Глава X

Глава X

На крутолобом каменном бугре у подножия лысой, без единого кустика, без травинки сопки в Старом Полярном, по соседству с осевшим двухэтажным домом, построенным, по словам старожилов, в дореволюционные годы под молельню для военных моряков (на одной фотографии той поры здание это снято с небольшими куполами и крестами на них), пристроился двухподъездный деревянный домик. Жильцов его, чтобы уберечь от бомбежек, пожаров и других военных напастей, эвакуировали. Но дом не опустел. Его обжили новые хозяева — флотские разведчики.

К дому этому то прямиком, то ступенчатым изломом взбираются деревянные мостки. Константин Симонов писал «гармоникой по улицам мостки». По ним поэт хаживал не раз в разведотдел и в отряд в осеннюю пору сорок первого.

Симонов был почти ровесником многих разведчиков отряда. В армейской форме, перетянутый ремнями и портупеями, в добротном кожаном реглане, он выглядел стройно и молодцевато.

На стихи Симонова многие моряки обратили внимание еще тогда, когда он учился в литературном институте, знали его пьесу «Парень из нашего города», читали репортажи о папанинцах, о событиях на Халхин-Голе.

На север, на Мурманское направление, он приехал в октябрьские дни первой военной осени.

Ему, корреспонденту «Красной звезды», не потребовалось много времени, чтобы отыскать в Полярном дорогу к разведчикам.

Симонов присаживался в кружок разведчиков, молча вслушивался в начатую без него беседу, а затем просил рассказать о себе. Для памяти что-то записывал в свой блокнот.

Как-то вечером людей потянуло на воспоминания о днях мирных, о делах домашних, житейских. То ли к этому располагал предвечерний сумеречный час, то ли душевная расслабленность, наступившая после нелегкой операции. Разведчики перестали испытывать скованность и неловкость. Беседа с поэтом стала простой и доверительной. А потом кто-то из ребят попросил Константина Михайловича почитать стихи. Симонов прочел одно, другое, третье стихотворение… Затем вдруг замолк на какое-то время, задумался. Ребята притихли.

Симонов обвел взглядом сидящих на табуретках и на койках моряков и сказал, что прочитает им совсем новое стихотворение.

И стал читать «Жди меня».

Казалось, что из какой-то глубоко упрятанной клеточки симоновской души, из ее самого дальнего уголка выплескиваются трепетные слова, просящие ждать, надеяться, хранить верность.

Моряки сидели не шелохнувшись, вслушиваясь в каждое слово. Никто не глядел в глаза читавшему.

Симонов выдохнул последние строчки:

Как я выжил — будем знать

Только мы с тобой —

Просто ты умела ждать,

Как никто другой!

Поэт умолк. На какое-то время наступила оглушительная тишина.

Глуховато, явно через силу первым выдавил слово один из молчунов — Алексей Чемоданов:

— Да, вывернули вы, Константин Михайлович, то, что в душе держим.

И пошло!

— Крепкое заклинание положил, пусть не крутят хвостом, не заигрывают с тыловыми крысами, — сказал с наигранной легкостью Поляков и обвел взглядом сидящих, как бы ища поддержки.

— Тебя, Иван, может, никто и не ждет. И здесь ты не сильно грустишь. Девиц без улыбочки не оставляешь, — осуждающе подсек Полякова Степан Мотовилин.

— А каково тем, у кого семьи теперь под немцем?.. Им не скажешь и не напишешь: «Жди». Сами должны знать. Сердце кровью обливается, как подумаешь, какие муки выпали на женскую долю, — сказал Семен Флоринский.

— Не только женатые разлучены. Верят, помнят и дожидаются, — с грустью заметил Алексей Шерстобитов, — как ни прикинь, а всех надежда касается…

— Все же больно, Константин Михайлович, слушать слова: «…изменив вчера». На войне мы без них, без жен. Одна горечь. Не надо бы так обидно про них говорить, — разразился непривычно длинной для него речью Радышевцев.

— Как-то помягче бы сказать, не судить их заранее, — добавил Анатолий Баринов, — фронтовикам лишний раз душу не скрести.

— Подарите нам, Константин Михайлович, эти стихи на память, — попросил Степан Мотовилин.

Симонов не раз беседовал со Степаном про первые летние походы, а потом писал о нем в рассказах и очерках.

Так этот рукописный листок с датой 13 октября 1941 года и симоновской подписью остался у разведчиков. В печатном варианте явились немножко другие слова, не столь жесткие: «…позабыв вчера».

Симонов несколько раз просил Визгина позволить ему сходить в операцию с разведчиками. Визгин какое-то время отговаривался под разными благовидными предлогами: то погода не позволяла сунуться через море, то задача ставилась рискованная и пускать корреспондента центральной газеты в чужую страну никто бы не позволил, то поход намечался длительный и посылать в него хоть и «молодого человека», как называл себя в своих записках Симонов, ради материала, который станут ли печатать, тоже не имело смысла. Выпадало один-два подходящих случая, но Симонов в те дни по заданиям редакции встречался с нашими летчиками, писал об английских истребителях, воевавших в небе Заполярья.

В канун ноябрьских праздников Визгин сказал Симонову, что в ближайшие дни на разведку во вражеский тыл собираются две группы: одна, большая, пойдет на Пикшуев, другая — десять человек — высадится в устье губы Лицы. Если писатель не раздумал, он может сходить в десант. Лучше идти с группой на Пикшуев, там, до недавнего времени четко виделся вражеский укрепленный узел, оттуда в Озерки и особенно в Эйну постреливают орудия среднего калибра. Батарея держит на прицеле всю ближнюю акваторию залива, старается не пропустить даже мелкое суденышко. Разведчики должны посмотреть, что делается на Пикшуеве, потрясти немцев или финнов. Пойдет в операцию взвода полтора-два. Поведет этот отряд Инзарцев. Его Константин Михайлович знает хорошо.

А другую группу возглавит Карпов, им предстоит разведать стык немецкой обороны между Пикшуевым и губой Лицей, нащупать, в каком месте у немцев неприкрытый фланг.

Симонов решил идти с отрядом Инзарцева.

Дней пять ждали погоду. Море штормило, от устья Кольского залива и до Мотовки трепало не только катера, но и крупные суда. При такой волне к берегу подойти немыслимо, людей не высадить.

Наконец, во второй половине дня 6 ноября дали «добро» на выход.

Около шести часов вечера два «малых охотника» отошли от причалов Полярного. С отрядом отплыли Визгин и Люден.

Группу Карпова отправили накануне на сторожевом катере. Между островами Кувшин и Замогильный разведчики должны выбраться на материк.

«Малые охотники» через три часа подошли к берегу километрах в десяти западнее Пикшуева.

Ночь светлая, лунная, с неба светил такой фонарь, что море блестело и фосфоресцировало, а заснеженный обледенелый берег играл бриллиантовыми гранями.

Высаживались по выносным трапам. Для обычных плаваний на катерах таких трапов не бывает. На переходе морем их прикрепили к борту, чтоб не болтало и не смыло волной.

И все же до берега не дотянули метра два-три. Катерники спустили «тузик», подвели его под конец трапа, сами встали в воду, подтянули трап под шлюпку, из нее же вынесли на берег второй, короткий и узкий катерный трап.

Разведчики побежали на берег. Не все выбрались сухими, кое-кто зачерпнул не только в сапоги. Вода набралась даже в карманы брюк.

Люден высадился с отрядом, Визгин остался на катерах.

Пока на суше разобрались и построились в походную колонну, мокрые маскхалаты покрылись коркой, на ходу шуршали, потрескивали.

Лыжи на заледенелом снегу разъезжались в стороны, крутились как на карусели. Пробовали шагать без лыж, — еще хуже, по скользким откосам скатывались вниз, либо наст не выдерживал, продавливался, острые зазубрины рвали одежду и обувь.

Шли северными, обращенными к морю скатами прибрежного нагорья. Подниматься наверх опасно: спуски и подъемы круты, путь изрезан ручьями, болотами, озерами.

Местами ручьи не промерзли, под снегом хлюпала вода. На льдистых лбищах лыжи съезжали поперек, лыжника закручивало как юлой и несло вниз. Устоять редко кому удавалось, сорвавшийся падал и катился по насту на чем пришлось — на боку, на спине, а то и на брюхе. Несло метров двадцать-тридцать, пока человек не вылетал на оголенные камни.

Загремел, кувыркаясь и размахивая торчащими вверх лыжами, Люден. Ему помогли подняться. Люден ворчал, ругался, охал и кряхтел.

Через три часа, около полуночи, приблизились к Пикшуеву. Маяк, домик, сараи, припорошенные снегом укрепления виднелись при яркой луне довольно отчетливо. Но все кругом как бы застыло, замерло, ни звука, ни огонька.

Были в отряде и те, кто ходил сюда летом, в июле. Но зимой ночью все смотрелось иначе, да и подходили нынче с запада, а не с юга. Высказывали разные предположения: «Может, немцы затаились…», «А может, почуяв приближение разведчиков, отошли и попрятались…», «А может, их и вовсе здесь нет».

Около часу ночи подобрались к маяку и к постройкам.

Ни людей, ни орудий, ни минометов. Только в стороне от домика валялся орудийный лафет.

Домик, где раньше жила обслуга маяка и метеоролог, пустовал. Часть досок с обшивки сорваны, двери, крылечко, половицы разобраны. Скорее всего, немцы унесли их на обустройство своих землянок. Три небольших амбара сохранились в целости, но были заперты на замки. Разведчики взломали их. В одном амбаре вдоль стен двухъярусные нары и печка, на столе лампа, заправленная керосином, на улице, возле входа, поленница дров. В двух других амбарах хранились мука, хлеб, кофе, крахмал, лыжная мазь и разное другое имущество.

В землянках обнаружили следы недавнего пребывания людей. В каменных ячейках-брустверах пусто, натоптанные застарелые тропинки, пустые подставки для пулеметов.

Осмотрели ближнюю округу, свежие дорожки на глаза не попались. Припорошенные снегом тропы вели к Титовке, к устью реки Лицы.

Собрались возле домика почти все, только дозорные чуть поодаль не спускали глаз с округи.

Разведка закончилась. Выходит, что на маяке немцы зимовать не остались. Ушли, видно, недавно. Всего неделю назад отсюда стреляли орудия.

Отряд спускался вниз, к урезу воды, на посадку. Симонову и трем разведчикам выпал жребий сжечь все постройки на Пикшуеве.

Катера шли морем, а на мысу полыхал огонь.

Лейтенант Карпов в предпраздничный вечер вышел из Вичан со своей группой и взял курс к месту выброски. Но с берега их встретили огнем двух пулеметов. Пришлось уйти. Вернулись в Полярное почти в то же время, когда там ошвартовались катера с отрядом.

Большая радость согрела душу разведчиков в Полярном. Торжественное заседание, парад на Красной площади, выступление Сталина. Это ли не награда.

Симонов получил сданные на хранение в разведотдел на время похода свои документы, среди них лежала женская фотография. Не эту ли ночь на Пикшуеве он назвал ночью обручения?

Не раз писал Симонов об отряде в своих корреспонденциях. Много страниц посвятил разведчикам из флотского отряда и после войны. Отчетливо видятся Визгин, Добротин, Люден, Инзарцев, Мотовилин. Не своими именами названы норвежцы. А жаль. Читаешь о Иноземцеве, Рындине, Сидорине. Их внешний облик, слова, поступки, характеры — все напоминает тех людей, с которыми автор бороздил море и бил ноги по скользкому насту в морской разведке.