

А на дорогу выбегают люди с немецкими винтовками, с охотничьими берданками, с русскими автоматами, одетые во что попало, и кто-то из них кричит женщинам:

— Бабочки, вы свободны! Забирайте с подводы свои манатки и — кто куда!

А к Саше подошел партизан:

— Поехали!

И вот она уже на повозке вместе с другими партизанами. Остальные — с ними и два «полицая» — идут следом. Подпрыгивая на корневищах и кочках, повозка въезжает в лес, к которому примыкает балка. А вскоре Саша на скрытой в лесном овраге партизанской базе. Там она узнает, что приказ выручить ее был дан сразу же после того, как ее привели в комендатуру.

…Все мысли, чувства, воля и силы Саши сжаты, сконцентрированы на одном: не сломиться, выдержать, выдержать до конца. И все-таки временами хочется вернуться к прошлому — найти в нем чудодейственную крупицу, которая могла бы прибавить сил. Или хотя бы дать забвение.