Оснащение Института

Оснащение Института

Бесславное окончание эпопеи с «широкими линиями» совпало с началом нового длительного этапа моей основной деятельности в Институте. Реконструкция здания была закончена, сотрудники всех лабораторий заняли отведенные им помещения, но... работать было практически не на чем. Отечественная промышленность через «Академснаб» смогла обеспечить нас колбами, перегонными аппаратами, пробирками, пипетками и прочим стеклом. Из научных приборов мы могли приобрести только довольно примитивные спектрофотометры Ленинградского государственного оптического института (ГОИ), основная продукция которого предназначалась для армии (прицелы, фотоаппараты для самолетов и проч.).

Между тем западные лаборатории, как нам было известно из статей и по рассказам очень немногочисленных советских посетителей этих лабораторий, были оснащены ультрацентрифугами, масс-спектрометрами, счетчиками радиоактивных излучений, электронными микроскопами и прочим сложным и дорогим оборудованием. Не говоря уже о множестве менее сложных, но необходимых для успешной работы приборов: перистальтических насосах, коллекторах фракций, записывающих денситометрах, термостатах, морозильниках большого объема, необходимых для хранения препаратов, и многочисленной прочей вспомогательной научной аппаратуры. Без всего этого нечего было и думать о выходе на современный уровень исследований в молекулярной биологии, которые на Западе, особенно в США, вот уже пять лет бурно развивались. Как уже было упомянуто, такое развитие опиралось на колоссальные денежные вложения в фундаментальную науку, произведенные в США после неожиданных успехов Советского Союза в освоении космоса. В этих вложениях молекулярная биология занимала третье место после атомного оружия и ракетостроения. То ли потому, что она сулила большие успехи фармакологии и медицины, быть может, даже победу над раком, что означало бы колоссальное увеличение престижа Америки. То ли американские военные предвидели перспективу бактериологической войны. Скорее всего — по обеим этим причинам.

В конце 61-го года советское правительство, хотя и в меру своих ограниченных возможностей, решило последовать примеру США. Специальным его постановлением для ведущих исследовательских Институтов в области молекулярной биологии, в частности, и для нашего Института, была выделена валюта (около миллиона долларов в год) на предмет закупки необходимой аппаратуры за рубежом. На серьезное развитие отечественного приборостроения рассчитывать не приходилось по причинам, которые я упомянул в связи с постройкой ЭПР-прибора.

Однако осуществить эти закупки оказалось далеко не просто. США наложили эмбарго на поставку научного оборудования в СССР. Запрет распространялся и на все филиалы американских фирм в Европе, и на фирмы, связанные так или иначе с промышленностью Америки. Конечно, существовали пути обхода американского эмбарго: приобретение аппаратуры у перекупщиков по значительно более высоким ценам и на выставках, сопровождавших все крупные международные биохимические конференции, в том числе и проходившие в СССР. Закупка на выставках была неудобна тем, что сложные приборы по окончании выставок продавались без технических описаний, электронных схем, нередко даже без инструкций по эксплуатации. Наши покупатели должны были самостоятельно разбираться в конструкциях этой аппаратуры, «прозванивать» с помощью тестера все, порой очень сложные, электрические цепи для составления электронных схем, создавать собственные инструкции по использованию приборов. Без этого опасно было запускать их в работу, тем более регулировать и, в случае необходимости, ремонтировать.

Я был единственным человеком в нашем Институте, кто мог выполнять эту сложную и весьма трудоемкую работу. Кроме того, только мне можно было поручить и саму закупку аппаратуры, поскольку только мне (физико-техническое образование, опыт работы с электроникой!) можно было доверить сопоставление эксплуатационных возможностей приборов одинакового назначения, производимых различными фирмами. Я это делал как на основании фирменных каталогов, которые собирал на выставках, так и путем расспросов непосредственных продавцов аппаратуры (на тех же выставках), пользуясь мало кому доступным техническим языком, к тому же еще английским или французским — с их специфической технической терминологией. К счастью, я довольно свободно владел этими языками.

Попутно об иностранных языках. Представители «Машприборинторга» и «Медэкспорта», которые были облечены правом заключения контрактов на покупку порой очень дорогостоящего оборудования, все как один, не знали даже английского языка (не говоря уж о других). Обслуживавшие их переводчицы из «Интуриста» не понимали ни одного технического термина, фигурировавшего в контракте, не говоря уже о возможности перевода обсуждения исследовательских характеристик прибора. Словарный запас этих переводчиц позволял им только участвовать в финансовых переговорах. При этом им, конечно, невдомек было то, что стояло за этими переговорами. А я-то знал, что единственная задача, которая ставилась покупщикам их начальством, состояла в том, чтобы добиться 10 % — процентной скидки ввиду того, что прибор на выставке в течение нескольких дней находится в неблагоприятных условиях (пыль). Иностранным продавцам была известна эта инструкция, и потому они без зазрения совести завышали продажную цену на те же 10. Не имевшие представления о рынке приборов покупатели не могли заметить этой «маленькой хитрости». В тех случаях, когда дорогой прибор покупался заведомо для нашего Института, я скромно предлагал высокомерным и лощеным мальчикам из Внешторга свои услуги в качестве переводчика. Моя непонятная для них беседа с продавцом была, как правило, краткой и результативной. Я называл ему цены (на европейских рынках) и технические данные приборов фирмы-конкурента. После чего «скидка» увеличивалась вдвое. Не могу не упомянуть еще об одной традиции этих «государственных закупок». Накануне открытия выставки внешторговские мальчики обходили все стенды и без тени смущения произносили одно хорошо знакомое иностранным продавцам слово — «подарки». Так называемые фирмачи заранее припасали их в достаточном количестве. Благодаря этим подаркам стоимостью в 10-20 долларов, вручаемым с самыми приветливыми улыбками, требования скидки при покупке приборов, стоящих десятки, а то и сотни тысяч долларов, уменьшались на 1-2%.

Но я, кажется, отвлекся. Вернусь к своим проблемам. Закупка и техническое освоение купленных приборов занимали у меня столько времени, что в течение следующих пяти-шести лет вести сколь-нибудь серьезную научную работу не было никакой возможности. Другие молодые люди тем временем читали иностранные научные журналы, обдумывали и по мере поступления оборудования реализовывали свои диссертации. Я — служил общественным интересам. Это меня ничуть не тяготило, так как вполне соответствовало моему толстовско-коммунистическому мировоззрению: все для дела, для людей!

Конечно, учитывая общественную полезность моей работы, основанной на уникальности (для данного Института) моего образования и опыта, Энгельгардт мог бы вспомнить, что при приеме на работу он обещал мне выхлопотать в президиуме Академии персональный оклад в 300 рублей, как это сделал в свое время Черниговский. Но при всем уважении, которым меня жаловал наш директор, мысль о деньгах была, видимо, недостойна его величия. Так я и жил год за годом на 135 рублей, полагавшихся младшему научному сотруднику без степени. Напомнить Владимиру Александровичу о его обещании гордость не позволяла.

К концу этого начального периода, когда все лаборатории получили необходимое им «малое оборудование», были оснащены специальные, обслуживающие весь Институт помещения, где располагались ультрацентрифуги и счетчики излучения. Я нашел и обучил ведающих ими хороших техников. Были приобретены японские электронные микроскопы (ими ведала специальная лаборатория), масс-спектрометр, приборы ядерного парамагнитного резонанса (ЯМР) и установка для рентгеноструктурного анализа. Жить мне стало легче. К этому времени я выделился из лаборатории Тумермана и числился руководителем отдельной «группы седиментационного анализа» (за те же 135 рублей). Получил комнату для собственной научной работы, о которой пора было подумать. Смог принять в свою группу молодых стажеров Роберта Б. и Ларису С. (фамилии их я не называю по причинам, которые станут ясны позднее).

Между прочим, и сама лаборатория Тумермана вскоре перестала существовать. Четверо ее ведущих сотрудников-физиков, так же, как и я, решили овладеть биологией и перешли в другие лаборатории (из них двое — в Университет). Сам заведующий лабораторией вынужден был против своего желания эмигрировать в Израиль. Дело в том, что его не вполне нормальный взрослый сын столь громогласно стал участвовать в только что начавшемся движении «диссидентов», что Тумермана вызвали «на Лубянку» и предложили выбирать между немедленным отъездом вместе с сыном и арестом последнего. Вместо физической лаборатории осталась оптическая группа из трех человек во главе с Юрой Морозовым (он единственный остался чистым физиком). О его плодотворном сотрудничестве с химиками я упоминал выше.

Закупками и курированием эксплуатации научного оборудования я продолжал заниматься в течение всего времени работы в Институте (27 лет). Возглавлял Технический совет и разные комиссии, связанные с этой деятельностью. И хотя в последующие годы это была лишь дополнительная нагрузка к научной работе, о которой вскоре пойдет речь, я хочу упомянуть один эпизод, который ярко характеризует советские порядки того времени, . в частности, особенность психологии «большого начальства». Дело происходило значительно позже, наверное, в конце 60-х годов, но описать его уместно здесь в связи с оборудованием ИМБ, как уже именовался наш Институт.

Шведская фирма «LKB» специализировалась на производстве не очень сложных, но имеющих широкое применение приборов для обеспечения лабораторных методов исследования: хроматографии и электрофореза (впрочем, габариты некоторых из этих приборов были значительны). Качество продукции LKB было столь высоким, что все западные страны, не исключая и США, предпочитали покупать соответствующие приборы в Швеции, а не производить самим.

И вот наш Институт впервые в истории отечественной молекулярной биологии получил разрешение пригласить к себе эту иностранную фирму для проведения трехдневного семинара по разъяснению возможностей их приборов и соответствующих методов исследования. Естественно, что кроме докладов специалистов фирмы, предполагалась демонстрация самих приборов в работе. Приглашения для участия в семинаре наш оргкомитет разослал во все заинтересованные лаборатории Союза. Председателем оргкомитета был назначен в то время уже академик А. А. Баев, я — его заместителем. Шведские докладчики и техники во главе с президентом фирмы прилетели за два дня до начала семинара. Вагон с оборудованием должен был на следующий день прибыть на один из московских вокзалов. Однако он не прибыл, ни в тот день, ни на следующий, т. е. накануне открытия семинара. Положение складывалось критическое. Более двухсот приглашенных уже приехали в Москву из провинции, а вагон с оборудованием пропал!

Тогда я «взял за ручку» представителя фирмы Бу Гроберга и поехал с ним на метро до станции «Красные ворота». Мы перешли на другую сторону Садового кольца и вошли в подъезд Министерства путей сообщения. Все еще держа за ручку своего спутника, я сказал вахтеру: «Это представитель шведской фирмы. Ее семинар начнется завтра утром в Академии наук. Шведское оборудование, предназначенное для демонстрации на семинаре, было заблаговременно отправлено по железной дороге в Москву. Прибытие вагона ожидалось вчера, но его нет и сегодня. Назревает международный скандал! О нем напишут все зарубежные газеты. Немедленно свяжите нас с министром или его заместителем. Если сегодня до вечера вагон не окажется в Москве, все очень неприятные последствия этого скандала обрушатся на головы руководителей министерства!..»

Через десять минут мы уже сидели в кабинете первого заместителя министра. Он при нас начал вызванивать по селекторной связи все станции от Ленинграда до Москвы, где останавливался товарный поезд, требуя информацию о времени прохождения вагона номер такой-то. На лице этого немолодого, солидного человека явно читался страх. Я-то лишь догадывался и пугал, а он, видимо, хорошо знал, что такая «накладка» в деловых отношениях с иностранной фирмой обойдется ему дорого... Через 2 часа вагон был найден на товарной станции совсем другого вокзала — то ли Киевского, то ли Ярославского. К 10 часам вечера, быстро оформив (тот же страх) документы, мы привезли на грузовике все оборудование — восемь здоровых деревянных ящиков. Силами членов оргкомитета и шведских специалистов подняли их на руках в конференц-зал (третий этаж). Я поразился, с какой силой и ловкостью, скинув пиджак, управлялся с тяжелыми ящиками сам пожилой президент фирмы. Оказалось, что он бывший грузчик. За ночь его техники наладили работу всех приборов. Семинар начался точно в назначенное время. Вдоль стены зала выстроились все приборы, весело подмигивая зелеными огоньками индикаторных лампочек...