Глава XV ЛЕДОВЫЙ ПОХОД

Глава XV

ЛЕДОВЫЙ ПОХОД

Командующие Добровольческой армией 22 февраля 1918 года держали свой последний совет в доме Парамонова, временной штаб-квартире Ставки в Ростове. События разворачивались все стремительнее. Большевики распустили Учредительное собрание, только четверть которого оказалась лояльно настроенной по отношению к ним. В Брест-Литовске они подписали с немцами сепаратный договор, имевший самые тяжелые последствия для России. Воюющими сторонами, включая и союзников, признавалась независимость Украины. Царь и его семья продолжали находиться в заключении в Тобольске в Западной Сибири. Троцкий и Ленин отказались от своих намерений создать вооруженные силы только из солдат Красной гвардии и сочли необходимым превратить эту «импровизированную идеологическую милицию» в «настоящую регулярную дисциплинированную армию» — как заявлял Ленин.

Какую роль могла играть в национальной и международной политике маленькая Добровольческая армия? Алексеев отвечал на это вопрос совершенно по-русски:

— Мы зажгли факел. Сейчас его огонь еще слаб, но нужно, чтобы во мраке, покрывающем Россию, этот крохотный огонек продолжал гореть.

Генералу Алексееву исполнилось шестьдесят лет. Но ему можно было дать гораздо больше — настолько изнуренность организма и хрупкость здоровья бросались всем в глаза. Волосы и усы его совершенно поседели. Генерал страдал болями в пояснице, в последние месяцы болезнь усилилась, мешала ему садиться верхом на лошадь и вынуждала долгое время оставаться в горизонтальном положении. Лишь взгляд и речь сохраняли свою былую яркость и убедительность.

Корнилов стал еще больше походить на монгола — длинная шинель с высоким каракулевым воротником, папаха, натянутая до самых глаз. Никогда он не предполагал, что в зените славы, в сорок восемь лет станет главнокомандующим армией, едва насчитывающей… 3500 человек! Корнилов попрощался со своей женой, дочерью и сыном, которых оставлял без денег под защитой едва знакомых ему людей.

— Что-то мне говорит, — сказал он пророчески едва слышным голосом, — что это до свидания на самом деле прощай!

Деникин тоже был озабочен: он расстался на некоторое время со своей женой. Она поселилась под своей девичьей фамилией у некоей госпожи Яблоковой на улице Дмитриевской. Они сохранили в секрете свое бракосочетание, и Ася не боялась большевистских репрессий, но… у ее квартирной хозяйки жил племянник. Деникин его мельком видел, это был красивый молодой человек… Стараясь изгнать из своего сердца рождающуюся ревность, генерал с воодушевлением повторял, разделяя мнение Алексеева:

— Если в этот трагический час нашей истории не найдется хотя бы нескольких человек, готовых противостоять большевистскому безумию и преступлениям, готовых пролить кровь за погибающую Россию, то наш народ не народ, а… дерьмо!

Адъютант Корнилова пришел сообщить, что все части в сборе. Настал час отправления. Главнокомандующий, отбросив мрачные мысли, вновь обрел свою обычную энергию:

— Идемте!

Он вышел из дома Парамонова в сопровождении Деникина. Антон Иванович (чей багаж затерялся между Новочеркасском и Ростовым) был одет в старое демисезонное пальто и гражданский костюм, обут не в сапоги, а в плохие городские ботинки на тонкой подошве, но тем не менее сохранил военную выправку. Алексееву помогли сесть в кабриолет; здесь же находился кожаный сундучок, содержащий все, чем располагала Добровольческая армия, — 6 миллионов рублей. Другие командиры и весь штаб отправились пешком, как и большинство добровольцев.

В Ростове шел снег. Ночь выдалась непроглядно-темной, дул ледяной ветер. Иногда раздавались выстрелы: большевики были недалеко. На юге небо было освещено пламенем пожара: горели склады. Маленькая колонна, пробираясь по сугробам между домами с закрытыми ставнями — слепыми и враждебными, — направлялась к казармам Ростовского полка, где было назначено место сбора. Отсюда добровольцы двинутся по новочеркасской дороге, чтобы, отклонившись на восток, оторваться от красных.

Так начался этот первый антибольшевистский поход, о котором позднее — в 1932 году — один английский писатель, бывший военный корреспондент Джон Эрнест Хогсон, скажет: «Будущие поколения, вне всякого сомнения, оценят начало Добровольческой армии как один из наиболее высоких военных подвигов…»

24 февраля, достигнув гостеприимной станицы Ольгинской, Корнилов поспешил переформировать свои разрозненные роты, взводы и эскадроны, многие из которых насчитывали не более шести — восьми человек, и превратить их в нечто подобное регулярной армии. Пехотинцы разделялись на три полка и батальон. Полком офицеров, в котором не было ни одного солдата, командовал Марков. 800 офицеров этого полка называли себя «марковцами». Ударный полк Корнилова, созданный во время мировой войны — 1100 «корниловцев», — присоединился к добровольцам в Новочеркасске со всем оружием, военным снаряжением и багажом. Им командовал подполковник Неженцев, близкий друг Корнилова. Казачий полк численностью до 500 донцов выступил под знаменами Добровольческой армии вместе со своим генералом Богаевским. В полк, которым командовал генерал Боровский, входили 300 юнкеров, студентов и гимназистов, выразивших желание принять участие в походе. Группа артиллеристов (200 человек, 4 батареи по две пушки каждая), инженерный батальон (200 человек) и три эскадрона кавалерии (400 человек) придавали этой «банде шарлатанов», как их называли красные, внушительный боевой вид.

Оставался обоз. Около тысячи гражданских лиц — родственники военных и хорошо известные антибольшевистские лидеры — вслед за армией на телегах покинули Ростов. Способных самостоятельно передвигаться раненых из госпиталей Ростова и Новочеркасска переправили в Ольгинскую. Всех вместе их насчитывалось около двухсот. Генерал Эльснер, давно перешагнувший отставной возраст, присоединился к добровольцам и был назначен ответственным за гражданских лиц, раненых и сопровождающий их госпиталь.

Лукомский, командующий штабом Корнилова, уехал в Екатеринодар с поручением объявить о скором приходе добровольцев, решивших теперь двигаться на Кубань. Романовский его заменял. А Деникин? В момент создания новой армии — 6 января — он был назначен командующим «1-й дивизией». Поскольку личный состав армии был именно таким и никаким другим быть не мог, 24 февраля Корнилов объявил Деникину:

— Антон Иванович, отныне вы Верховный вице-главнокомандующий!

— И что это значит, Лавр Георгиевич?

— Это значит, что Вы меня замените, если я… Фраза осталась незаконченной.

25 февраля стало известно, что красные окружили Ростов и устроили резню в госпиталях. Добровольцы 26-го отступили из Ольгинской. Первый бой произошел 6 марта. «Шарлатаны» покинули Дон. Чтобы дойти до Кубани, они должны были пересечь территорию, находящуюся под контролем Совета Ставрополя. Ночная остановка предусматривалась в станице Лежанка. Подойдя к ней достаточно близко, добровольцы заметили, что она занята красными. Их пушки открыли огонь. Корнилов отдавал приказы. Деникин помог Алексееву подняться на небольшую возвышенность. День выдался ясным, все просматривалось издали. Внизу можно было разглядеть русло заболоченной реки с узким мостом через нее, на другом берегу видны были печные трубы, выше по склону — огороды, перерытые траншеями, в которых находился противник. Дальше шли первые дома. Около церкви на фоне неба четко просматривались пушки.

Добровольцы добрались до реки и двинулись вдоль нее в двух направлениях. Направо, развернув свое трехцветное бело-голубо-красное знамя, — Корнилов со «своим» полком. Налево вслед за кавалерией — казаки, за ними юнкера. Прямо шли «марковцы», переправлявшиеся через реку по мосту, вплавь и вброд. Во все горло добровольцы грянули песню, закричали «Ура». Красные поднялись из траншей… повернулись спиной и побежали к Лежанке.

— Однако их больше, гораздо больше, чем нас! — разволновался один из гимназистов, разочарованный своим «боевым крещением».

— Да они не умеют драться!

Они умели драться, но не имели никакого желания делать это. Добровольцы наткнулись на часть 39-й дивизии регулярной армии бывшего Кавказского фронта. Она направлялась в район демобилизации, когда Красная гвардия перехватила ее по дороге и заставила «сначала ликвидировать белых бандитов, наводнивших регион». Солдаты не прочь были как можно скорее покончить с этой неожиданно возложенной на них задачей, но отнюдь не собирались отдавать за это жизнь. Хотя многим пришлось ее отдать, поскольку Корнилов категорически приказал: расстреливать всех, кого брали с оружием в руках. Постоянно передвигавшееся войско было не в состоянии обременять себя пленными. Офицеры противника могли рассчитывать на лучшее — они представали перед военным советом. Но избежали смерти лишь те, кто ссылался на то, что оказался у красных по принуждению или не ведал о сложившейся ситуации, или же те, кто пожелал присоединиться к «белым бандитам».

Белые приняли вызов. После этого первого боя, в котором все же имелись раненые и убитые, Корнилов проинструктировал Романовского.

— Вы видели? Их офицеры также носят погоны, у них такая же униформа, и санитары не узнают наших. Проследите за тем, чтобы с завтрашнего дня каждый доброволец носил белую ленту на фуражке или папахе!

«Белые» отныне с гордостью приняли этот эпитет — уничижительный и оскорбительный для красных, он являлся символом чистоты в их собственных глазах.

Вечером после сражения у Деникина начался жар и сильный кашель. Врач поставил диагноз: острый бронхит с подозрением на пневмонию. Узнав об этом, Корнилов отдал приказ своему вице-главнокомандующему присоединиться к одной из «повозок с больными и ранеными» генерала Эльснера. И вот Деникин едет в тряской повозке по дорогам, а иногда и по полям. Войско пересекает железную дорогу, встречает красных, завязывается бой…

В этот день 16 марта Корнилов решает выбить врага со станции Выселки, надеясь захватить оружие и боеприпасы, в которых его армия начала остро нуждаться. Считая эту задачу легкой, он возлагает ее на казаков. Увы, никто не мог предвидеть, что у красных окажется бронепоезд. Казаки отступили. Чтобы исправить положение, ввели в бой «марковцев» и «корниловцев». Полегло около сорока человек. Узнали и другую плохую весть: местные жители утверждали, что красные захватили Екатеринодар. Законная власть Кубани во главе с атаманом Филимоновым эвакуировалась из города в сопровождении верных казачьих частей. Они укрылись в пригороде и наносили удары по большевикам. Дорога в Екатеринодар, таким образом, оказалась закрытой… Но Корнилов не хотел отказываться от своих планов. Он ушел из Ростова, чтобы идти на Екатеринодар, значит, на Екатеринодар он и пойдет! Если правда, что город занят красными, прекрасно, он их оттуда выбьет. Разработанный маршрут был утвержден. Сначала добровольцы двинулись к станице Кореновской, важному железнодорожному узлу, где, как доложила разведка, находилось около 10.000 большевиков. В этом бою армия Корнилова потеряла 121 человека убитыми и 369 ранеными. Конечно, хорошо, что было захвачено немало боеприпасов, но люди были изнурены. Корнилов понимал, что всем необходимо дать отдых. Он предупредил Романовского:

— Прежде чем идти на Екатеринодар, мы сделаем крюк на юго-восток и спокойно передохнем в черкесских аулах.

Добровольцы после тяжелых боев подошли к аулам и тут же поняли, что они, как и Екатеринодар, под контролем красных. Пришлось отходить по той же дороге. Однако произошло и одно отрадное событие: казаки атамана Филимонова под командованием полковника Покровского последовали за добровольцами, желая к ним присоединиться. Командование Добровольческой армии стало ожидать Покровского, которого Филимонов произвел в генералы. Встреча была назначена в одном из домов в ауле Шенджий, где собрались Алексеев, Корнилов, Романовский и Эрдели — представитель Корнилова при атамане.

Пригласили Деникина. Он пришел, весь дрожа от лихорадки.

«Объявили о приходе Покровского. Вошел высокий молодой человек в безукоризненно сидящем на нем мундире […]. Он имел довольно привлекательный вид, но его взгляд меня поразил — неподвижный, холодный, металлический. Может быть, так проявлялась его робость? От имени «своего» правительства и «своей» армии он высказал нам ряд комплиментов. Наконец подошли к главной проблеме — слиянию наших армий. Корнилов так определил его порядок: подчинение Покровского нашему командованию и включение его частей в состав нашей армии. Новый генерал начал протестовать […]. Алексеев рассердился».

Дело решилось через три дня в станице Ново-Дмитриевской, захваченной добровольцами ценой сверхчеловеческих усилий в ночь, когда разыгралась кошмарная снежная буря. В памяти выживших после этой «первой кубанской битвы», которую они назовут «Ледовым походом», остались воспоминания о заледенелых шинелях, ломающихся на ветру, о прилипающих к карабинам пальцах, бородах и усах, о порывах ветра, бросающих на землю и засыпающих снегом. В одном из домов станицы Ново-Дмитриевской 30 марта атаман Филимонов и уполномоченные его правительства подписали подготовленный Корниловым документ. В первом параграфе указывалось, что кубанские части переходят в подчинение главнокомандующему Добровольческой армией, который вправе реорганизовывать их по своему усмотрению. Третьим параграфом на генерала Покровского возлагалась обязанность формирования будущей Кубанской армии…

Таким образом численность Добрармии увеличилась почти вдвое. Армия была разделена на три бригады: первая — под командованием Маркова, вторая — Богаевского и третья — бригада кавалерии под командованием генерала Эрдели. Корнилов наконец почувствовал, что может действовать более решительно. Его план был прост.

Необходимо:

1. Разбить части красных, преграждающих дороги к югу от Екатеринодара, и обеспечить себя боеприпасами.

2. Переправиться через реку Кубань около станицы Елизаветинская в 18-ти километрах от Екатеринодара.

3. Взять Екатеринодар.

Романовский осмелился возразить:

— Но, Лавр Георгиевич, вы ведь понимаете, что со стороны Елизаветинской нет ни одного моста, есть только небольшой паром…

— Именно! Это место, где красные нас будут ждать в последнюю очередь!

События нескольких следующих дней доказали правоту Корнилова. Красные, оборонявшие дорогу на юг, были разбиты 5 и 6 апреля. Никто не ждал белых на левом берегу Кубани. Они переправились через реку на двух паромах и рыбачьих барках. Несмотря на то, что переправа была долгой — 48 часов, — никто ей не помешал. 12 апреля под городом загремели крики «Ура!» и песни, но они не могли компенсировать недостаток снарядов и патронов, и потери добровольцев были столь значительны, что они начали подумывать об отступлении. Корнилов не хотел об этом и слышать. Он выбрал для своей Ставки молочную ферму, расположенную на холме и захваченную в тяжелом бою в первый же день. Богаевский забеспокоился:

— Но этот белый дом на вершине холма — прекрасная мишень…

Главнокомандующий оборвал его:

— Я приказываю оставаться здесь! Считаю этот дом прекрасным наблюдательным пунктом. Из окна комнаты виден весь Екатеринодар! Отсюда я буду наблюдать за наступлением нашей армии.

Но вечером 12 апреля продвижение застопорилось. На ферму принесли убитого Неженцева, близкого друга Корнилова, командующего ударным полком. Кутепов заменил его, став во главе… 78 бойцов. Осталось 1200 боеспособных добровольцев в 1-й бригаде, 600 — во 2-й. Кавалерия Эрдели почти не пострадала, но что она могла сделать, когда бои шли на улицах?

В тесной комнатке, выходящей окнами на Екатеринодар, собрался военный совет. Кто сидел на скамье, кто на нарах, большинство просто на постеленной на пол соломе. Две маленькие свечи освещали лица присутствующих — Богаевского, Маркова, Эрдели, атамана Филимонова, Алексеева, с каждым днем теряющего силы в борьбе с болезнью, и выздоровевшего наконец Деникина. Романовский зачитал рапорт и с мрачным видом подвел грустный итог сложившейся ситуации. К всеобщему удивлению, Корнилов заявил не допускающим возражения тоном:

— Завтра мы атакуем и возьмем Екатеринодар.

Никто не нашелся сказать что-либо в ответ. Один Алексеев возразил:

— По моему мнению, нам нужно подождать день или два и дать бойцам отдохнуть, собраться с силами. Они больше не могут…

На этот раз главнокомандующий уступил:

— Хорошо… согласен. Господа, наступление на город начнется послезавтра, на рассвете.

Совещание закончилось, и Деникин задержался, оставшись один на одни с Корниловым.

— Лавр Георгиевич, наши разведчики доносят, что численность противника составляет, по меньшей мере, 18.000 человек! Вы знаете, что у них 14 или 15 пушек, три бронепоезда, боеприпасов и резервов предостаточно… Наша атака обречена на провал. Почему вы на этом настаиваете?

— Потому что не существует другого решения, Антон Иванович. Если мы не возьмем Екатеринодар, я пущу себе пулю в лоб.

— Вы не имеете права! Тысячи людей верят в вас! Почему не оторваться от противника сейчас? Послезавтра в случае провала никакое отступление будет невозможно.

— Вы сделаете его возможным, Антон Иванович.

Деникин, потрясенный, покинул комнату. После бессонной ночи он вышел из небольшой клетушки, которую занимал на ферме. Начинался рассвет — наступало 13 апреля. Он подошел к берегу Кубани. Ровное течение воды то и дело нарушалось разрывами снарядов. Концентрические круги медленно расходились. Богаевский сказал правду: белая ферма — слишком соблазнительная мишень… Недалеко разорвался снаряд, затем другой… Чьи-то шаги. Подбежал Доменский, один из двух помощников главнокомандующего:

— Ваше превосходительство!.. Генерал Корнилов…

Он не мог вымолвить больше ни слова. Деникин понял. На лицах людей, несущих носилки, читалась полная растерянность. Санитар объяснил:

— Его принесли сюда в укрытие… Снаряд пробил стену и разорвался в комнате… Бедро… Голова…

Врач склонился над ним, приподнял веки умирающего, который уже едва дышал:

— Он отходит.

Последний вздох, все кончено.

Деникин встал на колени, поцеловал холодеющую руку. Романовский зарыдал. Овладев собой, он неуверенно обратился к Деникину:

— Антон Иванович, вы принимаете командование армией? — Да.

Один офицер протянул бумагу, другой нашел карандаш. На каменной скамье Деникин быстро написал короткий рапорт оставшемуся в Елизаветинской генералу Алексееву: «Пишу отчет. В 7 ч 20 мин генерал Корнилов был смертельно ранен в здании штаба, через десять минут он умер. Я временно принял командование Добровольческой армией. 31 марта (13 апреля), 7 ч 30 мин. № 75. Генерал-лейтенант Деникин».

Слово «временно» оставляло за Алексеевым, единственным на данный момент главой армии, право самому назначить преемника Корнилова. Приехав на ферму тремя-четырьмя часами позже, стареющий командующий обратился к Деникину:

— Я надеюсь, Антон Иванович, что вы примете это тяжкое наследие.

— Даже если у нас останется лишь одно отделение, Ваше превосходительство, мой долг оставаться с ним.

— Да поможет вам Господь!

Помощь Бога была бы, действительно, очень даже нелишней. В отличие от погибшего главнокомандующего, все понимали тщетность новой попытки атаковать большой город с востока. Переправляться через реку с юга на двух паромах — также чистое безумие. На западе простиралось море, и к нему армию легко прижать. На севере дорогу преграждали железнодорожные пути. Но что делать? Идти нужно именно на север. Деникин чувствовал, что ему самому надо разобраться и решить очень важную проблему — понять, испытывает ли армия, и прежде всего командиры, преданные Корнилову, доверие к тому, кто заменил его. Марков, Кутепов, Эрдели, Богаевский могли оказаться ценными посредниками. Они знали и ценили Деникина и, конечно, поддержали бы его. Несколько офицеров, узнав о смерти главнокомандующего, дезертировали или покончили с собой, однако все остальные заявили о своей готовности… продолжать борьбу.

Спустилась ночь, несколько частей симулировали наступление, сама же армия отступила. После сорокавосьмичасового перехода и остановка, и отдых стали жизненно необходимы. Вечером 15 апреля Деникин решил задержаться в Гначбау, одной из «немецких колоний», основанных Екатериной II. Тайно похоронили в поле Корнилова и его друга Неженцева. Вскоре стало ясно, что враг выследил добровольцев и преследует их по пятам. Красные штурмуют Гначбау, дошедшие до полного изнурения осажденные отбиваются из последних сил. К счастью, наступает ночь, бойцы на позициях слышат, как красные переговариваются между собой:

— Голосуем за ночную атаку. Кто против, кто за?

— Эти сукины сыны все равно от нас никуда не денутся. Я против.

— Я тоже.

— Я тоже.

Деникин пользуется передышкой в несколько часов, чтобы оставить Гначбау.

Шел дождь. Луна скрылась за тучами. Решили сделать крюк на север, чтобы сбить с толку вражеских разведчиков, затем резко повернуть на восток, прямо к станции Медведовской, первой на железной дороге. Марков предупредил своих людей:

— Не должно быть никакого шума, ни слова, ни папирос. Последнего приказа, впрочем, можно было не давать, папирос уже давно ни у кого не было.

Мужчины и женщины (добрая сотня последних была способна владеть оружием) шли как автоматы. Двадцать километров отделяли их от железной дороги, от бронепоездов. Там они могли бы передохнуть, при условии, конечно, что враг не станет их преследовать…

Красные не стали их преследовать. Богаевский на коне проехал вдоль растянувшейся колонны сомнамбул. Деникин сказал ему тихим голосом:

— Африкан Петрович, видите, мы, кажется, выбрались! Изумившись оптимизму командующего, генерал лишь покачал головой, но тем не менее направился к своим подчиненным, чтобы сказать им несколько успокаивающих слов.

В 4 часа утра авангард войск Маркова подошел к железнодорожным путям. Полуразрушенное здание, два человека охраны, которые тут же сдались. Раздался телефонный звонок, Марков взял трубку.

— Алло?

— Нам доложили о появлении здесь белых бандитов. У тебя все спокойно?

— Все спокойно, товарищ!

— Тем лучше, на всякий случай мы посылаем тебе бронепоезд.

— Прекрасная мысль. Я жду. Марков положил трубку.

— Этот поезд очень кстати.

Он отдал приказ подготовиться к его приему. Когда показался поезд, Марков с непокрытой головой — его светлая папаха была слишком заметной — уже ждал, стоя на рельсах. Машинист замедлил ход и спросил:

— Что здесь происходит?

— Остановись, черт возьми. Не дави своих.

Машинист подчинился. Привычным жестом Марков хлестнул по сапогу. Это был сигнал. Пушка белых выстрелила двумя последними снарядами в паровоз, он повалился набок. Добровольцы поспешили отсоединить прицепленную платформу. На ней были пулеметы и боеприпасы, оказавшиеся теперь в их распоряжении. Многие под огнем красных взбирались на крыши вагонов, кололи штыками, бросали последние гранаты… Почти никто из врагов не остался в живых. Несколько подразделений отправились на соседнюю станцию Медведовская и захватили два поезда с продуктами и одеждой. Таким образом интендантам удалось основательно пополнить запасы. Но задерживаться не следовало. Первая железная дорога осталась позади.

Богаевский ликовал:

— Разве я вам не говорил ночью, что Деникин выведет нас из этой ловушки?

Героем дня был Марков. Стратегия Деникина начала внушать доверие. Но через несколько часов, когда добровольцы узнали о новых приказах главнокомандующего, их настроение омрачилось. Он отменял «пехоту», по крайней мере, на ближайшие переходы. Пехотинцы должны были разместиться на повозках, а лошади идти не шагом, а рысью. Перспектива достаточно приятная, пострадали лишь гражданские, которым пришлось потесниться. Но что делать с почти тысячью раненых? Был дан приказ оставить на месте наиболее тяжелых, которых врачи считали нетранспортабельными, — около 200! Три санитара вызвались добровольно ухаживать за ними. Один из немногих пленных, взятых в заложники, комиссар Лиманский, купил себе свободу, дав слово чести охранять и защищать остающихся раненых. Эту «бесчеловечную» акцию будут потом долго вменяться в вину Деникину, который так объясняет ее в мемуарах: «Речь шла о том, чтобы пожертвовать двумястами бойцами в надежде спасти несколько тысяч — или же мы будем двигаться медленно, и наше будущее окажется сомнительным. У меня возникло искушение вести всех, но, посоветовавшись с моими генералами, выслушав мнение Алексеева, Маркова, Романовского, я счел, что мой долг главнокомандующего поступить так, как я поступил».

Однако он признавался потом, что если бы сам оказался на месте одного из этих двухсот «нетранспортабельных» раненых, то пустил бы себе пулю в лоб.

Правда, осталось лишь 119 человек: восемьдесят одного из двухсот спрятали друзья на ломовых дрогах различных частей. Через несколько недель во время нового похода на Екатеринодар добровольцы проходили той же дорогой. Они узнали, что лишь двое были убиты красными, 16 умерли от ран и 101 выжил.

В эти времена еще случалось, что даже красные комиссары держали свое слово чести.

Стратегия повозок оказалась эффективной. Пройдя кружным путем около 180 километров за четыре дня, оторвавшаяся от преследователей Добровольческая армия получила возможность отдохнуть. Теперь она находилась на границе земель Кубани, Ставрополя и Дона. Деникин выбрал это место для длительной остановки, поскольку опасность нападения врага здесь была наименьшей. Красная гвардия различных областей не находила общего языка друг с другом и не склонна была проводить совместные военные операции. Но на это относительно надежное убежище нельзя было рассчитывать в долгосрочной перспективе. Необходимо было искать постоянное пристанище. Приезжали со своими предложениями донские и кубанские эмиссары. Одни обращались от имени генерала Попова, казаки которого воевали с большевиками, намеревавшимися, по их словам, интернировать население Дона. Другие просили добровольцев повернуть обратно и сопровождать их к юго-восточным городам Кубани, все население которых поднялось против красных. Алексеев и Деникин были единодушны в своем намерении идти на Дон. Главнокомандующий так потом будет объяснять свое решение: юго-восточная Кубань представляла возможность только для партизанской борьбы. Дон, Азовское море открывали окно во внешний мир, что давало основание строить планы гражданской войны.

Не прошло и двух с половиной месяцев после ухода из Ростова, как белые вернулись вновь и подошли к городу на расстояние оружейного выстрела. Но Деникину не пришлось его брать штурмом: к его великому удивлению город оказался оккупирован… немецкими войсками! Он расположил штаб-квартиру в соседней станице Мечетинской.

Первый Кубанский поход, названный Ледовым походом, завершился 13 мая 1918 года. Итоги его были таковы. За двадцать четыре дня армия прошла 1050 километров и участвовала в 44 боях. Из 3500 человек личного состава несколько сот погибло, 1500 были ранены и размещены по различным госпиталям области. Однако армия пополнилась новыми силами и составляла теперь 6500 человек! Кроме кубанских казаков, присоединившихся к ней в Ново-Дмитровской, кроме новых, завербовавшихся в ходе «славного отступления» солдат, разочарованных в большевизме, кроме красных дезертиров, перешедших на другую сторону, пришли еще «дроздовцы». Эти 1200 человек из регулярной армии, стоявшей в Яссах после начала мирных переговоров Румынии со странами Центральной Европы, ушли вместе с оружием и вещами. Под командованием полковника Дроздовского они прошли 1100 километров, отделявших Яссы от Новочеркасска, и прибыли на Дон.

Главнокомандующий составил обращение к русскому народу и государствам Европы. Он хотел объяснить тем и другим задачи и идеалы добровольцев. В чем суть их борьбы? Создать сильную и дисциплинированную национальную армию. Сделать возможным созыв общерусского Учредительного собрания, которое могло бы выбрать от имени всех слоев общества будущий строй. Предотвратить раскол страны. «Предстоит и в дальнейшем тяжелая борьба… за гибнущую русскую культуру, за гибнущие несметные народные богатства, за право свободно жить и дышать в стране, где народоправство должно сменить власть черни. Борьба до конца. Пусть силы наши невелики, пусть вера наша кажется мечтанием, пусть на этом пути нас ждут новые тернии и разочарования, но он — единственный для всех, кто предан России».

Начальник штаба Деникина Романовский, читая воззвание и думая о Ледовом походе, разговаривая как бы сам с собой, произнес:

— Мы прошагали в обратном направлении тот самый путь, который прошли два месяца тому назад. Жизнь нас жестоко толкла в своей дьявольской ступке, и вот вместо того, чтобы превратиться в прах, мы вышли из испытаний закаленные, наделенные стальной волей и безграничным терпением…

Деникин прервал его:

— Я счастлив, Иван Павлович, что вы верите в нашу окончательную победу.

— У меня нет в этом абсолютной уверенности. Мы находимся между двух сил: негативной — силой всеобщего разрушения и позитивной — реакцией здоровых элементов. Если вторая возьмет верх над первой, мы будем победителями. Иначе…

Один из добровольцев, Иван Шульц, живший в 1960 году в Буэнос-Айресе, нашел среди своих бумаг старую тетрадь-дневник, в которой он делал записи в течение этих памятных восьмидесяти дней, и дописал к ним в конце несколько строк: «Если оставить в стороне неизбежную в тех условиях жестокость, то нужно подчеркнуть следующие, теперь обесцененные качества и ценности, доминирующие в душевном настрое бойцов Ледового похода: любовь к Родине, порядочность, чувство чести, благородство души, жертвенность. Этот поход предстал передо мной сегодня как лебединая песня русского человека, лебединая песнь… человечного человека».